Лора Лэндон - Уловки любви

У кузена раздулись ноздри, глаза засверкали.

— Я этого не потерплю! Ты не можешь ожидать, что я соглашусь так жить. Я не собираюсь, как дурак, запирать себя в деревне.

— Это ты сам решай. Я даю тебе средства к существованию. А как ты используешь эту возможность — дело твое.

Молодой кузен Винсента сжал кулаки и сделал шаг к нему.

— Почему ты это делаешь?

— Потому что ты мой наследник! Ты мой единственный наследник, других у меня не будет!

Казалось, сам воздух между ними трещит от напряжения, и так громко, будто ружейный выстрел. Прошло несколько долгих секунд, а ни один из них не шелохнулся. Наконец Рейборн заговорил, голос звучал ровно и спокойно, но тон его таил в себе больше опасности, чем если бы он кричал:

— Когда я умру, ты унаследуешь один из самых уважаемых титулов во всей Англии. А также богатство, достаточное, чтобы поддерживать его величие. Я не могу приписать себе заслугу его создания. Это богатство было создано трудом тех, кто жил до меня, и передавалось из одного поколения в другое. Но этот дар дается дорогой ценой. Тяжесть ответственности непомерна. От моих решений зависит жизнь и благополучие сотен людей, вплоть до пищи, которая попадает на их столы. До крыш над их головами и одежды на их плечах. Я принял на себя эту ответственность. Но боюсь, что ты видишь только то, что ты можешь получить от этого дара для себя. А не то, что ты должен делать, чтобы все, что тебе досталось, сохранилось и процветало.

Рейборн помолчал и подождал какого-нибудь знака, что кузен с ним согласен. Но, к его величайшему разочарованию, никакого знака не последовало. Разница в возрасте между ними составляла всего десять лет, но Винсент знал, что враждебность Жермена — результат того, что он всю жизнь ему завидовал. И следующие слова кузена лишь укрепили его в этой мысли.

— Ты это делаешь только потому, что богатство Рейборнов у тебя под рукой. Потому что по глупой прихоти случая твой отец унаследовал все, а мой — ничего. Потому что из-за каких-то восемнадцати минут, разделивших их появление на свет, твой отец унаследовал богатство, а мой остался нищим.

Винсент так крепко вцепился в край столика, что пальцам стало больно.

— Не имеет значения, на сколько мой отец родился раньше твоего, на восемнадцать минут или на восемнадцать лет. Он все равно первенец и наследник. Он был рожден наследником герцогства Рейборн, и я тоже.

Винсент допил виски из стакана и налил себе новую порцию. Он сделал глоток, потом повернулся лицом к кузену.

— Я уже дал тебе все, что ты должен был получить, больше ты ничего не получишь.

— Будь ты проклят, Рейборн!

— Хватит! Придет время, когда все это станет твоим. Надеюсь, к тому времени, когда оно перейдет к тебе, ты станешь достаточно ответственным человеком, чтобы оценить тот дар, который унаследуешь.

— Городской дом и имение в деревне — этого недостаточно! Как ты смеешь ожидать, что я буду жить, как какой-то сельский сквайр, когда я твой наследник? Твой наследник!

— Так будь наследником, которым я смогу гордиться!

В резком ответе Винсента нашли выход его гнев и досада. Едва произнеся эти слова, он тут же о них пожалел. Именно в такие моменты он бы отдал все, что унаследовал, лишь бы дела обстояли по-другому. Он бы с радостью отдал титул Рейборна и все, что ему сопутствовало, если бы две женщины, пожертвовавшие жизнью, чтобы дать ему наследника, остались живы.

Винсент крепко сжал стакан, но потом спохватился, что дорогой хрусталь может треснуть в его руке.

— Какие бы аргументы ты, кузен, ни выдвигал, это все пустые слова. Факт остается фактом: все равно до моей смерти герцог Рейборн — я.

— Об этом факте я постоянно помню, — язвительно произнес Жермен.

Но Винсент проигнорировал его сарказм.

— Письмо моему поверенному по поводу оплаты твоих непомерных долгов будет доставлено уже сегодня. Документы, касающиеся твоего лондонского дома и замка Доунс, будут готовы в течение недели, и ты сможешь их подписать.

Герцог Рейборн медленно поднялся и со стаканом в руке отошел к окну. Он встал спиной к кузену, тем самым давая понять, что тот может идти. После небольшой паузы он услышал, как Жермен, рассерженно топая, вышел из комнаты и с грохотом захлопнул за собой дубовую дверь. Винсент медленно поднес к губам стакан и сделал глоток. Он уже выпил намного больше обычного и был близок к тому, чтобы напиться, но сегодня ему было все равно. Многие слова кузена жгли его, как кислота, попавшая на открытую рану. Многие из его обвинений были ближе к истине, чем ему хотелось признать. Он действительно занудный, консервативный и слишком серьезный. Повидав много смертей, он не может не быть таким. Слишком много себя и своего сердца он отдал, чтобы теперь не защищаться от боли панцирем из отстраненности. Пусть весь мир думает, что его сердце сделано из камня, ему все равно.

Он взял полупустой графин и снова отошел к окну. Солнце клонилось к горизонту, тени становились длиннее. Винсент наклонил графин, чтобы наполнить стакан, и обнаружил, что у него сильно дрожат руки. Давно уже сожаления о прошлом не набрасывались на него с такой яростью. Перед его мысленным взором встали лица обеих его юных жен. Они обе были нежными и милыми, каждая по-своему, были одновременно и похожими, и непохожими одна на другую. И у обеих отняли целую жизнь, полную радости и веселья. Это он украл у них жизни.

Нет. Он никогда больше не женится. Рождение ребенка для любой женщины связано с риском. А иметь ребенка от него — это смертный приговор. Как он может обречь на такую же судьбу еще одну женщину?

Винсент взял стакан, графин и тяжело опустился в большое красновато-коричневое кресло с высокой спинкой. Поставил локти на мягкий кожаный подлокотник и, аккуратно держа стакан, оперся подбородком на сцепленные пальцы. Его мысли унеслись в прошлое, к давно похороненным воспоминаниям. К двум прекрасным, совершенно здоровым младенцам, которых он подержал на руках, прежде чем уложить вместе с их матерями спать вечным сном.

Винсент сидел в кресле и смотрел в окно, как небо постепенно темнеет. Когда в комнате стало холодно, лакей зажег дрова в камине, Карвер заменил пустой графин от виски новым. Винсент выпил больше, чем обычно. Больше, чем он привык пить. Такого он никогда себе не позволял. Но он не был пьян, его просто охватило какое-то оцепенение.

С грустной улыбкой он признался себе, что сегодня ему все равно. Что только сегодня, только в этот раз он позволит себе погрузиться в трясину жалости к себе. Он поднял графин с пола, куда поставил его раньше, и снова подлил себе виски. Сделал еще один глоток и опустил руку.

— Ваша светлость желает, чтобы сегодня вечером подали экипаж? — спросил Карвер с порога комнаты.

Винсент тяжело вздохнул.

— Карвер, на какой прием я сегодня должен ехать?

— Ваша светлость, сегодня четверг.

Винсент откинул голову на подголовник кресла и улыбнулся.

Четверг.

— Да, Карвер, пусть подают мой экипаж.

Винсент поставил стакан на ближайший столик и встал. Никогда еще он не был так рад четвергу.

Рейборн вышел из экипажа, прошел несколько шагов и поднялся по каменным ступеням элитного борделя, который он посещал каждый четверг после смерти второй жены. После чрезмерного количества выпитого виски он чувствовал странную расслабленность в ногах. Винсент не мог припомнить случая, когда бы он так же терял контроль над собой, разве что в первую неделю после похорон первой жены. И еще неделю после того, как он похоронил вторую. Единственные две недели в жизни, когда он позволил себе проникнуться жалостью к себе, прежде чем вновь вернуться к роли герцога, которую он был рожден исполнять всю жизнь.

Сегодня вечером в его временной потере самоконтроля был виноват его кузен и наследник. Как же много мальчишке нужно усвоить! Если завтра с Винсентом что-нибудь случится и Кевин станет следующим герцогом Рейборном, все будет потеряно. Этот мот не имеет ни малейшего понятия об ответственности, которая ляжет на его плечи. У него нет даже отдаленного представления о том, какие требования наложит эта роль на его жизнь. При одной только мысли об этом у Винсента стыла кровь.

Он посмотрел на красивый лондонский дом, куда он неизменно приезжал вечером по четвергам. Да, это было ему необходимо. Давно уже он так сильно не нуждался в разрядке, как сегодня вечером. Ему нужна эта возможность погрузиться в мягкое женское тело и утолять свою страсть до тех пор, пока он не забудет обо всем, что он потерял и чего у него никогда больше не будет. Ему нужно провести ночь в этом месте, где вероятность, что он сделает женщину беременной, минимальна.

Вот почему Винсент никогда не заводил любовницу. Не каждая женщина, готовая отдать свое тело мужчине в обмен на наряды, драгоценности и красивый дом, знает, как не допустить, чтобы мужское семя дало плод. Поэтому существовало только одно место, куда он мог спокойно отправиться, когда эта сторона его человеческой природы требовала разрядки. Единственное место, где он может удовлетворить свои физические потребности, не добавляя новых эмоциональных шрамов на свое и без того уже израненное сердце, — это у мадам Женевьевы.

Мадам Женевьева обслуживала только избранных клиентов, и ее девушки, все без исключения, были выше классом, чем в любом другом лондонском борделе. Винсент был уверен, что некоторые из них в действительности были не очень удачливыми представительницами высшего света. Не важно, по каким причинам они оказались у мадам Женевьевы, а Винсент предполагал, что причин может быть множество, но эти девушки, которые отдавали свои тела для удовольствия мужчин, оказались здесь по собственному желанию. Они были готовы и даже жаждали удовлетворить каждую прихоть мужчины, но были хорошо осведомлены обо всех доступных способах не допустить беременность. И это было первостепенной заботой Винсента, его главным правилом. После смерти второй жены он дал себе клятву, что никогда больше не позволит ни одной женщине зачать от него. Что ни одна женщина больше не умрет, рожая его ребенка. Чтобы это было наверняка, Винсент использовал дополнительную меру предосторожности: он всегда изливал семя вне тела женщины. Это правило он установил для себя после смерти Анджелины и всегда его придерживался.