Елена Колина - Умница, красавица

Валентина Даниловна сидела на своем диване, гладила собаку, чисто вымытый рыжий комок, и думала о сыне.

Мальчик очень добрый, в душе. Только уж слишком быстрый. Ему скажешь слово, а он уже все понял и ответил – нет. И людям кажется, что они имеют дело с автоматом. Что это им автомат отвечает – нет. Ребенку с ним трудно. Антоша все медленно понимает, а Алик быстро. Алик такой целеустремленный, каждый миг у него расписан, каждый вздох… Интересно, если бы ее мальчик сейчас был ученым, как собирался, у него были бы такие же глаза? Или все-таки помягче?..

Бедный, бедный мальчик. Он не злой, просто хочет, чтобы Антоша думал о себе и был счастливым.

– А что, тот, кто думает о других, всегда будет несчастным? Как ты считаешь, собака? – сказала она вслух, и полу-шпиц-полуникто ответил: «Тяф!»

– Пора спать, – поторопил Алексей Юрьевич Соню. Сегодня, в годовщину свадьбы, любовь была для него делом важным и срочным.

Может быть, Соня Головина должна была отказаться от супружеской любви из-за необыкновенной тонкости своей души, – ведь она неотступно думала о другом мужчине? Может быть, даже сама мысль о супружеской любви должна была показаться ей невыносимой?

Ничего подобного, и даже совсем наоборот. Потому что Соне вдруг стало до дрожи страшно – что с ней будет дальше? И на мгновение она искренне пожелала: хорошо бы дальше ничего не было, а было все как прежде. Соня Головина не была героиня романа, такая вся трепетно-романтическая, готовая смело встретить свою роковую любовь, она была обычная, как все. Не героическая дева. Не Лукреция, в общем. Как все очень сильно влюбленные, бесстрашная и как все, кто ценит свое удобное жизненное устройство, трусливая.

А то, что в объятиях мужа Соне привиделся московский хирург красавец Алексей Князев, так это ничего не означает. Ну, конечно, Алексей Юрьевич Головин удивился бы, узнав об этом. Но если бы ВСЕ люди вдруг случайно узнали, кого их жены и мужья представляют себе во время любви, они бы тоже очень удивились.

Этим летом липы в Москве цвели особенно буйно, и повсюду сладко пахло медом. Особенно на Чистых прудах, особенно во дворе клиники в Потаповском переулке. Запах меда Князеву, наверное, чудился потому, что сладко пахла медом Соня. На самом деле Соня пахла не медом, a Chanel № 5, и липы в Москве цвели как обычно, просто ему хотелось, чтобы все было не как всегда. А в Питере было неуверенное лето, и по городу ходили неуверенные девушки: снизу полные надежды на тепло голые синенькие ноги, сверху куртки, а сбоку зонты – как всегда.

А Соня была не как всегда, она, как пчела, собирала любовный мед, и ей казалось, что вся любовь мира сосредоточилась в ней и каждую пятницу, поджав ноги, сидит на продавленном диване под чужой рваной простыней.

С продавленным диваном и рваной простыней получилось не сразу. Ведь какая бы ни была ЛЮБОВЬ, пусть и робость, и поэтичность, пусть ЭТО не главное, а главное, быть рядом, часами целовать тоненькие любимые пальцы, но главный вопрос – ГДЕ? Где целовать и где ЭТО не главное? В том, что Алексей Князев прежде мысленно называл «трахаться» или еще грубее, уже не было места технике секса, позам и предпочтениям, а было такое огромное счастье, что даже как-то неловко было и хотелось спросить кого-то: это что, и правда мне, за что?.. Пусть одно лишь ожидание любви с ней превосходило все, что могло бы быть в реальности с другими женщинами, но – ГДЕ, черт возьми, ГДЕ, ГДЕ, ГДЕ?!

Как растерянные школьники, они бесконечно ходили по улицам и целовались в чужих подъездах, изредка доходя до мимолетной потери сознания и совести, – такие приличные на вид люди и такое, с позволения сказать, безобразие…

Это только на первый взгляд кажется, что нынче все изменилось и любовникам нашей страны стало теперь полное раздолье. Ничего подобного. Соня, как натура возвышенная, гостиницы не любила, Князев, как натура вовсе не возвышенная, а, наоборот, совершенно практическая, к гостиницам относился с приязнью, но с гостиницами и правда вечно получалась гадость. В фешенебельных отелях номер на несколько часов не сдавали, а там, где сдавали, был вылитый бордель, и казалось, что с условно чистой простыни вот-вот соскочит какая-нибудь венерическая дрянь. Однажды в ванной маленького отельчика неподалеку от Невского Алексей нашел использованный презерватив – и быстро загнал его ногой под батарею, чтобы Соня не увидела. А на постели в маленьком отельчике на Мойке Соня увидела чужие мерзкие черные волосы – и быстро-быстро обдула постель, чтобы Алексей не увидел. В общем, с культурой адюльтера в городе на Неве было не слишком хорошо. Особенно если бедные неприкаянные любовники встречаются урывками, между поездами.

Снять квартиру, конечно, было бы лучше всего. Между ними все было таким прекрасно нереальным, что всерьез перейти к практическим действиям казалось унизительной мелкой подробностью, но все же несколько раз, вместо того чтобы любить друг друга, они смотрели квартиры. В спальных районах сдавалась чужая кислая гадость еще противнее борделя, а цены на то, что называлось «евроремонт-центр», крутились вокруг двух тысяч евро. Не каждый европейский врач смог бы себе это позволить, а Алексей Князев был врач из Москвы, хирург.

Так что оставалось все то же, что и прежде, – КЛЮЧИ. И у кого современный человеко-любовник может ПОПРО-

СИТЬ КЛЮЧИ? Конечно, в своем КРУГУ ОБЩЕНИЯ. Незаконной любви всегда требуются наперсники, друзья-подруги.

Сонин круг общения делился на несколько кружков. И каждый человек ее круга имел ключи, только вот друзей-подруг с КЛЮЧАМИ у нее не было, и история Сониной жизни отсутствие подруг с ключами вполне объясняла: сначала Головин, до краев заполнивший ее жизнь таким значительным собой и ранним младенцем Антошей, потом – Эрмитаж, отдел русской культуры, придворный художник Петра Великого Каравак.

Один кружок был друзья Алексея Юрьевича. Друзей мужа у Сони было много, и все они были для конкретных нужд. Для бизнеса Головина, для туризма Головина – семейные поездки за границу, и для туризма внутреннего – экстремальные походы Головина, рыбалка Головина, охота Головина. Жены этих друзей Алексея Юрьевича были в большей или меньшей степени Сонины приятельницы, но все они были гораздо ближе со своими мужьями, чем с Соней. Попасть от кого-то из них в унизительную зависимость, встречаться с их знающими взглядами? В общем, попросить у кого-то из них ключи было немыслимо – все равно что взойти на ложе любви посреди Невского проспекта.

Был еще кружок, уже только Сонин, – эрмитажные дамы. Дамы были приятельницы. Отношения с ними были теплые, но намеренно держались самими дамами в определенных рамках, – такие на «вы» отношения. Ближе всех Соня дружила с дамой-завотделом истории русской культуры, и что же? Попросить ее сдать Соне угол в Зимнем дворце Петра Первого?

Был еще круг – так называемый светский. Изредка они с Головиным ходили на приемы «по поводу», и все это было таким же скучным, как называлось, – мероприятие. На мероприятиях, как после английского обеда, мужчины почти сразу отслаивались от женщин, и Соня оставалась с женами. Отношения с женами были милые. Велись милые разговоры о путешествиях – кто где побывал, какой вид с террасы какого отеля, а иногда завязывался милый разговор о детях – у кого какая школа и где найти няньку подороже. Темы о детях хватало на бокал вина.

Был еще круг – гламурный. Это были люди, для которых она была не Соней Головиной, женой ректора Академии Всеобуч, а всего лишь пунктом в списке рассылки. Они присылали ей SMS о презентациях, выставке такого-то, дефиле такой-то.

На презентациях, выставках и дефиле Соня здоровалась, улыбалась, целовалась на европейский манер, щека к щеке, но… попросить ключи? Такой-то и такая-то решили бы, что этот пункт в списке рассылки нуждается в психоперевозке.

Ну и, конечно, у Сони был совсем маленький тесный кружок, отношения в котором были нежные, теплые и искренние, и этот кружок состоял из нее и Валентины Даниловны. Интересно, что сказала бы свекровь, попроси у нее Соня ключи?

Так что обширный круг общения не обязательно предполагает, что в нем, этом кругу, можно получить КЛЮЧИ.

Вроде бы мужчина должен брать КЛЮЧИ на себя. Но ведь это только «вроде бы», а если он в чужом городе, а если он уже взял на себя СЕБЯ?..

Сказать, что Князев был влюблен, или впервые влюблен, или впервые сильно влюблен, означает не сказать ничего. Он и не говорил себе таких слов – влюблен, любовь, – просто солнце светило и дождь шел только рядом с ней. Что слова, разве они могут передать завороженность губами припухшими, глазами уплывающими, руками тонкими, смуглыми. Алексей Князев чувствовал себя не собой, словно в фантастическом кино – заснул человеком, а проснулся неведомой зверушкой. Или, наоборот, был зверушкой, а проснулся человеком.

Третий месяц Князев жил в дороге между Москвой и Питером, вернее, между клиникой в Потаповском переулке и Питером, и весь светился особым светом счастливого недосыпания. К его красоте прибавилась постоянная легкая небритость, усталая ласковая небрежность к женщинам в сочетании с полной недоступностью, так что он стал совсем уж невыносимо хорош, – мужчине немного даже неприлично быть таким красивым и таким принадлежащим одной женщине.

В смысле конкретной возможности принадлежать одной женщине у хирурга Князева было три операционных дня в неделю. Операционный день означал либо несколько несложных операций – к примеру усечение век, «глазки», или одну сложную – полостную операцию или круговую подтяжку лица. Затем нужно было записать ход операции в историю болезни, и часам к двенадцати дня можно быть свободным и метнуться на самолет.

Вот только еще забежать проверить больных после вчерашних операций, сделать перевязки – самому, не доверяя медсестрам, посмотреть на ультразвуке, как идет заживление – самому, и тогда уже можно быть свободным, и… Еще зайти взглянуть на больную с экссудацией в первой палате. Ах да, еще консультации, ну, и часам к восьми вечера можно быть свободным и метнуться на ночной поезд… Только эта свобода уже не нужна, потому что завтра неоперационный день. Неоперационный день означал опять перевязки, опять консультации и другую суету, а следующий день опять операционный.