– Прости же меня! – вскричал Ибрахим и проснулся от собственного крика. Он почувствовал невыносимую боль в висках и затылке и задохнулся от густого зловония. Он попытался сесть, но к горлу сразу подступила тошнота. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Он понял, что лежит на холодном каменном полу, задыхаясь от жары и запахов человеческого пота, мочи и фекалий. Ибрахим вспомнил, что после ареста его привезли в главный штаб армии, а так как он всю дорогу протестовал и требовал отвести его к начальству, то один из сопровождающих стукнул его прикладом винтовки.

Ни к кому из главного начальства «Свободных Офицеров» он не попал, допрашивал его в маленькой грязной каморке раздраженный, истекающий потом сержант. Весь допрос свелся к одному вопросу: какую вели подрывную деятельность? – и требованию назвать имена сообщников. Ибрахим, не отвечая на вопрос, просил отвести его к главному начальству, пока сержант не вышел из терпения. Ибрахим почувствовал удар по голове и потерял сознание. Ибрахим помассировал затылок и стал видеть яснее. Он находился в каменном колодце, с грязным каменным полом, на котором сидели и лежали люди в лохмотьях, большая часть из них прижалась в оцепенении к стенам. Несколько человек ходили от стены к стене. В камере не было ни скамей, ни кроватей, только охапки гнилой соломы и две параши.

Сознание еще было не совсем ясным, и Ибрахим подумал со смутной надеждой: может быть, это ночной кошмар? Но это была явь – он сидел на полу каменного колодца, в вечернем костюме, в котором его арестовали. Но туфли из крокодиловой кожи были сняты, исчезли золотые часы, два кольца с бриллиантами, запонки с жемчужинами. В карманах не осталось ни кошелька, ни монетки, ни даже носового платка.

Он увидел на противоположной стене окно, встал на ноги и, брезгливо обходя других заключенных, подошел к этой стене, но ничего не увидел – окно было слишком высоко. Может быть, это тюрьма, расположенная в цитадели, на окраине Каира, а может быть – в пустыне, как бы то ни было, за много миль от улицы Райских Дев.

Сознание его прояснилось, и он почувствовал, что может стоять на ногах. Переступая через охапки соломы и тела в лохмотьях, он добрался до дверей камеры. В зарешеченное окошечко был виден мрачный коридор.

– Хелло! – воскликнул он по-английски. – Есть там кто-нибудь?

Послышалось звяканье ключей, дверь открылась, и в камеру вошел юноша в грязной униформе с револьвером в кобуре на боку.

– Послушайте, – сказал Ибрахим, – я здесь по ошибке.

Юноша смотрел на него безучастно. Кто-то тронул Ибрахима за плечо, он обернулся. Коренастый бородатый мужчина в синей галабее посоветовал ему, кивая и улыбаясь:

– По-английски не говорите. Это запрещено после революции. Только по-арабски. Послушайте моего совета.

Ибрахим перешел на арабский:

– Со мной произошла ошибка. Я сюда попал по ошибке. Я доктор Ибрахим Рашид. Позовите ко мне своего начальника.

Солдат мрачно молчал, Ибрахим терпеливо настаивал:

– Ну, слушай же: иди к своему начальнику и скажи, что я хочу поговорить с ним.

Охранник молча повернулся и вышел. Ибрахиму нестерпимо захотелось помочиться. Заключенный, который объяснял ему, что нельзя говорить по-английски, снова тронул его за плечо.

– Бог да сохранит тебя, мой друг. Меня зовут Махзуз. – Ибрахим недоверчиво оглядел соседа по камере: рваная одежда, лицо в шрамах, зубы выбиты. – Да, теперь имя не подходит, ведь «Махзуз» значит «счастливчик», «удачник», а меня так не назовешь, – улыбнулся тот щербатым ртом.

– Почему вы здесь? – спросил Ибрахим.

– Так же, как и вы – безвинно, – пожал плечами Махзуз.

Ибрахим расстегнул пуговицы – августовское солнце накалило камеру.

– Вы не знаете, как можно вызвать начальника или связаться с волей? – спросил он Махзуза.

Тот снова пожал плечами:

– Не знаю. Надейтесь на Бога, мой друг, Всевышний определит время вашего освобождения.

Голова болела меньше, и Ибрахим решил, что лучше всего сидеть или лежать у двери, чтобы использовать возможный приход какого-либо начальника. Но, пробившись к дверям, он увидел, что там теснится половина заключенных, и не нашел ни дюйма свободного места. Он стал пробираться к окну, чтобы видеть дверь перед собою. В это время звякнули ключи, солдаты внесли еду, и под бешеным напором ринувшихся к двери заключенных Ибрахим прижался к стене и замер, с ужасом глядя, как топчут стариков и больных, как остервенело выхватывают у солдат ломтики хлеба и зачерпывают пригоршней из большого горшка вареную фасоль. Через несколько секунд солдаты вышли, а узники подбирали крохи, упавшие на пол.

Ибрахим увидел, как Махзуз медленно откусывает маленькие кусочки хлеба, заедая их фасолью, в которой Ибрахим заметил белые личинки.

– Почему вы не взяли еды, друг мой? – мягко спросил Махзуз. – Несколько часов ничего больше не принесут…

Ибрахим не ответил.

Боль в мочевом пузыре становилась невыносимой. Ибрахим подошел к параше и, зажимая нос, облегчился. Потом он сел на каменный пол, заметив, что кто-то написал на стене имя Аллаха, и, уставившись в зарешеченное окно, стал ожидать прихода стражников. Его вызволят отсюда – сегодня, до ночи, убеждал он себя.

Очнувшись от дремоты, Ибрахим увидел в высоко расположенное окно, что солнце склонилось к западу и свет его смягчился до цвета желтого янтаря. Он увидел Махзуза, который удивленно и даже несколько саркастически сказал:

– Слава Аллаху, вы спали беспечально, словно дома! Видно, ваша душа спокойна…

– Завтра меня разыщет семья, и я выйду отсюда! – ответил Ибрахим, расправляя одеревеневшие члены.

– Будет так, как записано в Книге Судеб, – заметил Махзуз, и снова Ибрахиму послышалась в его тоне насмешка.

Ибрахим сидел, прислонившись к стене и неотрывно глядя на дверь. Вдруг он осознал, что за стены тюрьмы не проникают призывы муэдзинов к молитве. Почему об этом не думает тюремная администрация? Люди должны знать часы молитвы. Он погрузился в молитву, забыв про тюремные стены, грязную солому на полу, в которой шныряли крысы, и полуголых людей вокруг него. Снова принесли еду – Ибрахим и на этот раз не взял ни риса, ни фасоли. К вечеру в камере было все так же жарко, и Ибрахим почувствовал, что от него уже плохо пахнет. Дома он летом три-четыре раза в день принимал ванну, не говоря уже о ритуальных омовениях. Он снова начал молиться, испросив извинения у Бога за то, что не может совершать омовение перед молитвой.

Окно потемнело, наступила ночь. Люди скорчились на полу, погружаясь в тяжелый сон. Ибрахим подложил себе под голову смокинг, сложив его в виде подушки. Ироничный Махзуз сказал ему днем:

– Поберегите свой костюм, дружок, вы одеты лучше начальника тюрьмы!

Предостережение не помогло – чьи-то ловкие руки вытащили «подушку» из-под головы Ибрахима, и утром он остался в одной рубашке. Наверное, воришки обменяли добычу – двое арестантов в углу камеры с наслаждением попивали кофе и курили сигареты. Ибрахим почувствовал голод и пожалел, что вчера дома он едва отведал барашка и не взял Амириной ароматной пахлавы к кофе.

Он подошел к дверям и, прижав лицо к решетке, закричал по-арабски:

– Эй, вы! Да поймите же, с кем вы имеете дело! Я – не из этого сброда, я попал сюда случайно. За эту ошибку ответят. Вызовите мне начальника немедленно, и пусть он свяжется с моим адвокатом Хассаном аль-Сабиром!

Но охранник насмешливо улыбнулся и, проворчав что-то невнятное, отошел от двери.

– Да ты не знаешь, кто я такой… – прокричал ему вслед Ибрахим и чуть не прибавил: «Если дойдет до короля, как со мной здесь обращаются…»—но вовремя прикусил язык.

Он остался у решетки, думая, что Хассан аль-Сабир на его месте сумел бы навязать свою волю охраннику. Его друг умел подчинять себе людей, а Ибрахим привык повелевать людьми без затраты собственных усилий, и вот сейчас он был беспомощен, как ребенок. Но не стоит падать духом, семья разыщет его и освободит. Через несколько часов, не позже. Они уже пробились через бюрократические лабиринты, и до захода солнца его выпустят из тюрьмы.

Ибрахим снова пробрался на свое место и сел, прислонившись к стене и неотрывно глядя на дверь. Как, наверное, волнуется Элис! А маленькая Ясмина – спрашивает ли она об отце? Как малышка испугалась, когда отца увели солдаты!

Снова внесли еду, и снова Ибрахим не взял ни кусочка. С голодными спазмами в желудке он думал о кушаньях, которые готовит на улице Райских Дев Амира, ожидая возвращения сына: его любимые мясные шарики, фаршированные яйцом. Он выпил бы для бодрости глоток бренди, которое в доме подавалось только Эдварду.

Ибрахим снова кинулся к двери, но солдаты, раздав пищу, уже уходили по коридору.

Заключенные, чавкая, поглощали еду. Ибрахим взглянул на Махзуза – тот бросил в рот последний кусочек хлеба, улыбнулся и сказал:

– Они вас и слушать не будут, если вы не… – Махзуз сложил пальцы и ладонь ковшичком.

– Что?

– Бакшиш. Взятка.

– Но у меня нет денег. Ни монетки не оставили.

– У вас есть рубашка. Полагаю, и президент Насер не носит такой. Сколько вы за нее платили?

Ибрахим представления не имел. Счета портного оплачивались бухгалтером Рашидов вместе со всеми счетами по дому. Он отошел от Махзуза и снова уселся у стены, глядя на дверь: вот сейчас она откроется и его вызовут.

Ключи зазвенели в неположенное время, и он кинулся к дверям с возгласом: «Вы за мной пришли?! Я – доктор Ибрахим Рашид!»

Но охранники вывели другого заключенного. Судя по его радостной улыбке, его освобождали или, по крайней мере, переводили в лучшую камеру. Махзуз объяснил Ибрахиму, что семья этого заключенного добилась чего-то взятками или через влиятельные знакомства.

«Почему же бездействует моя семья? – недоумевал Ибрахим. – Или все арестованы? Нет! – Это невозможно. Такая большая семья, и не все же работали при Фаруке, как я. И женщин, конечно, арестовать не могли. Мать, с ее умом, энергией и связями, добьется его освобождения».