— Черт побери, Талли, ей нечего делать в этом долбаном мире моды. И я уже говорила тебе об этом. Это опасно.

— Я помогу ей пройти через все это. Я поеду с ней.

Кейт была ужасно зла. Талли снова выставила ее перед дочерью какой-то мегерой, а в том, чтобы испортить отношения с дочерью, ей, увы, не требовалась помощь.

— Ты — не ее мать, ее мать я. Ты можешь устраивать ей праздники, делать подарки, жить так, словно весь мир — волшебная страна Питера Пэна. А моя задача — позаботиться о ее безопасности и о ее будущем.

— Но безопасность — это далеко не все, — возразила Талли. — Иногда надо идти на риск, не рискнув, ничего не добьешься.

— Талли, ты сама, черт побери, не понимаешь, о чем говоришь. Моя тринадцатилетняя дочь не поедет в Нью-Йорк в какое-то идиотское турне для моделей, и ты не будешь ее сопровождать. Тема закрыта.

— Отлично, — сказала Талли. — Я просто хотела помочь.

Кейт услышала в голосе подруги обиду, но сегодня она не собиралась уступать.

— Отлично. И в следующий раз, когда моя дочь придет к тебе с планом, включающим недельный прогул школы и турне моделей за тридевять земель от дома, буду тебе очень признательна, если сначала ты позволишь мне обсудить с ней это.

— Но ты ничего с ней не обсуждаешь. Вы обе только орете друг на друга. Даже Джонни говорит…

— Ты обсуждала это с Джонни? — Кейт была неприятно удивлена.

— Он беспокоится по поводу тебя и Мары. Говорит, что иногда ваши отношения напоминают военные действия.

Это был уже третий болезненный удар за сегодняшний вечер, и Кейт было так больно, что она сказала:

— Тебе лучше уехать, Талли. Это все семейные дела.

— Но… я думала, что я тоже в каком-то смысле член твоей семьи.

— Спокойной ночи, Талли! — сказала Кейт и вышла из комнаты.

28

Талли надо было бы отправиться сразу домой и попытаться забыть обо всем происшедшем. Но к тому моменту, когда паром причалил в Сиэтле, она была совершенно разбита. И вместо того чтобы повернуть на Аласкан-Вэй, она повернула направо и надавила на педаль газа.

Она доехала до Снохомиша за рекордное время, пронесясь мимо изменившихся с течением времени мест своей юности. Городок стал местом остановки автобусов с туристами и был теперь полон дорогих модных кафе и антикварных магазинов.

Для Талли все это не имело никакого значения — что изменилось, что осталось прежним, — ей было все равно. Даже при самых благоприятных обстоятельствах она ощущала лишь очень хрупкую связь с собственным прошлым. Но когда Талли доехала до улицы Светлячков, у нее появилось ощущение, что ею буквально выстрелили в прошлое.

Она свернула на мощеную дорожку и подъехала к маленькому белому фермерскому домику с блестящей черной отделкой вдоль строительных швов. За прошедшие годы миссис Муларки превратила заброшенный двор в садик в английском стиле, полный цветов. В этом году осень наступила поздно, и сад, казалось, светился золотистым сиянием. Во дворе и в подвесных кашпо алели герани, освещенные оранжевым светом висевшего на крыльце фонаря.

Талли припарковала машину, подошла к двери и позвонила в звонок.

Ей открыл мистер Муларки, и в эту минуту, когда Талли смотрела на него, вся жизнь пронеслась у нее перед глазами. Мистер Муларки заметно постарел. У него поредели волосы, он раздался, но на нем была белая футболка и джинсы, как и в старые добрые времена, и Талли вдруг снова почувствовала себя молодой.

— Привет, мистер Муларки, — поздоровалась она.

— Ты так поздно, Талли. Ничего не случилось?

— Мне нужно поговорить с Марджи, — сказала Талли. — Я не пробуду долго.

— Ты отлично знаешь, что всегда можешь приехать и остаться здесь на столько, на сколько захочешь. — Он сделал шаг в сторону, пропуская Талли в дом. — Марджи, спускайся. У нас тут стихийное бедствие.

И он подмигнул Талли, вызвав в ответ ее улыбку.

Уже через минуту миссис Муларки спускалась по лестнице в красном бархатном халате на «молнии», который носила столько, сколько Талли ее помнила. Сколько бы роскошных халатов и пеньюаров ни присылала ей Талли за эти годы, этот оставался любимым.

— Талли! — воскликнула миссис Муларки, надевая бифокальные очки в бежевой оправе. — У тебя все в порядке?

Врать смысла не было.

— Не совсем, — призналась Талли.

Миссис Муларки решительно направилась к появившемуся в гостиной в восьмидесятые годы бару и налила им по бокалу вина. Передав один бокал Талли, она направилась к новому дивану леопардовой расцветки. Стена над их головами была вся завешана семейными фотографиями. Иисус Христос и Элвис по-прежнему оставались на своих местах, но теперь их окружали школьные фото Мары и близнецов, свадебные фотографии Кейт и Джонни, фотографии Шона с выпускного вечера. Были здесь и фото Талли.

— И что же все-таки случилось? — повернулась к Талли миссис Муларки.

Талли опустилась в любимое кресло-качалку семейства Муларки.

— Кейт рассердилась на меня, — ответила она на вопрос.

— За что же?

— Мара позвонила мне на прошлой неделе — хотела поговорить по поводу мероприятия для моделей в Нью-Йорке…

— О боже!

— Я предложила помочь — поговорить об этом с ее родителями, но как только Кейт об этом услышала, она как с цепи сорвалась. И отказалась даже выслушать Мару.

— Маре тринадцать лет.

— Этого достаточно, чтобы…

— Нет, — резко оборвала ее Марджи, но затем улыбнулась. — Я понимаю, ты пытаешься помочь, Талли. Но Кейт имеет право позаботиться о безопасности своей дочери.

— Мара ненавидит ее.

— Так обычно кажется тринадцатилетним девочкам и их мамам. Возможно, тебе это неизвестно, поскольку Облачко была не такой, как все, но девочки и их мамы часто проходят через этот сложный период. И позволяя детям все, чего они хотят, ситуацию не улучшишь.

— Я не предлагаю, чтобы ей давали все, что ей захочется. Но у Мары действительно есть способности. Я думаю, она могла бы стать супермоделью.

— Ну стала бы, и что?

— Она была бы богатой и знаменитой. К семнадцати годам уже могла бы стать миллионершей.

Миссис Муларки наклонилась к Талли.

— Ты ведь очень-очень богата?

— Да.

— Это помогает тебе ощутить гармонию? Стоит ли успех того, чем Маре придется за него расплатиться? Своим детством, своей невинностью, своей семьей? Я видела телефильмы о юных моделях. Все они — дети наркотиков и беспорядочного секса, и рядом с ними такая же публика.

— Я бы присмотрела за Марой. Ведь главное — она нашла что-то, что ей нравится по-настоящему. Это надо в ней взращивать, а не игнорировать. И я боюсь, что Мара и Кейт не сумеют найти дорогу друг к другу. Вы бы слышали, как Мара говорит о матери.

— Ты беспокоишься о Маре, — сказала Марджи, глядя на Талли поверх очков. — Но ты выбрала не того игрока, это Кейт ты очень нужна сейчас.

— Кейт?

— Проблема с Марой съедает ее жизнь. Этим двоим надо хорошо подумать о том, как общаться друг с другом, не срываясь на крик и слезы. И ты должна быть прежде всего подругой Кейт.

— Вы говорите так, будто я в чем-то виновата.

— Конечно, нет. Я о том, что Кейт сейчас нужна ее лучшая подруга. Вы двое всегда были друг для друга защитой. Я знаю, как Мара преклоняется перед тобой, знаю, тебе нравится, когда перед тобой преклоняются. — Марджи улыбнулась. — Но ты не должна принимать чью-то сторону, если только это не сторона Кейти.

— Я только хотела…

— Мара — не твоя дочь.

И именно в эту минуту Талли поняла истинную причину их с Кейти разногласий. Да, она действительно любила Мару, но дело было не только в этом, миссис Муларки поняла это. Мара была для Талли идеальным, удобным ребенком — красивая, амбициозная, эгоистичная. И, самое главное, она считала саму Талли идеалом.

— Так что же мне сказать Маре?

— Что у нее впереди вся жизнь. Что, если она такая способная, как тебе кажется, она сможет заняться любимым делом, когда подрастет, чтобы с ним справиться.

Талли с тяжелым вздохом откинулась на спинку кресла-качалки.

— Как вы думаете, Кейт долго будет на меня сердиться?

Миссис Муларки рассмеялась:

— Вы двое пережили больше взлетов и падений, чем сайтов в Интернете. Все будет хорошо. Просто перестань быть лучшей подругой Мары и снова стань ею для Кейт.


Кейт никогда не надоедало любоваться видом, открывавшимся с заднего крыльца ее дома. Сегодня, холодным вечером в конце октября, черное небо над Сиэтлом было полно звезд. В лунном свете были хорошо видны вдали городские небоскребы.

И звуки здесь, у воды, были слышны более отчетливо. Пожелтевшие кленовые листья с шелестом падали с деревьев и, приземляясь на влажную почву, издавали звук, похожий на чьи-то всхлипы. В ветвях деревьев раздавалось таинственное шуршание. И как всегда, в тишине слышался шум прилива, шепот волн, то набегавших на берег, то отступавших прочь в ритме, которым управляла светившая в небе луна. Здесь менялись только времена года, и каждое придавало пейзажу удивительный, неповторимый вид.

А за спиной Кейт, за старинной деревянной дверью, перемены следовали одна за другой. Расцветала ее подросшая дочь, с каждым днем приближаясь к той женщине, которой она скоро станет. Менялось настроение самой Кейт, которая иногда чувствовала себя, словно ее выбросило на берег и она не знает ни кто она, ни кем хотела стать.

Младшие сыновья Кейт тоже подрастали. Они ходили теперь в дошкольную группу и уже приобрели друзей, выбирали, что им надеть, и все время задавали матери вопросы. Не успеет она и глазом моргнуть, как мальчишки тоже окажутся на пороге взрослой жизни, будут пришпиливать к стенам в своей комнате фотографии из журналов и требовать, чтобы не нарушали их личное пространство.