– Да, я говорила. Но я просто цитировала кого-то. А вы по-прежнему произносите название мускула носа, когда хотите благословить кого-нибудь?

Он засмеялся. «Совсем, как прежде», – подумала Джесмайн.

– О, так вы это помните?

«Я помню каждый день нашей совместной работы, – хотела бы сказать она, – и последний день, когда мы чуть не поцеловались…»

Они уже доехали до глинобитных домиков деревни. У многих хижин были синие двери или рисунок, исполненный синей краской, на стенах – символ счастья Фатимы, дочери Пророка. На многих домах были нарисованы самолеты, корабли или автомобили – в знак того, что счастливые обитатели этих домов посетили священную Мекку. И на каждом доме было тщательно выведено слово «Аллах» – чтобы отгонять джиннов и обладателей дурного глаза.

Они проезжали мимо женщин, стоящих на пороге, и стариков, мирно сидящих на лавках, и Джесмайн вдыхала знакомые ароматы: жареной фасоли, печеного хлеба, кирпичиков навоза, которые сушатся на крышах, и двадцать лет изгнания отходили все дальше и дальше, как расходятся, лепестки, обнажая благоухающее сердце цветка, и Египет снова, дюйм за дюймом, входил в ее кровь и плоть. «Неужели он снова войдет в мое сердце?»– изумленно думала Джесмайн.

Кивнув Насру, который повел свою «тойоту» в другую сторону, Коннор направил машину на юг деревни по широкой грязной дороге, по которой важно двигались верблюды, нагруженные сахарным тростником, и семенили ослики с корзинами по бокам или запряженные в повозки.

– Сейчас вы увидите здание нашей врачебной миссии при Тревертонском фонде.

Они проехали мимо плаката с надписью: «Каждые двадцать секунд в мире рождается ребенок». Плакат был вывешен Каирской ассоциацией планирования семьи.

– Вот наша самая острая проблема, – сказал Коннор, – перенаселение. Пока в мире будет рождаться столько детей, мы не справимся с нищетой и болезнями.

Это проблема не только стран третьего мира, но всей планеты. Люди относятся к ней безответственно. Сбалансированный рост населения – это два ребенка в семье. Мужчина и женщина, двое, воспроизводят себя. Но люди не думают о будущем планеты, и только в немногих странах нет многодетных семей.

Он обернулся на плакат, мимо которого они проехали:

– Никакого толку от этих призывов. Ни от телевизионных, ни от радиопередач. Особенно здесь, в Верхнем Египте, рождается столько детей, что мы не успеваем делать им прививки. В прошлом году государственные клиники в целях контроля над рождаемостью бесплатно распространили четыре миллиона презервативов. Представьте себе – люди продавали или использовали их для забавы собственных детей, как воздушные шарики, потому что презерватив стоит четыре пиастра, а детский воздушный шар – тридцать пиастров.

Коннор провел машину в переулок такой ширины, что по нему мог пройти ослик с двумя корзинами на боках, и перед Джесмайн открылся вид на Нил, сверкающий в лучах оранжевого заходящего солнца. Остановив «лендкрузер» перед небольшим каменным зданием, обсаженным сикоморами, Коннор сказал:

– В клинику мы пройдем пешком; там на площади ждут жители деревни, чтобы приветствовать вас. Машину оставим здесь. – Доставая чемодан Джесмайн, он посмотрел на нее и сказал: – Я очень рад, что мы будем снова работать вместе, – жаль, что недолго.

Деревенская площадь была окружена не грязными глинобитными, а более веселыми домиками, фасады которых солнце окрашивало в лимонный, охряный и абрикосовый цвета. Клиника находилась между белоснежной маленькой мечетью и цирюльней. Когда они дошли до нее, солнце начало садиться за красные холмы.

На площади было множество мужчин, детей и пожилых женщин; молодым женщинам – Джесмайн это знала– на празднествах присутствовать не дозволялось, и они оставались дома. Из кофейни выставили несколько скамей, над которыми были натянуты флаги, бившиеся на ветру, и яркий транспарант с надписью по-английски и по-арабски: «Приветствуем новую докторшу – Ахлан вас сахлан». На столиках стояли огромные горшки с тушеной фасолью, блюда со свежими фруктами и овощами, пирамидой громоздились большие плоские лепешки, а в больших медных кувшинах был налит солодовый и тамариндовый соус.

Джесмайн и Коннор прошли через толпу вежливо расступающихся женщин в черных мелаях, детей, вьющихся вокруг них, мужчин в галабеях и маленьких прилегающих шапочках, и вдруг Джесмайн почувствовала тот шок, который она не испытала в каирском аэропорту. Она почувствовала себя на родине, она вернулась в счастливое детство, когда она, Закки, Камилия и Тахья в сутолоке прохожих – таких же женщин в мелаях и мужчин в галабеях – шли по улицам старого Каира, радостные и счастливые, не думая о будущем, – миг настоящего был прекрасен и самоценен.

Жители деревни смотрели на Джесмайн приветливо, но немного озадаченно.

Взаимное молчание нарушил смело вышедший вперед, одетый в опрятную синюю галабею крупный мужчина с бычьим затылком, который произнес по-английски, повернувшись к Джесмайн:

– Приветствуем вас в Египте, юная саида, приветствуем вас в нашей скромной деревне, которой вы оказали честь своим приездом. Мир и благословение Божье да пребудут с вами!

Кругом зашептались:

– И эта докторша сменит саида Коннора? Такая молодая! А где ее муж?

Джесмайн громко сказала по-арабски:

– Благодарю вас, я счастлива, что приехала сюда. – Крестьяне молчали, Джесмайн знала, что сотня вопросов вертелась у них на языке, но назойливость в деревне считается проявлением неделикатности. Она попыталась завязать разговор, обратившись к пожилой женщине, стоявшей с грудным ребенком у дверей клиники. – Это ваш внук, умма? – Женщина быстро закрыла лицо ребенка. – Вы правильно поступаете, закрывая его, – бедное дитя некрасиво. – Женщина взглянула на Джесмайн удивленно и одобрительно. Докторша, очевидно, знала обычаи – не обиделась, что бабушка, испугавшись сглаза, закрыла лицо ребенка, и не похвалила красоту ребенка; хвалить своих детей или слушать похвалы посторонних– значит привлечь завистливых джиннов.

– Да, у меня безобразные внуки, саида, – с достоинством произнесла старая женщина. – Что поделаешь, Божья воля.

– Примите мое почтение, умма, – закончила разговор Джесмайн и обратилась к грузному мужчине, который приветствовал ее: – Мистер Халид! Вы назвали меня юной женщиной. Как, по-вашему, сколько мне лет?

– Господи Боже! Вы совсем, совсем молодая, саида. Моложе моей младшей дочери.

– Мистер Халид, когда следующий раз задует хамсин, мне исполнится сорок два года.

По толпе пробежал шепот. Коннор подошел к Джесмайн и сказал, обращаясь к собравшимся:

– Доктор Ван Керк прилетела из Каира. Она устала, я провожу ее в дом отдохнуть на полчаса.

Джесмайн вошла в небольшой холл со свежеокрашенными в белый цвет стенами, со старым холодильником египетского производства времен Насера, когда следовали лозунгу: «Покупай египетские товары», со старой картой Среднего Востока, где через Израиль шла надпись: «Оккупированные палестинские территории», с небольшой медицинской библиотечкой – книга «Когда вы станете врачом» тоже стояла на полке. Высокий ливиец укладывал в холодильник коробки с вакцинами; он обернулся и приветствовал Джесмайн:

– Ахлан вах сахлан!

– Это Наср, – сказал Коннор, – наш водитель и механик. А Халид, который приветствовал вас на улице, тоже член нашей группы. Он кончил школу, говорит по-английски и служит посредником, когда мы ездим по окрестным деревням. Он, так сказать, расчищает почву для нашей деятельности.

Наср поклонился и вышел.

– Ваша квартирка в задней части дома, – сказал Коннор. – Скромная, конечно.

– Думаю, что это дворец по сравнению с…

– С чем? – Но Коннор догадался, что Джесмайн имела в виду лагеря палестинских беженцев. Посмотрев на Джесмайн, он понял, почему она запнулась – она побледнела и оперлась на стул. – Что с вами? Вы больны? – встревоженно спросил Коннор.

– Пустяки, это после малярии. Я заболела в Газе, потом меня лечили в Лондоне.

– Наверное, вы слишком рано вернулись к работе.

– Я хотела скорее увидеть вас, доктор Коннор.

– А не пора ли называть меня Деклин? – улыбнулся он.

Она почувствовала его ладонь на своей руке. Он стоял к ней так близко, что она рассмотрела крошечный шрам над левой бровью, – откуда это?

– Не беспокойтесь, я в порядке… Деклин, – сказала она, как бы пробуя его имя на вкус.

Мгновение они глядели друг другу в глаза, потом он обернулся к двери, выглянул на улицу и сказал:

– Они ждут вас к угощению, Джесмайн.

– Скажите им, что я буду через пять минут.

Он закрыл за собой дверь, оставив ее в грустном раздумье. Он переменился – но почему? Как это случилось? Последнее письмо она получила от него четыре года назад, и в этом письме он был прежний Деклин: насмешник, честолюбец, современный крестоносец Великого дела медицины для третьего мира. С ним что-то случилось. Теперь в его речи была горечь, во взгляде – затаенная печаль. Никогда бы она не поверила, что Деклин Коннор станет пессимистом. Это случилось после смерти жены, думала она, но только ли в этом причина…

Она оглядела маленькую клинику, уже строя планы – достать ширму, принести цветущие растения. Вдруг она вспомнила маленькую приемную отца, которому она ассистировала, его вечерние приемы, здание кинотеатра «Рокси», видное из окна. Во время своих странствий по Среднему Востоку она не вспоминала о своей совместной работе с отцом. А сейчас вдруг ей захотелось, чтобы отец посоветовал ей, как начать работу в этой крошечной клинике.

«Почему я вспомнила об отце? – подумала она и ответила сама себе: – Потому что я в Египте. Дома».

Она вошла в спальню и раскрыла чемодан. Наверху лежали два письма, на которые она собиралась ответить. Одно – от Грега, он уехал в Австралию, чтобы жить с недавно овдовевшей матерью. Другое – от Рашели; в конверт была вложена фотография, на которой подруга Джесмайн была снята с двумя ее дочками.