Самид Агаев - Улица Иисуса

Монгол все же заехал за спину Егорки. Повернуться Егор не успел. Вокруг его плеч обвился аркан. Петля затянулась. Егор оглянулся, не делая попыток вырваться, хотя руки его до локтя были свободны. Монгол, ухмыляясь, и, видимо, не ожидая сопротивления, наматывал конец на руку, натягивая веревку.

– Вот как мы поступаем с теми, кто проявляет неуважение.

Кокэ вновь нагнулся к Егорке, дыша перегаром, довольно улыбаясь. Третий монгол находился за Кокэ, то есть все трое теперь были на одной линии. В следующее мгновение Егор нанес монголу страшный удар в лицо снизу вверх, вминая в лицо его и без того приплюснутый нос. Потом он упал на правый бок на землю, выдернув из седла всадника, намотавшего аркан на руку, и отобрал у него саблю. Кокэ, припав у холки стонал, держась за лицо сочащимися кровью руками. Егор сильно кольнул его лошадь трофейной саблей, и обезумевшее животное понесло своего скакуна. Третий монгол, натянув тетиву лука, выстрелил в Егорку. Стрела вошла ему в предплечье, разрывая мышечные ткани, тогда он шагнул ему навстречу. Монгол поднял лошадь на дыбы, но Егор, отскочил в сторону, стащил воина с коня, и свернул ему шею. Первый обезоруженный монгол, поднялся и, сдернув с плеча лук, прилаживал стрелу. Но Егорка не дал ему это сделать, и одним взмахом сабли зарубил его. Пораженная толпа наблюдала за схваткой, затаив дыхание. Кто-то крикнул:

– Эй, Рустам-зал, он возвращается.

Егор поднял голову и увидел Кокэ, который, справившись с лошадью, мчался к нему с копьем наперевес. Егор, изготовившись, ждал его в боевой позиции. Кокэ метнул копье. Егор присел, и копье пролетело мимо. Теперь всадник несся на него, выхватив саблю. В последний момент Егор сделал шаг навстречу, ныряя под левую руку всадника, и нанес удар с поворотом. Это был прием, которому его обучили хорезмийцы. Кокэ проскакал еще немного и свалился замертво. Егор огляделся. Окружающие смотрели на него с восторгом и восхищением.

– Все пошло не так, – с досадой произнес Егор, – черт бы вас побрал брыдлые вымесоки[15].

– Ты что натворил, – раздался из толпы чей-то здравомыслящий голос, – тебе бежать надо.

Егор увидел проводника, подающего ему знаки. Тогда он бросил окровавленную саблю на землю и скрылся в глубине базарных построек.

В ожидании казни Али просидел в камере несколько дней. Он удивлялся тому, что за ним никто не приходит. На все расспросы тюремщик отвечал односложно: «Нет указаний». Раз в день ему давали воду и хлеб с тушеными овощами или рисом. Как- то вместо воды он обнаружил в кружке вино, а в миске кусок рыбы.

– Сегодня, что праздник? – спросил он.

Тюремщик не ответил. Али подумал, что дело рук Егорки. Эта мысль приободрила его, но ненадолго. Наутро за ним пришли. «Надо же, – подумал Али, – сколько раз могли убить, а умираю так глупо». Его вывели из камеры. Когда глаза привыкли к свету, он увидел перед собой главного евнуха.

– Зияд-эфенди, – произнес Али, – как я рад вас видеть в добром здравии. Какую добрую весть вы принесли мне? А если недобрую, то дайте слово, что выполните мое последнее желание.

Обычно нарумяненный, с подведенными сурьмой глазами, жеманный евнух против обыкновения был бледен и выглядел растерянным.

– Что с вами, эфенди, – спросил Али, – такое чувство у меня, что не я, а вы провели эти дни в заключении?

– Хафиз Али, – церемонно произнес евнух, – вы свободны.

– То есть как, – переспросил Али, – я могу уйти? Хан отпускает меня?

– Хана больше нет, – глухо сказал евнух, – монголы обезглавили его. Мелек-хатун дарит вам жизнь и свободу.

– Даже не знаю, что сказать, – молвил Али, – но, как это вышло?

– Ума не приложу, – срывающимся голосом, ответил Масрур. – Все было так хорошо. Он посватался к дочери татарского нойона. И тот обнадежил его. И вдруг. Что теперь будет с нами?

Плечи главного евнуха затряслись в беззвучных рыданиях. Али участливо дотронулся до него, но тот поднял руку, мол, не надо.

– Проводи, – приказал он чаушу.

– Передайте мою благодарность Мелек-хатун, – сказал Али, – если ей понадобится собеседник, то я к ее услугам.

Он стал подниматься по каменным ступеням вслед за чаушем.

– Эй, хафиз, – окликнул его евнух.

Али остановился.

– Каким бы было твое последнее желание?

– Сохранить мне жизнь, естественно. Впрочем, я шучу. Ничего особенного. Выпить вина, написать письма, проститься с другом, – ответил Али, – а что?

– Ничего, иди с Богом. Да хранит тебя Аллах. Ты доживешь до старости.

Напротив дворца, привалившись к дереву, стоял его курьер с хурджином на плече.

– Далеко ли собрался, оглан? – спросил Али, подходя к нему. – И почему ты не на работе? Кто в конторе остался? И где мой русский компаньон?

– Я у тебя больше не работаю, – заявил оглан. – Уруса давно уже нет. А я не ишак, чтобы за всех отдуваться.

– И ты пришел сюда, чтобы сказать мне об этом, дерзкий мальчишка. На этот раз мое терпение лопнуло, ты уволен.

– Ха-ха, – сказал оглан.

– Дать что ли тебе по шее? – задумчиво сказал Али.

Нахальный мальчишка не мог испортить его благодушное настроение.

– Постой-ка, ведь это мой хурджин, – узнал Али. – Зачем ты его сюда притащил? Отвечай.

– Затем, что ты уезжаешь.

– Что это значит, не понял, куда это я уезжаю?

– В контору не заходи. Монголы уже тобой интересовались. Тебе повезло, что ты в зиндане сидел, и они тебя не застали. Все твои вещи здесь в хурджине.

– Час от часу не легче, – встревожился Али. – Все-таки тебе удалось испортить мне настроение. Что случилось?

– А ты что не знаешь? – удивился оглан. – Да об этом весь город говорит. Твой урус растерзал монгольский патруль. Теперь его ищут монголы. Объявили награду за его голову.

– Что значит растерзал?

– А то и значит. Убил всех. Он просто пехлеван, Рустам-зал. Один без оружия против троих вооруженных до зубов монголов. Я горжусь, тем, что знаком с ним.

– А где он сейчас, ты не знаешь?

– Понятия не имею. Последнее, что он мне сказал, то, что собирается на охоту. И послал меня узнать о тебе. Я ничего не узнал, побежал обратно. А там такое творится, схватка в самом разгаре, это надо было видеть. О ней долго будут говорить. Его теперь зовут не Егор, а Рустам-зал. Между прочим, монголы за его голову назначили награду. Аж сто золотых динаров. Но ленкоранцы на эти деньги не позарятся, – гордо сказал Муса, – мы героев не предаем. Ленкоранцы люди высокого достоинства. Даже есть такое выражение – Хан-Ленкорань, что означает – обладающие благородством хана. И ничего, что урус не мог запомнить мое имя, я на него не в обиде. Ну все, я пошел. От тебя сейчас лучше подальше держаться. Вот твои вещи, здесь бумаги, каламдан, чернила и прочая мелочь.

– Постой, постой. Как-то это все неожиданно, – растерялся Али. – Мне надо зайти домой, переодеться, забрать одежду, заплатить за комнату. Пойдем со мной. Зайдешь первый, проверишь, нет ли засады.

– Ага, и попаду в нее, нашел дурака. Начальник, не гневи Бога. Одежда не стоит того, чтобы из-за нее рисковать свободой.

– Ты умен не по годам, малыш, – вздохнув, сказал Али.

Он вытряс из карманов все деньги. Отсчитал несколько монет, протянул мальчику.

– Это плата за аренду моей комнаты. Отдай хозяину.

– Ладно.

– А это твое жалование.

– Да я еще не наработал ничего.

– Ничего, это выходное пособие. Как тебя зовут?

– Что же вы никак не запомните, мое имя Муса.

– Конечно Муса, спасибо тебе. Выручил.

Мальчик отдал хурджин и ушел, посвистывая. Али перекинул сумку через плечо, прежде чем уйти, поднял голову и неожиданно увидел в окне дворца Мелек-хатун. Ханша смотрела на него. Он силился разобрать выражение ее лица, но было высоко, не разобрать. Али кивнул ей приветственно головой, изображая поклон. Прижал руку к сердцу в знак благодарности. Она в ответ подняла руку. После этого Али ушел.

Дорога заняла у него несколько часов. Али шел размеренным шагом. Когда слышал топот копыт, сходил на обочину, приседал или ложился, в зависимости от ландшафта. Но монголов не было. Когда он перебрался через реку, уже опускались сумерки. Али, торопясь, стал подниматься в гору, чтобы успеть до темноты. Однако ночь застала его на вершине. К счастью небо было безоблачным, а луна светила так, что он мог продолжать свой путь. К сторожке он подошел, крадучись, и некоторое время стоял, прислушиваясь. Али с досадой подумал, что не догадался проверить причал, на месте ли купленная Егором лодка. Если ее там нет, значит, Егор избрал морской путь для своего спасения, и он напрасно проделал этот путь. Уверенность, с которой он шел сюда, была достойна удивления. Вдруг он сообразил, что не чувствует запах дыма, это означало, что в сторожке никого нет. От этой мысли тяжесть навалилась на его сердце, и он почувствовал усталость и вселенское одиночество. Обратно он отправился бы только под страхом смерти, который был все же посильнее, чем атавистический страх перед темным лесом и зверями, живущими в этом лесу. Али решил переночевать в сторожке. Собственно другого выхода у него и не было. Он осторожно потянул дверь и ступил внутрь. Здесь все же чувствовался запах дыма и сырых дров. Вдруг кто-то застонал.

– Егор, ты? – обрадовано спросил Али.

Повторился стон и еще что-то нечленораздельное. Али запалил лучину и увидел друга, лежащего в беспамятстве. Его левое предплечье было замотано окровавленной тряпкой.

– Уйди с тропы, – вдруг отчетливо сказал Егор.

– С какой тропы? – спросил Али, но сообразил, что Егор бредит.

Он дотронулся до его горячего лба. У богатыря был жар. Али попробовал привести друга в чувство, но тот что-то бормотал, не просыпаясь. Оставив эти попытки, он подсел к печи и стал возиться с растопкой. Вскоре пламя занялось, труба радостно загудела. Али вытащил из хурджина бурдюк с вином, который он предусмотрительно купил на окраине города у езидов. Поставил чашку на плиту и наполнил ее вином, чтобы подогреть.