Начав подрезать кусты, она услышала невдалеке детское пение и узнала голосок Камилии. «Это дитя родилось со стихией музыки в душе», – подумала она и стала вслушиваться, пытаясь разобрать арабские слова любовной песенки. Проживя в Египте семь лет, Элис понимала арабский: «Положи свою голову мне на грудь, согрей мою грудь, пронзи меня стрелой любви…»

Элис не удивилась, услышав, что голосок ее дочери присоединился к голосу Камилии, – сводные сестры всегда были рядом, словно близнецы, и нередко даже засыпали в одной постели.

Непонятно почему, звук голоса Ясмины пробудил в душе Элис тоску по родине.

Она тосковала по старинному дому эпохи Тюдоров, по росистой зеленой лужайке, по верховой охоте с друзьями, и по магазину Хэррода, где женщины делают покупки, и по ветчине и пиву, по «пастушескому пирогу» – картофельной запеканке с мясом, по лондонским поездкам на крыше двухэтажного автобуса. Она тосковала по друзьям, которые когда-то обещали навестить ее в Египте, но год от года их намерения становились все менее пылкими, а одна подруга откровенно написала: «Сейчас поездка в Египет опасна. Особенно для британских подданных».

– Но я ведь счастлива здесь, – напомнила себе Элис. – Я прекрасно живу с Ибрахимом, и у меня чудесная дочь.

Да, все так, но сегодня почему-то неясная тоска ослабляла эту уверенность. Глаза Элис блуждали по саду, словно, стремясь найти причину внезапно возникшего сомнения между цветов и вьющихся растений. Она стала перебирать в уме возможные причины сомнения. Она и Ибрахим спят на разных половинах дома, но это не имеет значения для Элис – ее родители тоже спали в отдельных спальнях. Ничего не значит для нее, что Ибрахим ходит один на футбол или какие-нибудь собрания. Что же тогда? Теплым августовским утром Элис почувствовала, что ей чего-то недостает. Но не могла понять чего.

Оставив садовые инструменты, Элис сквозь кусты древовидных гортензий увидела Камилию и Ясмину. Ее улыбка исчезла, когда она увидела игру девочек: в солнечном свете кружились две маленькие черные фигурки – мелаи, одеяния женщин старого Каира, скрывали все тело и нижнюю половину лиц. Глазки над черной тканью весело блестели, в движениях девочки имитировали зазывную манеру взрослых женщин, одергивающих на ходу тонкую ткань мелаи на ягодицах и груди.

Элис вступила в солнечное пятно на траве, которое облюбовали дети для своих игр, и поздоровалась:

– Хелло, девочки!

– Хелло, тетя Элис! – весело откликнулась Камилия, выразительно демонстрируя свой наряд.

– Ну, смотри, какая прелесть! Это тетя Нефисса нам подарила…

«Ну, да, – подумала Элис, – это, конечно, покрывала Нефиссы, которые та несколько лет назад отказалась носить».

– Я хочу быть свободной женщиной, – смело заявила она Амире, и та, к удивлению Элис, не протестовала.

И теперь девчушки забавлялись с мелаями, как сама Элис в детстве – с платьями своей матери. Но здесь было существенное отличие: старомодные платья леди Франсис не были символами угнетения и рабства. И снова Элис почувствовала неясный страх. Со времени свержения Фарука начались толки о необходимости возвращения на старые пути, отказа от всего европейского. Она как-то не обращала на это особого внимания. Возвратиться на старые пути! Элис вспомнила ряд портретов предков в комнатах дворца Рашидов. Портреты супружеских пар, где рядом с властными мужчинами в тюрбанах и фесках, глядящими с полотна суровым, решительным взглядом, были запечатлены безликие женщины в мелаях. Призрачные тени, женщины без индивидуальности, такие сходные на всех портретах, – только изображение мужа придавало им какую-то ущербную реальность: жена такого-то…

Женщины, которые молчаливо сидели на своей половине, когда их муж брал в жены других женщин…

Элис с болью вспомнила тяжесть переживания после рождения Ясмины – она узнала, что у Ибрахима была другая жена, с которой он только что развелся… что ее сын, маленький Захария, будет жить в доме Рашидов… Ибрахим убеждал ее, что не любил ту жену, что она, Элис, его единственная любовь. Элис пыталась подавить свое горе, убеждала себя, что Ибрахим не виноват, это в обычае его страны… Но она твердо сказала ему: «Ты больше не возьмешь другую жену, я буду единственной!» И он дал ей слово.

И все же теперь, когда она глядела на маленького Захарию, старая боль возвращалась: у Ибрахима была другая жена!

Она подавила горькое воспоминание, в памяти хороводом проносились светлые впечатления жизни в Каире: чаепития у английских друзей, где она танцевала с Ибрахимом, кукольные спектакли, на которых Ясмина наслаждалась веселыми похождениями Панча и Джуди… А если англичане уйдут из Египта, то исчезнут и эти радостные мгновения… исчезнет все английское?

Ей представилось удручающее будущее, когда женщины снова будут сидеть дома взаперти, выходить под покрывалами, мириться с тем, что мужья берут других жен… Элис научилась жить в рамках «ограниченной свободы»: не выходить из дома без сопровождения, не иметь права уехать из Египта без разрешения мужа, сидеть в гостях в обществе других женщин на женской половине дома, когда Ибрахим навещал своих друзей-египтян. Она даже примирилась в душе с тем, что у Ибрахима была жена-египтянка, когда он женился на Элис в Монте-Карло. Но возвращение «на старые пути» представлялось немыслимым.

Глядя на свою шестилетнюю дочь, весело танцующую под черным покрывалом, предназначенным для того, чтобы скрыть не только тело, но индивидуальность женщины, ее самосознание, Элис впервые испытала страх за Ясмину. Как она вырастет, какое ждет ее будущее в этой стране, на языке которой слово «фитна» – «хаос» имеет также значение «красивая женщина».

Девчушки болтали с Элис по-арабски, и она отвечала им на том же языке, но, сев на каменную скамью и привлекая к себе Ясмину, она заговорила по-английски:

– Хотите, девочки, я расскажу вам историю из моего детства?

– Да, да! – закричали они в один голос и уселись на траве у ног Элис.

– Очень смешная история! – улыбнулась Элис. – Когда я была девочкой, я жила в Англии, в доме, построенном сотни лет назад. Король Джеймс подарил его нашему роду. Оттого, что дом был такой старый, там жило множество мышей. Однажды бабушка увидела вечером в кухне мышку…

– Это умма, да? – перебила ее Ясмина – дети так называли Амиру.

– Нет, твоя английская бабушка Вестфолл.

– А где она сейчас?

– Она умерла, дорогая, и теперь у Господа Иисуса. Ну, вот, бабушка испугалась мышки и попросила дедушку и дядю Эдварда выгнать ее. Те обыскали весь дом и не нашли мышки. Однажды утром бабушка пила чай и увидела из-под стеганой грелки для чайника розовый хвостик – мышка пряталась там! Бабушка упала на пол в обмороке.

Камилия и Ясмина завопили в восторге и захлопали в ладоши:

– Мышка жила под грелкой для чайника!

– И бабушка много недель пила чай, не зная, что она там прячется!

Камилия закружилась в танце, изображая мышку; сквозь звонкий смех девочек Элис расслышала приветствие:

– С добрым утром! Вот вы где!

На лужайке появилась рыжеволосая Марьям Мисрахи.

– Тетя Марьям! – закричали девочки.

– У вас, как всегда, представление, – улыбнулась им Марьям и погладила щечку Камилии, потом Ясмины и повернулась к Элис: – Вы чудесно выглядите, дорогая! Цветете, как роза!

Марьям поцеловала Элис, и та, глядя на нее, снова удивилась, как не похожа на сдержанную, спокойную Амиру ее закадычная подруга – живая, яркая, как огненно-красный цветок. Марьям любила общество, часто выходила из дому, в то время как Амира, к изумлению Элис, жила в строгом затворничестве. «А ведь она еще молодая женщина», – подумала Элис, вспомнив, как однажды, получив письмо из Греции, Амира рассказала ей о своем романе с Андреасом Скаурасом. Глаза свекрови сияли, щеки зарумянились, она выглядела двадцатилетней. Но известие лишило Амиру надежды вновь встретиться со Скаурасом – он сообщал, что женился на гречанке. Амира призналась Элис, что жалеет иногда о своем отказе Скаурасу. «Тогда, – подумала Элис, – эта нестарая, полная сил женщина начала бы новую счастливую жизнь, а теперь она – только умма, бабушка, и не выходит за калитку сада Рашидов. Удивительный характер, добровольно согнувшийся под гнетом традиций…»

Камилия и Ясмина убежали играть, Марьям села рядом с Элис.

– Я получила письмо от своего сына Ицхака, – сказала она.

– Ваш сын живет в Калифорнии? – спросила Элис.

– Да. Он прислал чудесные фотографии. Вот его дочка Рашель. Прелесть что за малышка, правда?

Элис посмотрела на фотографию – дети и взрослые улыбались на фоне пальм.

– Она моложе вашей Ясмины, – сказала Марьям. – Я ее не видела три года! Как время летит… На днях я и Сулейман едем их навестить. А вот эту фотографию Ицхак прислал по моей просьбе, и я принесла ее вам показать. Это бар мицва, совершеннолетие Ицхака, – снята и моя семья, и ваша. Мы уже тогда были друзьями.

Элис узнала большую оливу на заднем фоне и начала разглядывать лица. Вот Амира и ее муж, которого она узнала по портретам, висевшим в каждой комнате дома Рашидов, – важный, грудь бочонком. Вот Марьям и Сулейман, их сын Ицхак. А вот Ибрахим – юноша Лет восемнадцати – смотрит не в объектив, а на отца.

Элис вдруг поняла, как похожа на отца Ясмина.

– А кто эта молодая девушка? – спросила Элис.

– Это Фатима, старшая сестра Ибрахима, – ответила Марьям.

– Фатима? Ибрахим никогда не говорил мне о ней.

– Когда-нибудь расскажет… Я сделаю копии с этой фотографии и подарю вам и Амире – она ее поместит в альбом. – Марьям лукаво улыбнулась: – У нее все снимки аккуратно разложены по альбомам, а я просто ссыпаю в коробки.

– Марьям, – спросила Элис, показав гостье цветущий цикламен, – а почему в альбомах нет фотографий родных Амиры?

– Вы ее не спрашивали?

– Спрашивала, и каждый раз она отвечала, что, войдя в семью Али, стала считать ее своей семьей. Но ведь есть же у нее родители?