– Вот это мне по средствам, – говорила она, натягивая китайский пуховик на дорогой джемпер из модного бутика, – это была такая игра, в которую она играла то ли с дочерью, то ли сама с собой.

Да, еще Соня платила за образование матери. Это вообще не считалось, потому что образование – это святое.

На самом деле Нину Андреевну было ужасно жаль. Жизнь ее била, покусывала и щипала с вывертом. Какая разница, что преподавать, химию или научный коммунизм, но когда твоя наука вдруг исчезает бесследно?! Как бы чувствовала себя Валентина Даниловна, если бы в результате перестройки ИСЧЕЗЛИ ВОЛОСЫ? И ЧТО ТОГДА СТРИЧЬ? Но даже если бы волосы исчезли, она и тогда была бы в лучшем положении, ведь прежде волосы точно БЫЛИ. А как с научным коммунизмом? Что прежде преподавала Нина Андреевна – воздух, ничто?

Некоторое время после того, как ее уволили из института, Нина Андреевна трудилась в паспортной службе и из доцента, кандидата наук, быстро начала превращаться в тетку с остаточными принципами и легким флером принципиального сумасшествия в глазах, и флер этот все увеличивался и увеличивался по мере развития российского капитализма. Вокруг нее творилось черт знает что, и очень легко было начать злиться и завидовать, но она понимала, что завидовать стыдно и, главное, непродуктивно самой себя сжигать. Поэтому Нина Андреевна изобрела невинный способ борьбы с собой – тех, кому завидовала, начинала жалеть, причем именно за то, в чем завидовала.

А потом Нина Андреевна сориентировалась и нашла себе место в современной жизни.

Она начала учиться. Окончила какие-то левые курсы и приобрела новую профессию – психоаналитика. Ее, как и устроителей курсов, ничуть не смущало, что для того, чтобы хотя бы приблизиться к этому слову, нужно годами учиться, – она получила диплом и СТАЛА психоаналитиком. И с той же уверенностью, с какой прежде произносила: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», она цитировала Фрейда, Юнга и всех, о ком слышала на всякого рода курсах, семинарах, тренингах, где она бесконечно совершенствовала свои знания. Все эти курсы, семинары, тренинги были удовольствием не из дешевых, но… расхожая идея «на образование не жалко» таким загадочным образом перевернулась в сознании Нины Андреевны, как будто Соня теперь была ее РОДИТЕЛЬ, которому должно быть не жалко на ее образование. Так что оплата всяческих курсов и семинаров и вовсе не считалась за помощь.

Сначала Нина Андреевна консультировала знакомых и детей знакомых, затем круг клиентов немного расширился, но о настоящих гонорарах речь, конечно, не шла. Иногда это было чистое волонтерство, иногда натуральный обмен – конфеты, духи, колготки, а один клиент подарил ей фаршированного гуся.

И все эти успехи уже совершенно восстановили социальный статус Нины Андреевны в ее собственных глазах, но тут случилась неприятность. Нина Андреевна не была жадной, но ей было очень-очень горько, и больно, и обидно…

Сколько-то лет назад Валентина Даниловна вместе со своими товарками приватизировали парикмахерский салон, в котором они проработали много лет. А салон этот был в чудном месте, почти что на Невском, и вот теперь этот салон купил какой-то, как Нина Андреевна выражалась, «богатенький», – чтобы устроить там сетевое кафе, очередную «Чашку», или «Ложку», или «Вилку». И ни с того ни с сего, буквально на ровном месте, парикмахерша получила огромные деньжищи. Много тысяч долларов. И за что, скажите пожалуйста?!.

А Нина Андреевна НЕ ПОЛУЧИЛА НИЧЕГО.

Так за что же, за что?! За то, что парикмахерша стригла и делала химию, пока Нина Андреевна защищала диссертацию, учила студентов?! Жизнь потерпела крах, но Нина Андреевна старалась, училась, приобретала новую профессию психоаналитика, а государство, новые богатенькие еще раз ее обидели?!.

В подъезде, у будки охранника, лежала собака, грязно-рыжий свалявшийся комок с острым носиком – полушпиц-полуникто.

– Это вот, – кивнул на собаку охранник.

Полушпиц-полуникто посмотрел на Соню не разуверившимся в людях взглядом, привстал и вильнул хвостом, показывая, что совершенно не рассчитывает быть выгнанным. А лежал по-лушпиц-полуникто на чем-то очень знакомом, и, приглядевшись, Соня узнала свой плед, клетчатый, желто-красный.

Дома Антоша выскочил ей навстречу:

– Она за мной пошла, выбрала меня, из всех людей на улице выбрала меня!.. Можно?..

– Что папа скажет… – с сомнением протянула Соня. – А ты ее покормил?

Антоша метнулся к столу и еще украдкой прихватил маленькую подушечку со своей кровати, и вскоре полушпиц-полуникто возлежал на клетчатом пледе мордочкой на подушке, а перед ним стояла тарелка с любимой Антошиной едой – салатом оливье, и отдельно, на блюдечке, пирог с яблоками.

– Соня, ты похудела, – заметила Нина Андреевна. Похудела, странно… за эту неделю Соня стала конфетным

маньяком. В буфете Эрмитажа продаются потрясающе вкусные конфеты, они так и называются «Эрмитаж». Четыре сорта – в красной обертке, в зеленой, в коричневой, в синей. Соня ела конфеты «Эрмитаж» килограммами и похудела – потому что жила всю неделю, а на самом деле НЕ ЖИЛА, а вся превратилась в телефон, мобильный.

В Эрмитаже принято мобильные выключать, а она даже на экскурсиях не выключала, чем и заслужила презрительные взгляды служительниц, а одна, из зала итальянской живописи XV века, накапала на нее в дирекцию…

А 7 апреля в 20.28 Соня позвонила Князеву сама. Потому что с ним могло же что-нибудь случиться?.. Между прочим, это был вопрос – КАК позвонить. Чтобы питерский номер не высветился. Позвонила, бросила трубку. Князев жив-здоров. Просто забыл про Соню, забыл сразу же после того, как на прощание легко прикоснулся губами к ее щеке. Равнодушно прикоснулся. И равнодушно посмотрел. И равнодушно сказал «пока».

Мне так больно, как будто тигры изнутри рвут меня на части. Уже так много оторвали… Душа болит, сердце болит, живот болит… Может быть, затопать ногами, завизжать? Уйти к себе, сказать, что болит голова? Нельзя, они расстроятся. ЧТО Я СДЕЛАЛА НЕ ТАК?! ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, СЛУЧИЛОСЬ?

Полушпиц-полуникто угощался салатом оливье и смотрел на охранника, Валентина Даниловна и Антоша ели салат оливье и смотрели «Поле чудес», Нина Андреевна ела сациви и говорила о деградации телевидения: из эфира исчезли аналитические программы, приличные люди вообще перестали включать телевизор, кроме, конечно, канала «Культура»…

– Фу, пошлость какая! – поморщилась на ведущего Нина Андреевна. – У этого человека ярко выраженный нарциссизм. Конечно, как следствие комплекса неполноценности.

– А нам с бабулей он нравится, – сказал Антоша и подлез под полную руку Валентины Даниловны. – Правда, ба-булянский?

– Вы с бабулей… – Нина Андреевна иронически улыбнулась. – Может быть, вы с бабулей и ток-шоу смотрите? Это же такая грязь, они специально выкапывают такую грязь… Соня! Не кроши хлеб!

– Я не крошу, меня тошнит, – так испуганно сказала Соня, словно Нина Андреевна могла дать ей по рукам. На ее тарелке высилась хлебная горка.

– Тошнит? – Обе мамы посмотрели на нее, Нина Андреевна с ужасом, Валентина Даниловна с надеждой.

«Нет-нет, что вы, – взглядом ответила Соня, – ничего такого, что вы подумали… »

Вот так они ели и беседовали, и Соня все улыбалась искусственной дрожащей улыбкой и крошила хлеб, а сама все плакала и плакала, не слезами, конечно, – глупо было бы заливаться слезами над салатом оливье из-за того, что ей не звонит случайный, давно забывший о ней любовник.

– Неправильно питаешься, сама виновата, – удовлетворенно сказала Нина Андреевна.

Сама виновата. Если мужчине не приходится добиваться женщины, если она сразу же… отдается, уступает, вступает в связь – пусть все это звучит как в прошлом веке, все равно никуда это древнее правило не делось, – тогда мужчина относится к ней как к эпизоду.

Идиотка, самолюбивая идиотка, вела себя будто он ничего для меня не значит. Будто я бойко кусаю от всех запретных яблок. Но… я же просто на всякий случай, на тот ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ, если я ничего для него не значу…

С приходом Головина все изменилось: Валентина Даниловна намертво приклеилась к сыну влюбленным взглядом, а Нина Андреевна вся подобралась и надулась, словно ее УЖЕ обидели, словно Алексей Юрьевич был ужасный муж и отец, пропивал зарплату, выносил из дома вещи и по субботам бил ее дочку Сонечку. На самом деле никаких житейских претензий к Головину как к зятю у нее не было, все ее претензии были к А. Ю. Головину, ректору и владельцу Академии Всеобуч. Кстати, он действительно УЖЕ обидел Нину Андреевну – больше всего на свете ей хотелось, чтобы Академия Всеобуч провалилась вместе со своим ректором и владельцем, но Академия все не проваливалась, а, наоборот, расширялась и процветала.

– Ну что? Ты доволен? – воинственно спросила зятя Нина Андреевна.

– Чем? – коротко отозвался Головин, осматривая стол, он, как Антоша и полушпиц-полуникто, любой еде предпочитал оливье.

– Ксенофобия, экстремизм, развал армии. Ты доволен? Соня зажмурилась – началось.

– Мама… Он устал, он сегодня армию развалил… Дай ему спокойно поесть.

– Ну-ну…

Лучше бы зять торговал нефтью, или металлами, или пирожками, но он стал удачливым бизнесменом от образования, а образование как будто все еще принадлежало ей, было ее личное, и цинизм ЗДЕСЬ затрагивал лично ее. Бывший доцент Политеха Николаева Н. А. считала платное обучение большим злом – безнравственно обучать болванов за деньги родителей. И тем самым фактически скрывать мальчишек от армии. Благодаря Головину болваны знают: можно плохо учиться в школе, можно КУПИТЬ образование, можно избежать армии. Головин был виноват во всем: в ксенофобии, в экстремизме, в неправильном ходе исторического процесса и еще в некоторых событиях.

И чем больше был успех, чем больше говорили и писали об Академии, чем чаще звучало слово «Всеобуч» по телевизору, тем больше она сердилась и презрительно говорила: пиар, это все пиар, а умные люди туда своих детей не отдают. И тем больше ректор Головин был виноват в развале родины.