Елена Колина - Умница, красавица

– Гуляю.

– А я к вам иду… а вы гуляете?.. Ну… гуляйте… погода хорошая, да?

В Питере бывают дни, ужасные даже для осеннего Питера – темные, ватные, когда словно вовсе не рассветает, и это был именно такой день – темный и ватный, словно сидишь внутри плюшевого медведя.

– Погода хорошая, да.

Валентина Даниловна улыбнулась беспомощно и пошла дальше через сад, сокращала путь.

Валентина Даниловна любила Сонечку. Но сына она любила больше, чем Сонечку, поэтому решила: высокий плечистый человек – это Сонечкин коллега по Эрмитажу. Высокий плечистый человек не держал Сонечку за руку, не смотрел на Сонечку влюбленными глазами. Или вообще не было никакого высокого плечистого человека. Совсем плохое у нее стало зрение, чудится, чего нет.

«…Красивый парень, мужественный такой, как в кино… этот… которого не было», – беспокойно подумала она, подходя к дому сына.

На этом водевиль закончился, и этот день, день, предназначенный для любви, из водевиля превратился в тяжелый, мучительный кошмар, в путаное тягостное объяснение, в ПРИНЯТИЕ РЕШЕНИЯ.

Князев оставил машину в тупичке за Летним садом, и они с Соней бродили по городу под мелким дождем. Все вокруг было мокрое, грязно-серое и печальное, по-осеннему безысходное, и сами они были мокрые и печальные – полностью сочетались с декорациями. И всюду, во дворе Мраморного дворца, и в Летнем саду, и в Михайловском, на каждой аллее, на каждой мокрой скамейке Князев полуспрашивал-полуутверждал: «Сонечка, ты уйдешь ко мне?..» И в каждом саду, на каждой мокрой скамейке целовал Соню как в последний раз, с нежностью и болью, и говорил ей то, что бессчетное количество раз Соня говорила себе сама. Что их любовь не случай, а судьба. То есть Князев, конечно, выражал свои мысли не так пафосно, попроще, но смысл был именно такой – любовь-судьба.

Сонины каблучки вязли во влажной земле, волосы то свисали мокрыми прядями, то ненадолго высыхали и смешно кудрявились, и Князев, который сам уже дышал питерским простуженным дыханием, каждые пять минут строго хмурился: «Ноги не промочила? А мне кажется, ты носом хлюпаешь…» И опять целовал ее как в последний раз. Им было так горько, что они даже не могли полюбоваться собой, увидеть себя со стороны, – как они кинематографично красивы, бедные влюбленные под питерским дождем, такие несчастные за этой завесой дождя и горечи, как будто они бедные заплаканные детки, как будто мамы увозят их друг от друга по разным городам, странам, мирам, галактикам, навсегда, навечно. Нисколько они не упивались собственным несчастьем, а были просто несчастны, несчастны, несчастны…

И после каждого поцелуя Князев говорил Соне, что их отношения подошли к краю. Что они давно уже не просто любовники. Что им невозможно ЖИТЬ друг без друга. Что если не вместе, тогда – расстаться, не мучить друг друга несбывшимися мечтами. Что они могут быть счастливы, так счастливы, как только бывают люди, которым выпала та самая любовь, которая бывает раз в жизни. А могут сами обречь себя на страшную безлюбовную тоску, навсегда, до смерти, и это будет неправильно, преступно, потому что у человека есть долг перед самим собой – быть счастливым. И перед другими людьми у человека есть такой же долг – быть счастливым. То есть Князев, конечно, выражал свои мысли не так пафосно, попроще, но смысл был именно такой – у них НЕТ иного выхода, нет другой судьбы.

Ну, и все это было правдой, потому что их любовь была… БЫЛА, и капли дождя на ее лице почему-то раз от разу становились все солонее, были совсем соленые, и, уже не понимая, где дождь, а где слезы, Князев опять настойчиво говорил: «Сонечка, как нам дальше жить?.. Сонечка, ты уйдешь ко мне?.. Сонечка, я не могу без тебя, Сонечка… »

Еще совсем недавно слова «уходи ко мне» казались Князеву невозможными. До того, как он побывал в Сонином доме, его мысленно кидало из крайности в крайность: Сонин муж казался ему то не стоящим серьезного отношения «мужем» из анекдота, как у замужних любовниц из прежней жизни, то Мужем, фигурой такой значительной, недоступной, нереальной, что забрать у него Соню было немыслимо. Но у Мужа было нельзя, а у того, кого он увидел, у живого, с твердым неприятным взглядом, оказалось можно.

Этот его визит в роскошную квартиру, не такую, впрочем, роскошную, как ему представлялось, имел совершенно неожиданные последствия – превратил его любовницу Сонечку, питерскую гранд-даму, научного сотрудника Государственного Эрмитажа Софью Головину, из чужой невесомой принцессы во вполне доступную принцессу с милой смешной тетушкой, полноватым ребенком-двоечником, с кастрюльками… и кастрюльки могли быть ДЛЯ НЕГО.

Вся предполагаемая будущая семейная жизнь с Барби была совершенно умозрительной, искусственной, как в кадрах телевизионной рекламы, где ненастоящие люди неведомым способом сделали себе ненастоящего ребенка и втроем улыбались ненастоящими улыбками, наслаждаясь бульоном «Магги» или майонезом «Хозяюшка».

А теперь Князев подробнейшим образом представлял, КАК они будут вместе – он, Соня и пухлощекий мальчик Антоша. ВИДЕЛ, как будет, уходя утром на работу, целовать Соню в затылок – при ребенке не стоит целовать ее в губы, а затем гладить Антошу по голове. Нет, сначала гладить Антошу, чтобы ему не было обидно, а уж потом целовать Соню в затылок…

Они долго кружили по дорожкам Михайловского сада, так долго, что на очередном круге, как Пух и Пятачок, вступили в свои собственные следы, остановились, переглянулись и рассмеялись, и Соня сказала:

– Все, больше не могу… кофе, чай, компот, кисель, борщ, хоть что-нибудь горячее!..

– Прости, я идиот… – сказал Князев и быстро спросил: – Ты меня любишь?

– В некотором роде, – сказала Соня и быстро спросила: – А ты меня?

– Скорее да, чем нет, – сказал Князев. И началось второе действие.

– Двойной эспрессо, – сказал Князев юной официантке в кафе «Шоколадница» на Караванной.

– А для девушки? – профессионально спросила юная официантка.

– Мне только капуччино, – отозвалась Соня. Князев заглянул в меню:

– Для девушки грибной суп, тарталетку с икрой… две, тарталетку с салатом, шоколадный торт…

– И блинчики с малиной, – застенчиво добавила Соня. У Сони вообще-то был хороший аппетит, удивительно

хороший для ее невесомого узенького тела. В любом кафе, куда они заходили «выпить кофе», она, потупившись, говорила:

– Мне только кофе… и салатик, можно два, а что у вас на горячее?..

Это ее неравнодушие к еде выглядело в глазах Князева особенно трогательным, как будто они с Соней были почти семья, игрушечная семья. У них была игра – он, не спрашивая, заказывал, волнуясь, угадал ли он, чего ей хотелось, а Соня отвечала капризной или радостной гримаской, чаще радостной.

А в последнее время ей непрерывно хотелось тортов, и макарон, и супа, и пирожков, и если она хоть в чем-то согласна была считаться беременной, то лишь в части усиленного питания.

– Тарталетки… две… – мечтательно протянула Соня в спину официантки.

– Соня! Отвлекись на минуту от еды… Я задам тебе очень важный вопрос, – Князев поморщился от собственной пошлой расторопности, но он никак не мог обойтись без этого официального «вопроса». – Не обижайся, но ты должна честно сказать…

– Про блинчики с малиной? – понимающе кивнула Соня. Конечно, она знала, о чем он не решается ее спросить.

Конечно, она думала об этом, а кто бы на ее месте не думал?..

– Ведь мы не дети, и деньги – это важно, – смущенно начал Князев.

Он много зарабатывал, даже по московским меркам много. Глазки, попки, круговая подтяжка, ринопластика – все это кружилось перед ним в бесконечном хороводе и оплачивалось так щедро, что он был бы завидным женихом для любой приличной московской барышни, если, конечно, она не оказалась бы дочерью олигарха.

Они не дети, и деньги – это важно… Поездки, одежда, дорогие подарки, все, что необходимо Соне в смысле привычного жизненного уклада, он легко мог ей предоставить. А если бы не мог, то никогда не произнес бы «уходи ко мне», не стал бы звать ее в рай в шалаше, считая рай в шалаше заведомо обреченным на глупую пошлую неудачу. В их предполагаемой реальной жизни могла быть одна реальная проблема – квартира. Но большую красивую квартиру можно купить и в кредит. Так что вроде бы все складывалось.

Все так. Он МНОГО зарабатывает. Но ведь Соня Головина была не барышня, которую легко осчастливить поездками, ресторанами и дорогими подарками. Она чужая жена, жена преуспевающего человека, богатого… И его, Князева, «МНОГО» совершенно иного порядка, нежели «МАЛО» Головина… Князев не сомневался, что Соня понимает это, но он должен САМ сказать ей об этом. Иначе нечестно.

– Деньги – это очень важно, очень, – подтвердила Соня, щелкнула по пустой сигаретной пачке Князева так, что она отлетела на край стола. И ответила, как положено отличнице, полным ответом: – Хорошо, я честно тебе скажу, что мне нужно в смысле материального обеспечения… Слушай: котлета куриная на обед каждый день – раз…

Усмехнувшись, Князев написал на салфетке «котлета» и деловито спросил:

– На ужин что?

– На ужин? Сырники… – Соня задумалась, и Князев помахал перед ней рукой – очнись. – Да… ну… я не декабристка, особенно что касается котлет. Если бы ты годами писал гениальный роман в подвале… или на чердаке… или даже на диване… и я бы больше никогда в жизни не смогла купить туфли Manolo Blahnik… ужас!.. Так я не играю, – вздохнула Соня. – И если бы я больше никогда в жизни не увидела Рим и Венецию. И Флоренцию. И Пизу. Так я тоже не играю. Знаешь, в Пизе главное не башня эта дурацкая, а одна улочка, там есть один дом со ставенками, так вот, я без него не могу…

– Соня, не уклоняйся, – Князев засмеялся и написал на салфетке «Пиза». – Куриную котлету, сырники и Пизу я тебе гарантирую, что еще?