Кейт пыталась сообразить, что ей следует сейчас сказать. Она понимала, что Маре хочется, чтобы все было как прежде. Но так уже никогда не будет. И с этого момента слова, которые они скажут друг другу, навсегда запомнятся. Таков непреклонный закон жизни. И смерти.

— Я вела себя с тобой подло, — негромко сказала Мара.

Кейт ждала этого момента много лет. Она мечтала о нем в те дни, когда они с Марой находились в состоянии войны; но теперь Кейти смотрела на все это с расстояния и понимала, что те их ссоры были частью самой обычной жизни — девочка, стремящаяся поскорее вырасти, и мать, пытающаяся замедлить этот процесс. Она все отдала бы за еще одну ссору, ведь это означало бы, что у них еще есть время все исправить.

— Ну, я тоже вела себя когда-то с бабушкой не лучшим образом. Так уж устроены девочки-подростки: они нападают на своих матерей. А твоя крестная Талли вела себя так со всеми.

Мара издала звук, напоминавший одновременно фырканье и смешок, в котором слышалось облегчение.

— Я не скажу тете Талли, что ты так о ней говоришь.

— Поверь мне, дорогая, это не было бы для нее сюрпризом. И я хочу, чтобы ты знала кое-что: я горжусь тобой — тем, что ты настоящая личность, и твой дух не сломить так просто. Это поможет тебе многого добиться в жизни. — Кейт увидела, как при этих словах глаза ее дочери наполнились слезами. Мара зарылась в ее колени, накрытые одеялом, а Кейт осторожно, собрав последние силы, гладила свою плачущую дочь по голове.

Кейт могла бы сидеть вот так вечно, так приятно было ей обнимать свою дочь. Несколько лет такое проявление чувств Мары выражало бы в лучшем случае снисходительное терпение или благодарность за то, что ей разрешили поступить по-своему. Но это было настоящим.

Когда Мара отстранилась, по щекам ее продолжали катиться слезы.

— Помнишь, как ты танцевала со мной?

— Когда ты была совсем маленькой, я подхватывала тебя на руки и кружила, пока ты не начинала смеяться. Однажды я делала это так долго, что тебя стошнило прямо на меня.

— Нам не надо было прекращать это, — сказала Мара. — Мне не надо было.

— Хватит об этом, — прервала ее Кейт. — Лучше сядь ко мне поближе.

Мара забралась в кровать к матери и подтянула колени к подбородку.

— Как там Джеймс? — поинтересовалась Кейти.

— Я теперь влюблена в Тайлера.

— А он хороший парень?

Мара рассмеялась:

— Он — суперклевый. Он пригласил меня на выпускной своего класса. Можно, я пойду?

— Конечно, можно. Но домой надо будет вернуться к определенному часу.

Мара вздохнула. Все-таки некоторые привычки заложены в ДНК подростков, и вздох разочарования в таком случае не способно отменить ничто — даже смертельная болезнь родителей.

— Хорошо.

Кейт гладила дочь по волосам, понимая, что должна сказать ей что-то важное, что-то, что она обязательно запомнит, но так и не нашла нужных слов.

— Ты уже подала заявку на летнюю работу в театре?

— Я не собираюсь работать этим летом. Я буду дома.

— Ты не можешь поставить свою жизнь в режим ожидания, дорогая, — с грустью произнесла Кейт. — Это не сработает. И ты говорила, что работа в театре поможет тебе в будущем поступить в университет Калифорнии.

Мара пожала плечами и отвернулась.

— Я решила поступать в Вашингтонский университет. Как вы с тетей Талли.

Кейт старалась изо всех сил, чтобы голос ее не дрожал, напоминала себе, что у них обычный разговор матери с дочерью, а не попытка заглянуть в туманное будущее.

— Но актерский факультет в Калифорнии самый лучший.

— Ты ведь не захочешь, чтобы я уезжала так далеко.

Это было правдой. Кейт буквально выходила из себя, пытаясь объяснить своей дерзкой дочери, что Калифорния слишком далеко от дома и актерство — не самая лучшая профессия.

— Я не хочу говорить сейчас о колледже, — заявила Мара.

И Кейт не стала настаивать, и они заговорили о другом.

— Мне дали главную роль в летней пьесе, — сказала Мара. — Я не хотела даже пробоваться, потому что ты болеешь, но папа сказал, что я не должна отказываться.

— И я рада, что ты это сделала. Ты наверняка сыграешь потрясающе.

Мара с оживлением стала рассказывать о пьесе, костюмах и своей роли.

— Жду не дождусь, когда ты сама все увидишь. — Глаза девочки вдруг испуганно расширились, когда она поняла, какого ужасного вопроса неожиданно коснулась. Мара встала в ногах кровати, и было видно, что ей хочется только одного: снова сменить тему. — Прости, мам.

— Все в порядке. Я буду очень стараться, чтобы увидеть тебя в этой роли.

Мара серьезно смотрела на мать. Они обе знали, что это обещание может остаться невыполненным.

— Помнишь, когда я была еще в средней школе и Эшли вдруг перестала дружить со мной, а я не знала почему?

— Конечно, помню.

— Ты тогда взяла меня с собой на ланч, и мы были совсем как две подружки.

Кейт сглотнула застрявший в горле ком, чувствуя, как к глазам подступают слезы.

— Мы всегда были подругами, Мара. Даже когда не знали об этом.

— Я люблю тебя, мам.

— Я тоже тебя люблю.

Мара вытерла глаза и быстро вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

Но через минуту дверь распахнулась снова. Кейт даже не успела вытереть глаза, когда раздался уверенный голос Талли:

— У меня есть план.

Кейт улыбнулась, радуясь тому, что даже сейчас жизнь ее еще может быть полна неожиданностей.

— У тебя всегда есть план.

— Ты мне доверяешь?

— Чтобы окончательно погубить свою душу? Да!

Талли помогла Кейт перебраться в инвалидное кресло и закутала ее в одеяла.

— Мы собираемся на Северный полюс?

— Мы собираемся на улицу, — ответила Талли, открывая французскую дверь и вывозя Кейт на террасу. — Тебе тепло?

— Обливаюсь потом. Пожалуйста, захвати косметичку с тумбочки.

Талли подхватила косметичку, бросила ее на колени Кейт и стала управлять инвалидным креслом.

Этой прохладной июньской ночью их двор казался особенно красивым. Небо было усеяно звездами, их мерцающий свет отражался в угольно-черных водах залива. Высоко над сиявшими вдалеке огнями большого города светила в небе полная луна. Поросшая травой лужайка спускалась к воде. Голубой лунный свет освещал брошенные игрушки и велосипеды, оставленные около утоптанной дорожки, ведущей к пляжу.

Талли спустила с террасы инвалидное кресло, направилась к появившемуся здесь недавно деревянному пандусу и остановилась.

— Закрой глаза, — потребовала она.

— Но здесь и так темно, Талли. Мне вряд ли нужно…

— Я не буду ждать вечно…

— Повинуюсь, госпожа, а то, боюсь, ты снова набросишься на меня в припадке гнева.

— У меня не бывает никаких припадков гнева. А теперь закрой глаза и, если можешь, разведи руки в стороны, как будто это крылья самолета.

Кейт закрыла глаза и осторожно подняла руки. Это движение стоило ей немалых усилий.

Талли провезла кресло через неровное пространство, заросшее травой, и остановилась у пологого холма, спускавшегося к пляжу.

— Мы снова дети, — прошептала она на ухо Кейт. — На дворе снова семидесятые, и мы опять удрали из дома и взяли свои велики. — Талли начала потихоньку толкать кресло вперед, а сама медленно двигалась за ним и продолжала говорить: — Мы на Саммер-Хилл, едем вниз без рук, смеемся как сумасшедшие и считаем себя неуязвимыми.

Кейт чувствовала дуновение ветерка на обнаженной коже головы, и на глаза у нее навернулись слезы. Она вдыхала запах вечнозеленых деревьев и черной влажной земли. Откинув голову назад, Кейт рассмеялась. На какую-то секунду она снова почувствовала себя девочкой с улицы Светлячков, катающейся на велосипеде вместе с лучшей подругой и верящей, что они умеют летать.

Когда спуск закончился и они оказались на пляже, Кейт открыла глаза и посмотрела на Талли. И в этот момент, глядя на трогательную улыбку подруги, она вспомнила про них все. Лунный свет напомнил ей о светлячках, мерцающих точками в траве вокруг них.

Талли помогла Кейт перебраться в одно из кресел, оставленных на пляже, и присела рядом.

Они сидели бок о бок, как делали это сотни раз в прошлом, и разговаривали о ничего не значащих вещах.

Кейт оглянулась на дом, на террасе никого не было, и она, наклонившись к Талли, спросила:

— А ты хотела бы снова почувствовать себя ребенком?

— Ну уж нет. Ни за что не поменялась бы с Марой. Все эти страхи, неуверенность, склонность к мелодраме.

— Да уж! Ты у нас — зона, свободная от мелодрамы.

Кейт порылась в лежащей у нее на коленях косметичке и достала пухлую сигарету с марихуаной. Глядя на изумленное выражение лица Талли, она усмехнулась:

— Мне это прописали.

Сладкий, кажущийся каким-то старомодным запах марихуаны слился с соленым морским воздухом. Облачко дыма, немного повисев между ними, растворилось в воздухе.

— Ты нагло зажала косяк, — сказала Талли, и они обе снова рассмеялись, потому что само выражение — «зажать косяк» — опять вернуло их в семидесятые.

Они передавали сигарету друг другу, продолжая разговаривать и хихикать. Обе были так поглощены этим ощущением вернувшегося прошлого, что не услышали приближающиеся сзади шаги.

— Стоило мне оставить вас, девочки, на десять минут, и пожалуйста: вы уже курите марихуану.

Позади стояла миссис Муларки, одетая в джинсы из девяностых — а может быть, даже восьмидесятых, — и ее седые волосы были завязаны в два торчащих хвостика. — Вы ведь знаете, что это ведет к вещам похуже. Например, к крэку и ЛСД.

Талли старалась не рассмеяться, старалась изо всех сил.