— Обязательно вылечим!

— Обещаете?

— Клянусь.

— А как скоро папа из этого мальчика вырастет?

— Точные сроки сейчас назвать трудно, но, думаю, период будет не длиннее, чем первичный. Взросление со всех точек зрения естественный процесс, в отличие от обратного развития.

— Я еду с вами в Москву.

— Очень хорошо. Собирайтесь.

Василий не только не был уверен в благополучном исходе болезни Кутузова — сильно сомневался, что удастся достигнуть минимального терапевтического эффекта. И в то же время, обманывая Светланку, угрызений совести не испытывал. Просто говорил девушке то, что она хотела услышать, что ей необходимо было услышать, чтобы продолжить жить и подготовиться к потере. Василий не разделял принятого на Западе и популярного ныне у нас мнения, что умирающий пациент должен знать всю правду о своем состоянии. Василий никогда не пришел бы к обреченному человеку и не сказал: «Иван Иванович! Дни ваши сочтены. Поэтому вам лучше навести порядок в земных делах, отдать распоряжение, составить завещание, проститься с близкими». Отход в мир иной — это не переезд в соседний город. Умирающий никому ничего не должен, а ему должны — хотя бы не отравлять последние мгновения.


В Москву летели бригадой. Кладов, Шереметьев, Татьяна, Светланка и Миша (с билетом, купленным по свидетельству о рождении шереметьевского сына). Светланка мирно уснула, наплакавшись и наговорившись с Василием Ивановичем, который мог успокоить любого. И Миша спал, свернувшись калачиком на Таниных коленях. Опасаясь страшных превращений, Василий хотел забрать мальчика, но Таня не отдала. К счастью, больших отскоков во времени не произошло. Миша очнулся в столице, будучи всего на полгода моложе.

Лиза дала слово никому не рассказывать о чудном заболевании Миши Кутузова. Да и кто бы поверил! Слово Лиза сдержала.

Глава 20

Конец истории

Конец истории не затянулся. Академик, к которому Кладов и Шереметьев пробились с невероятным трудом, выслушал их без интереса. Провинциальные доктора несли ахинею, поддались идее очередного чуда. Академик, чинный, лакированный, благообразный и давно отошедший от науки (та же Мамка, но высокого полета), собирался на телевидение — его пригласили на популярное ток-шоу. Тема — старение и как его задержать. Академик держал речь, на Кладове и Шереметьеве репетировал свое выступление.

Василий и Семен удостоились рассуждений о том, что природой запрограммирован процесс старения, выбраковывания особей, потерявших фертильную способность, и мериться силами с природой необходимо очень осторожно. Человечество не раз праздновало победу над старостью, но победа неизбежно оказывалась пирровой. Ни операции по пересадке семенной ткани (те самые, на которые намекал Булгаков в «Собачьем сердце») в начале прошлого века, ни чудо-эликсиры, ни увлечение каким-нибудь из элементов таблицы Менделеева, будь то серебро или селен, — ничто не способно подарить человечеству заветное средство Макропулоса. И модное ныне увлечение стволовыми клетками крайне опасно, японские ученые уже получили доказательства того, что стволовые клетки могут вызывать онкологические процессы.

Далее академик пожурил тех ученых, которые насчитали человеческому организму запас прочности сто пятьдесят или даже двести лет. А как же долгожители, спросите вы? Академик сам себя спросил и десять минут вещал о феномене долгожительства. Потом перешел к нравственной и эстетической сторонам безумного омоложения. Сказал, что его как мужчину вовсе не восхищают актрисы, которые бесконечно утягивают лица и фигуры. Уродуют себя ради толпы, из-за ложных опасений. Да кто же старух будет играть? Наших мудрых русских старух, во все века бывших совестью нации?

Перебивать академика не решались. Но Кладов и Шереметьев мысленно возмущались: за кого академик нас принимает? Что он несет?

Василий не выдержал первым. Поднялся, подошел к стоящему в углу телевизору с видеомагнитофоном, включил, вставил кассету:

— Посмотрите, пожалуйста!

Качество изображения было невысоким, зато содержание сенсационным. Спящий Кутузов на глазах молодеет: упали волосы, уменьшается череп…

Академика кино не убедило.

— Отличные спецэффекты, — покровительственно изрек он.

— У нас таких эффектов целый ящик. И вот документы, — бухнул на стол толстую папку Шереметьев.

Академик выразительно посмотрел на часы и покровительственно изрек:

— Дорогие коллеги! К сожалению, я не располагаю временем для бесед о фантастике, колдовстве и прочей…

— Вы нам отказываете? — перебил и прямо спросил Василий. — Не хотите обследовать больного с уникальной патологией?

— В таком случае, — подхватил Шереметьев, — нам ничего не остается, как сделать эти материалы достоянием общественности. Прямо от вас мы направимся на телевидение или в газету, покажем многосерийный фильм ужасов, дадим интервью и продемонстрируем ребенка, который утверждает, что родился тридцать с лишним лет назад!

Угроза и шантаж подействовали, академик дал распоряжение госпитализировать Мишу, положить в отдельный бокс.

Во время их разговора Таня сидела в коридоре, обняв Мишу за плечи, успокаивая и скармливая ему шоколадки. Сладостей у Тани был куплен большой пакет. Проходившая мимо нянечка возмутилась, указав на гору оберток:

— Мамаша! Нельзя ребенку столько сладкого давать!

Таня поблагодарила за участие и подальше от чужих глаз спрятала обертки. Не станешь ведь каждому объяснять, что мальчику требуется калорийное питание.

Их повели в бокс, Таню продолжали называть мамашей, она не спорила. Только просила всех обязательно хорошенько покормить мальчика утром. Медсестра и нянечка отмахивались: голодом тут никого не морят. Татьяна ушла, когда Миша уснул. Ее буквально вытолкали: уходите, мамаша, завтра навестите своего ребенка. У Тани было предчувствие, что последний раз видит Мишу.

Предчувствие оправдалось — на следующий день Таню не пустили к мальчику. Завертелась карусель, какой в клинике не видали, даже когда лечили глав государства. Академик имел бледный вид, спеси поубавилось, и лоск потускнел. Дежурившего ночью врача отправили в реанимацию с сердечным приступом, медсестру — с симптомами острого психического недомогания в психлечебницу. Они оба утром пережили шок — заглянули в бокс, а там вместо десятилетнего мальчика сидит на кровати пятилетний карапуз, ревет в три ручья, зовет маму и требует кушать.

В клинику были срочно затребованы лучшие специалисты, слетелись как на пожар. Академик счел необходимым на всякий случай предупредить органы безопасности. Вдруг это новое биологическое оружие? Органы тут же ввели режим секретности, выставили охрану у палаты, где находился ребенок, и взяли со всех допущенных подписку о неразглашении.

Кладов и Шереметьев несколько часов отвечали на вопросы столичных ученых. Подготовленная Васей история болезни Кутузова зачитывалась до дыр, видеопленки просматривались снова и снова…

Ведущие медицинские специалисты оказались так же беспомощны, как и провинциальные врачи. Да и время было против них. Через два дня Миша уже предстал новорожденным младенцем. Доставили кувез — кроватку с пластиковым колпаком для выхаживания недоношенных детей.

В последнюю ночь обступившие кувез врачи молча наблюдали картину, от которой шевелились волосы на голове. Неизбежно циничные, закаленные опытом человеческих страданий, доктора пребывали в глубокой растерянности. Когда процесс обратного развития эмбриона закончился, кто-то из молодых, очевидно борясь с подступившей истерикой, тихо выругался:

— Бога душу мать! Он распался до сперматозоида! Теперь только в микроскоп можно увидеть!

Недремлющие представители органов, исполнявшие приказ и равнодушные к чудесам науки, тут же отвели всех докторов в отдельный кабинет и взяли повторную подписку о неразглашении государственной тайны.

Когда с формальностями было покончено, какая-то сердобольная душа принесла спирту, и все, кроме Васи, приняли на грудь «успокоительное».

Василий вернулся в гостиницу и со свойственным ему умением пригасил Танин стресс. Она места себе не находила от волнения. Но Вася разумно говорил, что Миша по-настоящему умер несколько месяцев назад, что процесс логически завершился и оснований для трагедии не больше, чем для рыданий по бабушке, которая давно преставилась. Горе ушло, давнее и старое, а наша жизнь продолжается.

Убаюканная его словами, Таня невольно мысленно переключилась на раздумья о Василии. Какое счастье, что они встретились! Он совершенно необыкновенный человек, рядом с ним всегда будет тепло, спокойно и надежно. А вдруг снова запьет? Все равно его не брошу. Просто убью.


Хотя в исследование феномена Кутузова было вовлечено немало людей, никто из авторитетных не проговорился, сведений в печать не попало. И дело было не только в страшных подписках, которые все вынужденно дали. Рассказать подобное — даже не удивить, удивляться можно приблизительно правдоподобному, а наверняка — заработать подозрение в умственной болезни. И доказательства (пленки, документы) исчезли в глубоких недрах секретных архивов. Неавторитетные голоса, принадлежавшие медсестрам и нянечкам, пренебрегшим подписками, поскольку не боялись худшей доли, во внимание не принимались по той же причине — как в шутке должна быть доля шутки, так в небывальщине требуется частичка знакомой небывальщины, а тут она не просматривалась.

И все-таки на очередном телевизионном токшоу ведущий спросил академика:

— Есть слухи, что у вас был пациент, который стремительно молодел, пока не распался до сперматозоида.

Публика рассмеялась. Десятки людей в разных концах страны, замерев дыхание, припали к экранам и ждали, что ответит академик. Он, полностью восстановивший лоск и спесь, покровительственно улыбнулся, развел руками, указывая на реакцию зала — мол, сами видите, как нелепо звучит вами сказанное.