— Да.

— Мне не нужны твои ответы. Просто делай, что я говорю, причем быстро.

Талли достала из кармана ручку и взяла с ближайшего стола стопку бумаги.

— Я готова.

— Прежде всего, мне нужен подробный отчет о предстоящих выборах в Никарагуа. Ты знаешь, что там происходит?

— Разумеется, — солгала Талли.

— Я хочу знать все о сандинистах, политике Буша в отношении Никарагуа, блокаде, людях, которые там живут. Я хочу знать, сколько лет было Виолетте Шаморро, когда она потеряла невинность. И даю тебе на все это двенадцать дней.

— Да… — Талли вовремя остановилась и на этот раз не выпалила «мэм».

Эдна остановилась у стола Талли.

— Паспорт есть?

— Да. Мне велено было его сделать, когда взяли на работу.

— Разумеется. Мы вылетаем шестнадцатого. Прежде чем мы отправимся, нам…

— Мы?

— А почему, по-твоему, я вообще с тобой разговариваю? У тебя проблемы?

— Никаких проблем. Спасибо вам. Я действительно…

— Нам надо будет сделать прививки. Добудь здесь доктора, который позаботится о нас и об экипаже. Потом можешь назначать предварительные встречи для интервью. Все поняла? — Эдна посмотрела на часы. — Сейчас час. Доложишь мне обо всем утром в пятницу. Часов, скажем, в пять утра.

— Приступаю к работе. И спасибо вам, Эдна.

— Не благодари меня, Харт. Просто сделай свою работу. И сделай ее лучше, чем сделал бы любой другой.

— Уже делаю.

Талли подошла к своему столу и сняла телефонную трубку. Прежде чем она начала набирать номер, Эдны уже не было.

— Алло, — сонным голосом ответила Кейт.

Талли посмотрела на часы. Девять утра. Значит, в Сиэтле шесть.

— Упс! Я опять забыла про разницу во времени. Извини.

— Твоя крестница не спит. У нее несносный характер. Можно, я перезвоню тебе часа через три?

— Вообще-то я хотела поговорить с Джонни.

— С Джонни?..

В наступившей тишине Талли услышала, как заплакал ребенок.

— Эдна Губер берет меня с собой в Никарагуа. Я хочу задать ему несколько вопросов.

— Подожди секундочку.

Должно быть, Кейт положила трубку рядом с аппаратом. Послышался такой звук, будто кто-то разворачивает вощеную бумагу, какое-то невнятное перешептывание, после этого в трубке раздался голос Джонни:

— Привет, Талли! Тебе сказочно повезло. Эдна — легенда мира новостей.

— Это — мой шанс, Джонни. И я не хочу все испортить. И я подумала, что надо начать пользоваться твоими мозгами.

— Я толком не спал целый месяц, так что не знаю, насколько они сейчас хороши. Но я сделаю, что смогу. Ты знаешь, там ведь сейчас опасно, настоящая пороховая бочка, люди умирают.

— Звучит так, как будто ты обо мне беспокоишься.

— Действительно беспокоюсь. А теперь давай поговорим об истории вопроса. В шестидесятом или шестьдесят первом году был основан Сандинистский фронт национального освобождения Никарагуа…

Талли старалась записывать как можно быстрее.


Следующие две недели Талли работала как заведенная. Восемнадцать, а то и двадцать часов в день она читала, писала, звонила по телефону, организовывала встречи. В те редкие часы, когда она не работала или не пыталась уснуть, Талли отправлялась в магазины, в которых никогда не бывала раньше, — магазины туристического снаряжения, товаров для военных и другие подобные места. Она закупала перочинные ножи, шляпы для сафари и туристические ботинки. Все, что, как ей казалось, могло им понадобиться. Если они будут в джунглях и Эдне потребуется чертова мухобойка, Талли тут же ее предоставит.

К моменту, когда пришло время уезжать, Талли вдруг охватила паника. В аэропорту Эдна, одетая в льняные брюки со стрелкой и белую хлопчатобумажную блузку, критически взглянула на костюм Талли цвета хаки с множеством карманов и рассмеялась.

Все время полета, казавшегося бесконечным — они летели через Даллас и Мехико, а оттуда на небольшом самолетике в Манагуа, — Эдна засыпала Талли вопросами.

Самолет приземлился в каком-то странном месте, напомнившем Талли задний двор какого-нибудь сельского дома.

Мужчины — вернее, совсем мальчишки — в камуфляже стояли по периметру летного поля с винтовками в руках. Из джунглей выходили дети, чтобы поиграть под ветром, поднимаемым пропеллерами. Талли подумала, что надо будет запомнить эти образы. Но с момента, когда она вышла из самолета, до момента, когда через пять дней снова поднялась на борт, чтобы лететь домой, у нее было чертовски мало времени, чтобы думать об образности.

Эдна была из тех, кто не сидит на месте.

Они шли по джунглям, где скрывались партизаны, прислушиваясь к воплям мартышек-плакальщиц, отбиваясь от москитов и переправляясь через реки, кишащие аллигаторами. Иногда им завязывали глаза, иногда они могли видеть, куда идут. Глубоко в джунглях, когда Эдна записывала свое интервью с Эль-Йефе — генералом, командующим войсками, Талли удалось побеседовать с солдатами.

Эта поездка открыла девушке глаза на мир, которого она никогда не видела раньше. Более того, помогла понять себя. Страх, адреналин, история — все это возбуждало ее, как ничто другое.

Позже, когда задание было выполнено, они вернулись в отель в Мехико и сидели на балконе комнаты Эдны, попивая текилу, Талли сказала:

— Не могу найти слов, чтоб выразить, как я вам благодарна, Эдна.

Сделав очередной глоток, Эдна откинулась на спинку кресла. Ночь была тихой. Впервые за все эти дни они не слышали выстрелов.

— Ты хорошо поработала, детка.

Талли буквально распирало от гордости.

— Спасибо. За несколько недель с вами я узнала больше, чем за четыре года в колледже.

— Тогда, может быть, ты захочешь отправиться со мной на следующее задание?

— Когда угодно и куда угодно.

— Я буду брать интервью у Нельсона Манделы.

— Можете на меня рассчитывать.

Эдна повернулась к Талли. Оранжевый свет фонаря у балкона падал на лицо Эдны, и ее морщины и мешки под глазами стали особенно заметны. При таком освещении она выглядела лет на десять старше, чем обычно. И еще она была страшно уставшей и слегка нетрезвой.

— У тебя есть парень?

— С моим-то графиком работы? — Талли, рассмеявшись, налила себе еще текилы. — Вряд ли это возможно.

— Да, — скептическим тоном произнесла Эдна. — История моей жизни.

— Вы жалеете об этом? — Если бы они не выпивали, Талли никогда не решилась бы задать такой личный вопрос, но текила на какое-то время стерла дистанцию между ними. У Талли появилась возможность представить себе, что они были коллегами, а не корифеем журналистики и новичком в этой профессии. — О том, что посвятили этому свою жизнь?

— За это пришлось заплатить, можешь не сомневаться. Для женщин моего поколения невозможно было иметь такую работу и быть замужем. Можно было выйти замуж — я это проделала трижды, — но невозможно было оставаться замужем. И надо забыть о детях. Если где-то случается что-то сенсационное, я должна быть там — и точка. И даже если бы это был день свадьбы моего ребенка, мне пришлось бы уехать. Так что пришлось жить самой по себе. — Она посмотрела на Талли. — И это мне стало чертовски нравиться, я наслаждаюсь каждой секундой жизни. И если даже придется умирать одной в богадельне, какая разница? Каждую секунду своей жизни я была там, где хотела, и делала дело, которое имеет значение.

Талли чувствовала себя так, словно ее посвящали в религию, приверженцем которой она была всю свою жизнь.

— Аминь, — сказала она, поднимая стакан. — Итак, что ты знаешь о Южной Африке?

19

Первые двенадцать месяцев материнства были словно бурный поток воды, то и дело грозивший унести Кейт за собой в пучину.

Оставалось только удивляться, до какой степени она оказалась не готова к этому состоянию, о котором мечтала всю свою жизнь. Кейт было стыдно, и она никому не рассказывала, какой подавленной чувствует себя порой. Если ее спрашивали, она лучезарно улыбалась и говорила, что материнство — лучшее, что случилось с ней в жизни.

И это, в общем-то, было правдой.

Но не всегда.

Правда заключалась в том, что ее потрясающей дочурки с бледной кожей, темными кудрявыми волосами и карими глазами, было слишком много. Мара болела с того момента, когда ее принесли домой. Ушные инфекции следовали друг за другом, как вагоны поезда — едва проходила одна, начиналась следующая. Колики заставляли малышку безутешно плакать часами. Кейт потеряла счет ночам, когда она сидела ночью в гостиной, качая вопящую Мару с покрасневшим личиком, и тихонько плакала сама.

Через три дня Маре должен был исполниться год, а она все еще ни разу не проспала всю ночь до утра. Четыре часа подряд — таков был ее рекорд. То есть уже двенадцать месяцев Кейти не спала ночами. Джонни всегда предлагал помочь ей. И в самом начале он даже заходил так далеко, что сбрасывал с себя одеяло, но Кейт всегда останавливала его. И дело было не в том, что ей нравилось изображать страдалицу, хотя иногда она действительно чувствовала себя мученицей.

Просто у Джонни была работа. Кейт оставила карьеру, чтобы стать матерью. Поэтому вставать по ночам — это ее работа. Сначала она делала это с большой охотой. Потом по крайней мере с улыбкой. Но в последние месяцы, когда первый визг Мары раздавался уже в одиннадцать, Кейт не раз ловила себя на том, что молится Богу, чтобы послал ей сил.

Были у Кейт и другие проблемы. Прежде всего, она лишилась своей прежней красоты. Кейт была уверена, что это тоже стало следствием бессонных ночей.

Никакая декоративная косметика и увлажняющие кремы уже не помогали. Кожа Кейт, всегда бледная, была теперь как у белого клоуна в цирке. Она потеряла почти весь набранный при беременности вес, но у нее все же остались лишние четыре с половиной кило, и при ее росте сто шестьдесят сантиметров это означало, что она поправилась на два размера. Вот уже почти год Кейт не носила ничего, кроме тренировочных костюмов.