– Тебе чего от меня надо, – запоздало спросил Али, – душу?

– Душа, субстанция нематериальная, – вдруг заявил Иблис, – я над ней не властен.

Костер между тем разгорелся. Али принялся сушить одежду.

– Сейчас рыбки наловим, ушицы сварим, винца выпьем, – говорил Иблис. – Аурата, правда, не водится здесь, только речная рыба – жарёха из нее – дрянь, по большому счету. Не люблю. Но уха – это другое дело. Есть можно, потому что в ней главное, ингредиенты. Знаешь, как солдат из топора кашу варил?

– Знаю, только я ни есть, ни пить с тобой не собираюсь, – заявил Али. – И вообще, лучше держись от меня на расстоянии.

– А вот это ты зря, – обиделся вдруг Иблис. – Драку в Византии я не заказывал, так получилось. И на старуху, как говорится, бывает проруха.

– Значит, говоришь, душа – субстанция нематериальная, – сказал Али, – а ты сам какая субстанция – материальная? Или ты мне только кажешься?

Иблис захохотал. Потом, вдруг оборвав смех, молвил:

– Тебе зеркало дать?

– Зачем мне зеркало?

– Взгляни на свое лицо и сразу все станет ясно. Венецианцы отделали тебя за милую душу.

– Это ничего, им тоже досталось. А вот ты бросил меня в трудную минуту. Сбежал. Надо же, даже в таких мелочах ты подличаешь. А что же будет, когда до серьезных дел дойдет? Чего от тебя ожидать? А ведь, я даже симпатию стал к тебе испытывать. Почему, думаю, все его ненавидят. Интересный малый, любит поговорить, выпить на дармовщину.

– Ну ладно, – протянул Иблис, – чего мы будет мелочиться.

– Согласен, у приличных людей считаться не принято. Неловко. Но точный счет даже между близкими людьми здорово облегчает жизнь. Недомолвки ведут к недоразумениям. Мало того, что я платил за вино в Константинополе, так ты умудрился еще и мои запасы вина в пещере ополовинить, сократив тем самым мои часы. И как в тебя столько влезло-то. Вина, которое ты выпил, мне бы на две недели хватило.

– Так темно было, – виновато сказал Иблис, – сам же свечи экономил. Чего сейчас вспоминать. Попрекать. Как там твой русский друг говорил – кто старое помянет, тому глаз вон. А кто забудет, тому оба. Э, постой, это я лишнее сказал, беру последние слова обратно.

– Слушай, иди своей дорогой, – предложил Али. – И оставь меня в покое.

– Послушай, Али, – миролюбиво произнес Иблис, – нечего тебе на меня сердиться?

– Как-то странно мне из уст черта слышать свое имя, – заметил Али. – Всякий раз вздрагиваю.

– Тебе нечего сердиться, – повторил Иблис, – несмотря ни на что, ты выбрался. Будь великодушен. Спасшемуся от неминуемой смерти человеку, это к лицу, а злопамятство – нет. Вино твое выпил – да. Люблю я выпить. Водится за мной такой грешок. Хотя ты знаешь, когда я пью, я чувствую себя христианином. Поэтому не грешу, в отличие от тебя пьющего. Я бежал, когда ты затеял ссору с венецианцами, потому что нельзя мне вмешиваться в людские дела. Ты же способен это понять. Не гони меня. Я, ведь, одинок, если разобраться. Меня никто не понимает. В кои веки встретишь интересного вдумчивого собеседника. Я тебе еще пригожусь. Не надо так с людьми, побросаешься.

– Иди своей дорогой, – твердо сказал Али.

– Не могу, – так же твердо возразил Иблис, – я должен тебя проводить.

– Куда проводить? – похолодел Али.

– Тут недалеко. Одно мероприятие состоится. Ты там заявлен.

– В качестве кого?

– По своей основной специальности. Ну, чего ты головой крутишь?

– Послушай, бес. В какой стороне моя пещера. Что-то я никак не соображу.

– Смешной ты, – сказал Иблис, – неужели ты думаешь, что подземный поток втекает и вытекает под одну и ту же гору. Милый мой, забудь про свою пещеру и про своего русского дружка. Ты теперь находишься на другом конце света.

– Шайтан, ты вышел из доверия, – заявил Али. – У меня нет никаких причин верить тебе. Я помню, с какой стороны вставало солнце. И пойду в ту сторону. И приду к своей пещере. У меня там остались нерешенные вопросы.

– Это ты золотишко имеешь в виду? – ухмыляясь, спросил Иблис. – Нажитое непосильным трудом. Им разжиться не удастся.

– Типун тебе на язык, – пожелал Али.

Иблис тут же высунул язык, причем последний достигал добрых пол-локтя. Посмотрел на него, успокоился и втянул обратно.

– Ну, как, – спросил он, – обсох маленько? Пойдем что ли. Все равно без меня ты отсюда не выберешься. Дорогу не зная, пропадешь.

– Я вижу, что ты не отвяжешься, – заметил Али.

– Нет, – подтвердил Иблис.

– Ладно, – вздохнул обреченно Али, – только мне надо передохнуть. Ты когда-нибудь плавал в подземных реках?

– Эк удивил! Да я только и делаю, что в них плаваю. Да, если хочешь знать, все в подземелье принадлежит мне.

– Понятно, кто бы сомневался. Не надо так возбуждаться. Давай, сооруди здесь какую-нибудь беседку. Ковры там, подушки, выпить и закусить. Мне надо подкрепиться. Пока не поем никуда не пойду. Говорят, Ибн-Сина на трезвую голову никого не оперировал. Ты что-то там про ушицу говорил и водочку к ней, если можешь раздобудь, сицилийскую. Лада уж больно ее хвалила. Сама, правда, она ее не пробовала, но рассказывала, что ее попутчик кардинал после стопки другой всякий раз добрел и таял сердцем.

– А огурчиков малосольных не желаете на закуску, – язвительно спросил Иблис.

– Лучше соленых, от малосольных у меня изжога. В них уксус добавляют.

– Ладно, сейчас сообразим чего-нибудь. Только я не понял, причем здесь Ибн Сина.

– А ты подумай, как следует. Напрягись.

Иблис хмыкнул, пощелкал пальцами. И за его спиной появилась крытая беседка, с коврами и подушками.

– Девок сеньор не желает? – глумливо спросил Иблис.

– Нет, сеньор желает ухи и водки, – ответил Али и пошел в беседку.

Лег, подоткнув под бок подушку. И глядел без улыбки, как Иблис хлопочет у костра, надо которым была воздвигнута тренога. С нее свисал котелок, в котором дымилась уха, запах которой достигал до обоняния Али. Али опустил глаза долу и обнаружил перед собой мраморный столик на коротких гнутых ножках из меди. На столике стоял полностью обледеневший кувшин, видимо с сицилийской водкой, а рядом с ним деревянная кадка, доверху наполненная зелеными пузырчатыми огурцами.

– Кажется, готова, – сказал Иблис. Он взял прямо руками огнедышащий закопченный котелок с ухой, принес и поставил его на мраморный столик.

– Мы, что, из котла есть будем? – поинтересовался Али.

– Ну, зачем же? Мы люди воспитанные.

На столе появились две тарелки и половник, которым Иблис разлил уху.

– И хлеб.

Рядом с костром тотчас возник тандыр, из которого шел дымок.

– Подгорают, – воскликнул Иблис и бросился к нему, вытащил из него румяные пышущие жаром лепешки.

– Ничего, – сказал он, – с корочкой даже вкуснее.

– Это что стекло так замерзло, – спросил Али, щелкая ногтем по поверхности кувшина – где же ты эту водку хранил?

– Это не стекло. Это кувшин изо льда. Потому надо пить быстро, пока он не растаял, а водку я держу наверху в космосе. Внизу у меня она теплая бывает, больно жарко там, внизу у меня. Ну, ты догадываешься почему. А в космосе ее вечность можно хранить, не портится. Ну, что, первый тост, как водится – за дружбу.

– Не спеши, и вообще, давай обойдемся без тостов.

– Что же мы пьяницы, пить без тостов, хотя ладно, настаивать не буду, а времени у нас не очень много. Наливай.

Али взялся за ручку и обжегся холодом.

– Лучше ты налей, – дуя на ладонь, сказал он.

Иблис ухмыльнулся, схватил кувшин, наполнил высокие тонкостенные золотые рюмки на коротких серебряных ножках. Али выпил и выдохнул. Эта штука была посильнее армянского арака, который он когда-то пил в зороастрийской деревне.

– Ну, как? – задушенным голосом осведомился Иблис, которому тоже пришлось несладко. – Ты огурчик, огурчик бери. И как вы, люди, пьете такую гадость?

– Вообще-то я пью обычно вино, – ответил Али. – А сейчас предпочел водку из медицинских соображений. Чтобы согреться изнутри. Чтобы не заболеть после водных процедур. Давай еще по одной, а потом попробуем, чего ты там наварил. Лавровый лист не забыл положить?

– Обижаете, хафиз, что же я порядка не знаю. Уха без лавра – это просто похлебка. Ну что, еще по одной?

– Дай закусить-то.

– После первой не закусывают, быстрее согреешься. Надо пить, кувшин тает.

– Ладно, – согласился Али, – наливай.

Иблис взялся за кувшин и сказал:

– Эх, ручка уже растаяла. Надо пить быстрее.

– За горлышко бери, – посоветовал Али.

Выпили еще по одной, и злость у Али прошла. Иблис теперь казался ему хоть и сволочью, но довольно симпатичной. На этот раз он был в сине-белой чалме в красных шелковых шароварах и в зеленой фарзийе.

– Ты чего так вырядился, – поинтересовался Али, – чтобы издалека было видно? И почему араб?

– По ситуации. Кстати водку арабы придумали. Не знал этого? Да, эти самые великие трезвенники. Не люблю я арабов. Этот их пророк полмира на уши поставил своей религией.

Иблис заметно захмелел, даже на черта действовала водка.

– Как хорошо было, – продолжал он, – тихо спокойно. Иудаизм, и эти, как их там, брахманы, брахманизмы. Тысячелетняя благодать. Так нет же, сначала один объявился с новой религией, а за ним еще один. Они бы у меня вот где были бы все.

Он сжал кулак и показал его Али.

– Если бы не Он, сам знаешь, кто, – Иблис поднял очи горе, – чем бы, говорит, люди не тешились, лишь бы друг дружку не резали, не убивали, не грабили. А в итоге я прав оказался. – Иблис тыкал себе в грудь указательным пальцем. – Сколько людей полегло из-за религиозных распрей – тыщи и миллионы. Новообращенные римляне разогнали иудеев к чертовой матери. К моей маме, то есть. Мало того, за своих взялись. Одни крестовые походы, во что обошлись человечеству. Католики разрушили греческую церковь. А какой город был Константинополь! Идешь по улице, всюду базилики, мраморные лестницы, колонны.