Наталья Нестерова - Укус змеи (сборник)

— От жены? Впрочем, хорошо, подъезжайте.

«Не в пользу врача, который ставит уникальные опыты на людях, местожительство в бараках Нахаловки», — отметила Таня, записывая адрес.

Она не боялась за свою машину, «Жигули-шестерку», на которой подкатила к дому Кладова. Татьяне по статусу уже требовался другой автомобиль, но она все тянула с покупкой. Раньше казалось неудобным — отдать старушку «Жигули» Мише, а самой пересесть на «Шкоду». А теперь почему-то казалось, что с уходом мужа и удача отвернется, не время больших трат.

В длинном коридоре барака у единственного телефона (стена над ним по кругу была расписана именами и номерами) ссорились соседи. Но, увидев Татьяну, настороженно замолчали. Здесь не часто появлялись дамы в норковых шубах.

— Квартира шестнадцать? — спросила Таня.

Как по команде взметнулись руки и указали в конец коридора.

На ее стук (звонок отсутствовал) дверь открыл доктор, тот самый, голубоглазый, что приезжал на «скорой». Пригласил пройти, помог снять шубу. «Алкоголик или недавно развелся», — машинально и профессионально оценила Таня обстановку «квартиры гостиничного типа». И то и другое было совершенно верно. Женщиной здесь не пахло.

— Кофе? — предложил Василий, кивнув на закопченный алюминиевый ковшик, стоящий на электроплитке.

Таня замялась.

— Чашки чистые, не беспокойтесь, — улыбнулся доктор.

Таня именно это и подумала: «Чистая ли у вас посуда?» Он точно мысли ее прочитал. А улыбка у Кладова! Бабы, наверное, на него вешаются. Те, кто до шеи допрыгнет. Метров двух росту, не меньше.

Василий Иванович разгреб книги на столе, поставил чашки. У него опять не было ни сахара, ни молока для гостей.

Он говорил. Татьяна внимательно слушала, прихлебывала кофе. Стол был застелен клеенкой, плохо вымытой, Таня положила локти на стол, и они прилипали.

Кладов не скрывал, что случай с Кутузовым уникальный и плохо поддающийся объяснению. Да вовсе не поддающийся! Мы можем констатировать физиологические изменения, потому что нет оснований не доверять собственным глазам или приборам. Но дальше этого не продвинулись ни на йоту…

Василий поймал себя на том, что ему очень нравится женщина, сидящая напротив. Вторая жена терзала его вопросом: «Я тебе нравлюсь как женщина?» Ничего глупее спросить было нельзя. «Как мужчину при всем своем желании тебя рассматривать не могу!» — отшучивался он. А Татьяна Евгеньевна нравилась именно как женщина. Красивая, зрелая, излучающая деревенскую русскую доброту, и надежность, и верность, и искренность… Ей наверняка выпадали на долю и кони на скаку, и горящие избы… Но она умудрилась сохранить почти девичью привлекательность. Трогательная и стойкая, мужественная и слабая, решительная и беспомощная…

Куда его несет? Думать не гадал, что миловидное женское лицо вызовет у него столько эмоций! Вот что значит бросить пить! Василий никогда бы не признался, что на трезвую жизнь его подвигла мечта спасти человечество. К пафосным клятвам они с Шереметьевым никогда более не возвращались. С другой стороны, что позорного, если человек желает подарить миллионам людей здоровье и молодость? Ничего позорного, если человек не шизофреник.

Но кроме высокой цели, были еще одиночество, нищенский быт и душевная пустота. Винные пары обволакивают, пропитывают мозг человека, не оставляя места грусти, поэтому пьяному хорошо и в одиночку, а трезвому одному — тоска. Василий прекрасно знал, что лучшее лекарство от мужской тоски — женщина. И насчет своего успеха у дам не заблуждался. Но никаких планов не строил, никого на примете не имел. Все-таки утомительное и хлопотное это дело — ухаживания, казалось ему еще час назад…

И что делать? Ведь не скажешь: оставайтесь у меня, негаданная красавица, вы мне нравитесь как женщина. Татьяна Евгеньевна решит, что он развратный хам и разнузданный донжуан.

Василий тянул время. То, что можно было сказать тремя словами, описывал длинными предложениями, вдавался в медицинские подробности, Татьяне Евгеньевне заведомо непонятные. Она слушала не перебивая. Ее взгляд стойкой девочки, молящей о помощи, вносил смятение в душу Василия. Молила она, конечно, о помощи мужу. Но и безо всяких уговоров Василий сделал бы все, что мог, если бы мог.

Василий неправильно расшифровал выражение Таниных глаз. Конечно, она желала выздоровления Мише. Конечно, с мужем произошло несусветное и кошмарное, его грех измены не заслуживал подобного наказания. Пусть бы вылечился, пусть бы жил со своей аспиранткой. Или со мной, или ни с кем — подохни! — до такого накала обида Татьяны не доходила. Но не о Мише она сейчас думала, точнее — не только о нем. Татьяну загипнотизировали голубые глаза этого доктора, обитателя трущоб. Отступило извечное напряжение, связанное со служебными делами, куда-то провалились проблемы. Если душа может греться, то ее душа теплела в свете голубых глаз, омывалась — так бывает, лицо и руки мылом вымоешь до скрипа. И еще его улыбка! Неправильно живописцы отображают святых! Надо рисовать вот таких — с пронзительными глазами цвета безоблачного неба, с лучиками мудрых морщинок, и с улыбкой… Про такую, кажется, говорят: улыбнется — как рублем одарит. Что там рубль! На миллионы счет должен идти, на килограммы золота!

Точно много-многолетняя пружина, закрученная очень давно — со встречи с Мишей, со свадьбы, с рождения дочери, — стала вдруг ослабевать и раскручиваться со ржавым звуком. Таня даже слегка испугалась — не слышно ли Василию Ивановичу скрежета из ее груди? Ведь стыдно, если догадается: поговорил со мной, посверкал очами, улыбнулся, а я и поплыла — сняла с себя все обязательства и клятвы. Вот сижу тут, душой голая, теплая и расслабленная до крайности.

«Ну, ты еще в штаны надуй от умиления!» — попробовала одернуть себя Таня. Ее подруга Лизавета как-то лечилась у экстрасенса от аллергии на рыбу. Аллергия не прошла, но целитель вызывал восхищение. «Он так расслабляет! — изумлялась Лиза голосом Раневской. — Некоторые от расслабления даже писаются!»

Воспоминания о подруге не помогли. Нечаянная благость усмирению не поддавалась, да и не очень хотелось. Татьяна ощущала легкость свободы и светлую горечь одновременно. Я, конечно, и коня на скаку… и в горящую избу… запросто… но ведь я — слабая и беззащитная, мне надежная опора требуется… А такие вот, ясноглазые… сидят в бараках Нахаловки и знать меня не знают!

Захотелось плакать. Без причины, то есть по тысяче причин — потому что Миша дурную болезнь подхватил, потому что бросил ее ради молоденькой, потому что дочь никогда сама не позвонит, не спросит, как мама себя чувствует, потому что семейка уголовников в последней сделке нарисовалась, потому что седину приходится закрашивать, потому что превратилась в скаковую лошадью, у которой каждый день — ипподром, потому что этот доктор… Ой, не самая ли главная статья отчаяния?.. Не мой, чужой… И баб у него, естественно, как блох у дворового кота!

Таня шмыгнула носом, удерживая слезы. Вскочила:

— Спасибо! Мне пора!

Она настолько любит своего мужа, рассуждал Вася, что едва сдерживает рыдания. Несмотря на это убеждение, Василий поступил импульсивно и дико. Какая-то сила его швырнула навстречу Татьяне, и он ее обнял.

Так не поступают врачи с родственниками пациентов, так не обращаются нормальные мужики с достойными женщинами! Какая муха его укусила?

Татьяна росту ниже среднего, ее голова пришлась чуть выше его пояса. Василию казалось, что он приголубил ребенка. И в то же время чувства испытывал далеко не отеческие. Все смешалось: то ли женщина, то ли дитя, то ли целовать ее, то ли баюкать.

Он был таким высоким! Татьянин нос уткнулся куда-то в область его пупка. И руки у него точно многометровые, нежные и ласковые, запеленал своими руками. Так бы стояла и стояла, зажмурив глаза, прижавшись к теплому колоссу. С ней творится неладное, но отчаянно приятное.

— Все будет хорошо, миленькая! — погладил ее по голове, чмокнул в макушку Василий.

Очень надеялся, что докторский тон ему удался. «Миленькими» он называл пациентов, переживающих сильную боль: миленький, потерпите!

— Спасибо! Извините! — отстранилась Татьяна и нервно поправила прическу.

«Еще вопрос, кто перед кем должен извиняться», — подумал Вася. А вслух сказал:

— Я провожу вас.

— Не стоит, я на машине.

— Значит, провожу вас вместе с машиной.

Подал шубу Тане и сам оделся.

Татьяна ожидала, что Кладов проводит ее до автомобиля. Но доктор не думал прощаться. Подошел к передней дверце, взялся за ручку, ожидая, пока Таня откроет автомобиль. Она так и сделала, села в кресло и опустила кнопку блокировки дверцы. Василий устроился рядом.

Он не переобулся и сейчас был в стареньких комнатных тапочках со стоптанными пятками. «Сказать ему? — замешкалась Татьяна, заводя и прогревая мотор. — Надо сказать, неудобно». Но произнесла совершенно иное:

— Я живу на проспекте Победы.

— Тогда нам лучше ехать через парковую аллею.

— Лучше, — согласилась Таня и нажала на сцепление.

«Осел! — казнил себя мысленно Кладов. — В тапочках поперся! Но с другой стороны, чем не повод для продолжения знакомства? У меня носки с дырками или без? Не помню. Скорее всего — с дырками. Черт!» Он подсунул ноги под сиденье.

— Не молчите, — попросила Таня. — Рассказывайте что-нибудь.

— Что может поведать простой российский лекарь? Только случаи из своей практики.

И Василий рассказал несколько анекдотичных медицинских историй, приписав себе роль главного героя или очевидца.

Когда он работал в кардиологии, к ним периодически звонили в отделение и спрашивали: «Это стенокардия?»