Головина жила на Таврической с парадного входа, а девочка на Тверской, вход со двора…

ЭПИЛОГ

Он старательно делал вид, что ребенок – не его. Что крошечная, с нежным кудрявым облаком волос и хитрыми глазками девочка в песочнице сама по себе, а он сам по себе. Закрывался газетой, а из-под газеты незаметно подглядывал и смеялся.

Девочка не просто шалила, она хулиганила по заранее обдуманному плану. Сосредоточенно обошла песочницу, собрала все формочки, свои и чужие, сколько смогла унести. Затем отправилась по второму кругу, собрала оставшиеся игрушки. Девочка упоенно толкалась, хитрила, менялась, трясла кудряшками, нахально требовала «дай!» и вскоре завладела всем, что хотела. Довольно оглядела поле боя, уселась на свои трофеи.

Князев поглубже спрятался за газету.

Оставшиеся без игрушек дети наконец-то сообразили, закричали, побежали жаловаться. Когда со всех сторон раздался возмущенный женский хор: «Чья это хулиганка? Заберите свою хулиганку!» – Князев встал, сложил газету и строго сказал хитрым кудряшкам:

– Как тебе не стыдно, ты же девочка…

– А пусть я буду мальчик? – предложила девочка. – Давай на бульваре в футбол играть?

Когда Соня смотрела на Князева, она всегда думала – счастье, и когда девочка прижималась светлой кудрявой головкой к его колену, тоже думала – счастье…

Иногда, ночами, нечасто, но и не редко, Соня лежала без сна и боялась, что он ее разлюбил. Потому что ничего не получается, если приходится жертвовать слишком многим. И мысленно обвиняла его в чем-то, и тут же жалела, ведь ему приходилось отвечать за все, что она ради него оставила. И тревожно вглядывалась в их жизнь, словно проверяя, так ли они счастливы, чтобы это стоило чужой боли?.. Но ведь ответить на такой вопрос «да» было бы странно… Нет, не то чтобы Головин, нелюбимый, нежеланный, появлялся перед ней из мрака и говорил «у-у-у», но в эти ночные минуты она думала: «Грех предать человека, который тебе доверился… хорошие девочки так не поступают… »

Девочка катилась по склону красным комком, а Головин медленно ехал вслед за ней с видеокамерой – снимал красный комок, не желая упустить ни одного драгоценного движения. У подножия горы девочка повалилась на снег, как кегля, и он торопливо сунул ей в рот конфету.

– Еще два раза спустимся и пойдем к маме.

– Нет, – сказала девочка, болтая лыжами в воздухе.

– Да.

– А если ты будешь заставлять меня кататься, – глубокомысленно сказала девочка, – тогда я… я тебя любить не буду…

– Да? – беспокойно сказал Головин. – А если еще только один раз, будешь меня любить?

– Буду.

– Интриганка, шантажистка!

Головин поправил девочке выбившиеся из-под шапки нежные кудряшки, взял девочку за руку. Он ощутил тонкие пальчики в своей руке, и у него так сладко заныло в груди, словно девочка взяла его своими пальчиками за сердце.

Когда Соня смотрела на эту неразлучную парочку, Алексея Юрьевича с девочкой, она думала одновременно о многих вещах – что купить, что приготовить, что прочитать, посмотреть…

Иногда, ночами, нечасто, но и не редко, Соня лежала ночью без сна и боялась, что он ее разлюбил. Потому что ничего не получается, если приходится жертвовать слишком многим. И мысленно обвиняла его в чем-то, и тут же жалела, ведь ему приходилось отвечать за все, что она ради него оставила. И тревожно вглядывалась в их жизнь, словно проверяя, так ли они счастливы, чтобы это стоило чужой боли?.. Но ведь ответить на такой вопрос «да» было бы странно… Нет, не то чтобы Князев, любимый, желанный, появлялся перед ней из мрака и говорил «у-у-у», но в эти ночные минуты она думала: «Грех предать человека, который тебе доверился… хорошие девочки так не поступают… »

Соня почти всегда была счастлива, не считая того, что в ее счастье случались мучительные ночные мысли. Но счастливые люди гораздо более несчастны, чем кажутся, и Соня Головина не исключение.