Елена Колина - Умница, красавица

– А тебе какие мужчины нравятся? Красавчики, мачо?

– Все, – потупившись, тоненько протянула Соня.

– Так вы нимфоманка, девушка?

– Ага.

– Так сколько же у вас было мужчин, дорогая?

– Сколько? – Соня задумчиво глядела в потолок. – Так сразу и не скажешь. Если честно, ну, совсем-совсем честно… ты сто двадцать восьмой.

– Эх ты, могла бы соврать культурно. Нетактичная ты у меня… надо же, сто двадцать восьмой.

Вроде бы шутка, но что-то в его глазах и в голосе странное – обида? Соня наклонилась над Князевым, закрыв его влажными спутавшимися волосами, и зловещим шепотом сказала:

– Хорошо. Только подумай – хочешь ли ты узнать правду, потому что это ОЧЕНЬ СТРАШНАЯ ПРАВДА, и, может быть, тебе лучше ее не знать…

Князев серьезно кивнул:

– Ты что, Соня… ты мне можешь все про себя рассказать. Если хочешь, конечно…

– Хорошо, – помедлила Соня, – слушай мою страшную тайну… Ты у меня второй. Самый второй.

Алексей шлепнул ее по руке:

– Ну Сонька… А я ведь и правда подумал, что у тебя какая-то тайна… Например, тебя в детстве изнасиловал учитель… А ты как молоденькая девушка, они всегда говорят – ты второй. Взрослая женщина, и такая нахальная врунишка…

Соня таинственно улыбнулась – не хочешь – не верь, уставилась глаза в глаза и зашептала ведьминским голосом: «Нет, ты первый, первый, единственный», и он на минуту поверил – первый, единственный.

– А ты? А у тебя? – И Соня приготовилась услышать долгую повесть.

– Ну… Любовь – это как будто дают пистолет: вот небо, вот цель, стреляй, куда попадешь. А глаза завязаны. Так что ничего у меня особенного не было, такого, чтобы тебя, Сонечка, удивить…

Соня неопределенно улыбнулась. Ничего особенного не было – это вообще что? Лучше бы он так сказал: ты, Сонечка, первая, первая, единственная ..

Поздно вечером зазвонил Сонин телефон.

– Что-то случилось? Тебе нужно уходить? – испугался Князев, и у него стали совсем детские глаза.

Соня не раз слышала, как он разговаривал по телефону, как грубовато отвечал кому-то – «я сам решу» или «приеду, сам посмотрю», как решителен он был со всеми, кроме нее, и это сочетание силы перед всеми и слабости перед ней и было тем, что привлекало ее очень сильно, очень-очень сильно, до холода в животе, до головокружения, до обморока.

– Это Ариша, – сказала она одними губами.

Ариша рассказывала об элитарном клубе «Гейша», куда можно попасть только по рекомендации, и Ариша попала.

– Самое главное – понять, какой архетип мужчины перед тобой. Какая женщина ему нужна в постели – женщина-девочка, любовница, мать, хозяйка…

– А что, «хозяйка» в постели пироги печет?

– Не знаю, – серьезно ответила Ариша, – это их ноу-хау. Пока что я записалась на недельный семинар по оральному сексу. Чему тут можно учиться целую неделю? Интересно, правда?

– Интересно, – Соня провела пальцем по затылку Князева – колется…

Сейчас она чувствовала себя всезнающей, снисходительной и мудрой, как великие любовницы, как Елена Прекрасная, как Нефертити, как Жозефина, и уж точно мудрее и опытнее, чем весь элитарный клуб «Гейша», включая даже прошедших обучение на семинаре по оральному сексу. Движения рук Князева ничем не отличались от движения любых опытных мужских рук, но… То, что происходило сегодня в коммуналке на Фонтанке под загадочное Бумбарашкино шарканье, нельзя было назвать сексом и вообще никак нельзя было назвать, разве только чудом, чудом превращения тела в душу, души в тело, а плоти единой в золотистый свет и торжество духа. И какое может быть деление на духовную и физическую любовь, если каждый кусочек его души и тела – чудо?.. Если все давно сказано: скрещенье рук, скрещенье ног, судьбы скрещенье – без кавычек, потому что это про них.

Князев наклонился к Соне.

– Ариша, я… на работе. Ну и что, что суббота, а я вот на работе, – засмеялась Соня. – Ариша, ты такая способная… Ты получишь на семинаре диплом с отличием… Пока.

Этой ночью они ни минуты не спали, но их ночь была полна не только страстью, – Князев вспыхивал и гас не чаще, чем положено северному мужчине, и к утру они оба уже не различали, где его сила, а где нежность.

Какую-то они варили еду – два раза варили, два раза сожгли, и бесконечно пили чай, и разговаривали на кухне Диккенса под ржавое капанье воды из крана. Князев нашел гаечный ключ и прикрутил кран.

Той ночью они почему-то много говорили друг с другом о детстве. Князев боялся в детстве того, что под кроватью. А Соня в детстве боялась того, что на шкафу.

Смеялись, выяснив, что оба выросли под портретами Толстого, Князев под белым картонным портретом из школьного набора «Великие русские писатели», Соня под фотографией в Ясной Поляне.

Они обсуждали, как человеку правильно стареть. Князев вопреки профессии считал, что человеку нужно стареть достойно, несуетливо, – может быть, он просто устал от несчастных глаз стареющих женщин? А Соня собиралась стареть крайне недостойно и суетливо и уже почти договорилась с ним – когда-нибудь он без очереди сделает ей все операции, которые умеет. Странные люди, казалось бы, добыли ключи, так пользуйтесь по назначению, а обсудить, кто чего в детстве боялся и как лучше стареть, можно было бы и в кафе, но они все говорили и говорили. Обоим казалось важным рассказать о себе как можно больше и счастливо убедиться, что тебя ПОНИМАЮТ. А потом их опять бросало друг к другу – такая типичная русская любовь с разговорами до утра.

Ранним утром на безлюдную пока Фонтанку вышли Князев и Соня, оба с запавшими глазами, и оба пошатывались от любви и бессонницы.

– Я тебя люблю, – вдруг неуверенно сказал Князев.

До сих пор он избегал говорить о любви, да и вообще избегал таких отношений, где от него требовались слова. Ведь только романтические идиоты чуть что мычат «люблю-у-у-у»…

– Да?.. А-а, ну конечно, – легко сказала Соня, – еще бы ты меня не любил.

Она зевнула, засмеялась и потерла припухшие веки. Почему мужчины произносят «люблю», словно бросаются с обрыва в реку, – отчаянно и немного обреченно. Как будто кто первый сказал «люблю», кто «первый начал», тот и проиграл какой-то ход в игре. Наверное, они думают – вот черт, попался!

– А ты? – настаивал хирург Князев, волнуясь, как пятиклассник.

– Я? Я тебя люблю.

Почему женщины произносят «люблю» так, словно знают какой-то секрет, – снисходительно и немного хитро. Наверное, они думают – ага, вот ты и попался!

Анна Каренина явно в душе считала, что физическая любовь не вполне любовь и физическое влечение – это стыдно. А может быть, она так и не считала, а это сам Толстой так думал. Наверное, Он испытывал к Анне и страсть, и ненависть – ненависть к физическому влечению, своему. Вот и наказал ее за страсть. Анна сама никогда бы не бросилась под поезд, зачем ей?..

А Сонина страсть была не что-то от нее отдельное, это была – любовь. Прежде сдержанная, можно даже сказать, очень сдержанная, холодная, если честно, почти что фригидная, теперь Соня Головина была готова любить всегда и повсюду, была как раскрученная карусель, которая всегда по инерции немножко кружится.

Соня с Князевым никогда не говорили о Барби. Соня – не хотела. А Князев считал, что говорить не о чем. Считал, что с Барби у него ничего не было. Вот – мужчины… Как это ничего не было? А рестораны и после этого домой? Или клиника и после этого домой? Ничего не было…

Князев считал, что с Барби ничего не было. Ресторан, домой, мгновенная штыковая атака или, в зависимости от настроения, долгая подробная сцена – Барби очень хорошенькая, – мгновенное засыпание. Или клиника, домой, мгновенная штыковая атака или, в зависимости от настроения, долгая подробная сцена – Барби очень хорошенькая, – мгновенное засыпание.

Жениться на Барби… Вполне возможно, девчушка имела на него серьезные виды, и мама хотела, чтобы он женился, и кто-то в клинике заводил об этом разговор, но если человек приглашает Барби к себе домой, это не означает «да, я женюсь», а лишь означает, что эта конкретная Барби ему приятна.

Алексей Князев не бросал Барби, он вообще не любил драматических сцен, слов, выяснения отношений, он просто исчез, провалился в пространстве, просто на нее не хватало времени.

Соня с Князевым не говорили о Барби. Но ведь она БЫЛА.

Так что же Барби? Несмотря на свою кукольную внешность, Барби справилась, не потонула в любви и обиде, не заболела, не уехала лечиться от несчастной любви на воды, а продолжала ходить в клинику на операции. И больше ни разу не позволила себе обиженных растерянных глаз, глупых вопросов – мол, что происходит, и так далее.

Она все понимала по-взрослому – что любовь была ЕЕ, мечты о свадьбе были ЕЕ и даже что хирург Князев не вполне ее бросил, а просто исчез, провалился в пространстве, просто на нее не хватало времени. После приезда этой питерской черной галки они еще пару раз съездили к нему домой – вот бы рассказать об этом черной галке!.. Но Барби не была злой, во всяком случае бессмысленно злой.

Она была влюблена в хирурга Князева, – а кто бы не влюбился в равнодушного к своей красоте киношного героя, с легкой небритостью и золотыми руками?

Нет, это преувеличение, что Барби стала такой прагматичной в отношениях с мужчинами, потому что с детства воспринимала себя как куклу Барби. Неправда, что она видела в Бар-би будущую себя. Барби просто играла с Барби, за что и получила свое прозвище.

Первая ее кукла, подарок из-за границы, была блондинка в ярко-красном платье с белой оторочкой, ее тираж был невелик, и сейчас она стоит дорого, но Барби было все равно, потому что она была не коллекционер, а игрун. Все говорили, что кукла похожа на нее, – длинные ноги, пышные волосы, невинное личико. От Барби исходил свет другого мира, но вовсе не чужого, а будущего своего. Иметь Барби было престижно, она была ценность, но девочка Барби была из хорошей семьи, в которой были другие ценности, поэтому ей разрешали выносить куклу из дома, разрисовывать, давать подружкам поиграть.