– Ты снял номер в гостинице? – резко соскочила с темы Саша, решив уточнить, не врет ли Тютрин. В ее голове с первых слов о гостинице закружил метеор всяческих мыслей о том, как быть с Пашкой. Идея с Костей, предложенная Тютриным, ей тоже нравилась. Она пришла самой первой к финишу марафона раздумий, но занять по праву заслуженный пьедестал победителя не могла по той простой причине, что являлась, по сути, аморальной. Уподобившись Тютрину, Саша снова предаст Костю. Угрызения совести ее не мучили по этому поводу. Она переживала больше о Пашке. С Костей оставить ребенка было надежней, чем с кем-либо другим. В данном случае, приоритет оставался за ребенком. В конце концов Костя благодарить ее должен за оказанное доверие. Не Сашина вина в том, что Тютрин осуществлял ее мечты. На его месте мог быть Костя, но не оказался. И это его вина и его проблема, с которой сам пускай и разбирается. Саша никому ничего не должна.

– Конечно! – не разочаровал Тютрин.

– В хорошей?

– В самой лучшей. В самом центре. «Кроун Плаза».

– Круто! – похвалила Саша.

– Но надо торопиться.

– Я поняла.

– Так мы едем?

– Едем.

– А с пацаном что?

– Я попрошу Костю.

– Уверена? – засомневался Тютрин.

Саша приосанилась, придвинулась к Тютрину поближе и, накрыв ладонью его защищенный джинсою пах, произнесла:

– Уверена.

– Да ты прям истекающая соком сука! – не удержался Тютрин.

– Что? – пальцы ее ладони медленно сжимали плотную ткань Тютриного паха. Саша приблизилась еще на дюйм, положив вторую руку на плечо Тютрина, вползая языком, как змея, в его ухо. – Повтори! – влажно прошептала.

– Истекающая. Соком. Сука, – не заставил тот себя упрашивать.

– Истекающая, – закрыв глаза, жарко зашептала Саша, – соком. Сука. – Открыв глаза, она чмокнула ухо Тютрина, отодвинулась от него и откинулась на спинку сиденья. – Расслабься пока, – многообещающе улыбнулась.

– Умеешь ты, – выдохнул Тютрин, потому что почти не дышал, замерев, будто загипнотизированный Сашиными действиями.

Девушка достала телефон, набрала Костю. Прижав палец к губам, дала понять Тютрину, что ей необходима тишина. Тот кивнул, что понял.

Костя ответил не сразу, но все же ответил. А куда он делся бы? Он же уверен, что у него с Сашей все замечательно. Значит, разубеждать его не нужно, а добавить ответственности на плечи. У него не будет выбора, справиться с просьбой любимой он будет обязан.

– Весь внимание, – отозвался Костя. По его напряженному голосу и частому дыханию Саша поняла, что она невовремя. Саша отчетливо расслышала, как Костю поторапливали. Тем лучше, она тоже не располагала временем на прелюдии.

– Костя, – сказала она, – мне нужна твоя помощь.

– Какая?

– Забери, пожалуйста, Пашку из сада. Боюсь, я не успею. В его внутреннем кармашке куртки найдешь запасной комплект ключей от квартиры. На всякий случай я подстраховываюсь, сам понимаешь. Вот этот случай и настал. Покорми его тем, что он захочет, и особо меня не жди, поешь сам. Скорее всего я буду поздно. Спасибо! Целую тебя! Пока.

Саша резко закончила разговор, чтобы Костя не успел ничего возразить или спросить. Теперь он точно никуда не денется и Пашка будет под присмотром. Она это сделала и гордилась собой, а разным угрызениям совести нет больше места в ее душе.

Саша небрежно бросила телефон в сумочку и с триумфальным видом скомандовала Тютрину:

– Поехали!

– Ну ты и шлюха! – восхищенно воскликнул тот.

– Надеюсь, это комплимент? – не растерялась девушка. Ей нравилось, когда ее называли похабными словами. Она испытывала от них эстетическое удовольствие.

Тютрин врубил «Лесоповал» и нажал педаль газа. Обогнув алмаз знаний, он выехал на проспект Независимости. Ловко лавируя в несущейся вперед-назад груде металла, Тютрин ощущал себя Богом. Саша его ощущений не резделяла, безотрывно глядя в окно, за которым проплывали Национальная киностудия, парк Челюскинцев, Ботанический сад, площадь Калинина с памятником ему же, академия искусств, академия наук, Дом печати, кинотеатр «Октябрь», технологический универ, ЦУМ, площадь Я. Коласа с памятником классику, площадь Победы, Купаловский парк, парк Горького, цирк, Дом офицеров, Дворец профсоюзов, Дворец Республики, Купаловский театр, ГУМ, Центральный книжный магазин, кинотеатр «Центральный». Возле Главпочтамта Тютрин свернул налево, проехал немного вперед и припарковался напротив «Кроун Плаза».

– Приехали, – сказал сам себе Тютрин, вышел из машины, открыл дверь Саше и протянул ей руку. Та с готовностью приняла помощь.

У входа в гостиницу, перед открытой швейцаром дверью Тютрин завязал Саше глаза черным шелковым шарфиком, выуденным из внутреннего кармана пальто. Саша была в восторге от затеи с шарфиком, ей показалось это очень романтичным, и она с нетерпением предвкушала дальнейшее развитие событий. Особенно ей понравилось то, что Тютрин не спрашивал, хочет ли она, чтобы он завязал ей глаза. Молча, как и подобает решительному мужчине, сделал так, как посчитал нужным. Костя бы спросил сначала, чего она хочет, прежде чем сподобиться на поступок. Единственный раз, когда он ничего у нее не спрашивал, произошел в первый Сашин приезд к нему на съемную квартиру в Малиновке. Тогда он подготовился и, ни секунды не раздумывая, раздел Сашу (она ему ни капельки не помогала) удивительно быстро, разделся сам и швырнул ее на заранее приготовленное ложе с видом покорителя Европы, как минимум. Он тоже завязывал ей глаза, не спрашивая, и все бы хорошо, если бы на ее вопрос ответил правильно. Она спросила, вернее, упрекнула в несколько игривой форме, что он относится к ней как к шлюхе; зная наверняка, что она раздвинет ножки, и постель разобрал заранее. Ему бы отшутиться или согласиться с Сашиным определением себя, но Костя очень серьезно воспринял ее слова и стал оправдываться, что Саше дико не понравилось. Вскоре она поняла, что Костины намерения в отношении нее и поведение сугубо серьезны, что, в общем-то, напрягало. Саша расчитывала беззаботно проводить с Костей время, не более того, обретя, как она ошибочно полагала, отдушину в его лице, чтобы хоть на короткое время забыть о ненавистном муже и серости будней. Ей хотелось легкости в отношениях, веселья, непринужденности, развлечений и ни о чем не думать самой. Костины чувства к ней накрыли Сашу, как плита Портоса. Она была замужем и не могла разорваться на три части, чтобы уделять время всем сразу: мужу, сыну, любвнику. Каждый из них тянул одеяло на себя. А она же хрупкая маленькая женщина. Потом еще и Тютрин объявился, превратив ее жизнь в сплошной вынос мозга. Решение пришло быстро. Саша не слепая и лучше знает, что ей нужно, поэтому, успокоившись и сосредоточившись на себе любимой, она в один момент избавилась от того, что ее тяготило, а именно от мужа и Кости. Первый благополучно отвалил к папе с мамой на Ангарскую, второго ей стало жалко, и она позволяла ему себя любить, пока не разочаровалась в нем окончательно, впрочем, как и в Тютрине, в пользу которого решила. Теперь они оба снова преследовали ее. Точнее, Саша запуталась.

…Яркий солнечный свет взорвал глаза ослепительным фейерверком, когда Тютрин снял повязку.

– Вау! – воскликнула Саша, оглядываясь кругом. Ей нравился номер.

Саше понравился бы любой в осуществлении идеи-фикс. Этот был безупречен.

Большая кровать. У изголовья по бокам резные тумбочки с телефоном и лампами под абажуром. Справа в нише – небольшой стеллажик, ближе к окну – что-то вроде комода, такого же резного, как и тумбочки. У окна стол и два шикарных кожаных кресла. Слева телевизор на полстены. На полу – казахстанские ковры.

Постель на кровати, Саша заметила сразу, из черного сатина, что очень бы понравилось Косте. Но его здесь не было. Он был с ее сыном.

Образ Пашки, вдруг возникший перед Сашиными глазами, едва все не испортил Тютрину. Он заткнул ее рот поцелуем, когда Саша попыталась стать хорошей девочкой, и она приняла этот кляп с благодарностью. Больше никаких угрызений совести не повторилось.

Примечателен тот факт, что лежа лицом в подушку (Тютрин всегда овладевал Сашей сзади), она, испытывая сладостные спазмочки, представляла себя с Костей, который, коленопреклоненный, целовал ее ножки, каждый пальчик на ее маленьких стройных ножках, и называл госпожой и по имени-отчеству. Да! Да! Да! Саша хотела повелевать Костей с такой же безумной силой, с какой подчинялась Тютрину. Говорить ему безнаказанно гадости, унижать, дразнить… Он же любит ее, значит, будет терпеть. А нет, так… Не велика потеря.

13

День медленно, точно червяк, вползал в вечер, который, словно маляр, закрашивал солнечные блики серой краской. Будто нехотя, зажигались уличные фонари и методом тыка окна домов. Воздух висел тяжелый и спертый, как перед дождем, видимо, в связи с отсутствием ветра, запропастившегося с самого утра.

Даже курить не хотелось так, как обычно. Костя стоял на балконе Сашиной квартиры и через не могу, делая большие интервалы, втягивал в себя сигаретный дым и с шумом выдыхал его, не испытывая никакого удовольствия от курения. Зачем он курил в таком случае? Ведь мог же не курить, раз не лезет. Ему нравился сам процесс: доставать из кармана пачку, открывать ее, выуживать двумя пальцами за фильтр очередную «убийцу-невесту», зажать ее между губ, пстрыкнуть зажигалкой и наблюдать, как она агонизирует при каждой затяжке, превращаясь в пепел, в который раз думая, что обманул смерть, вернее, дал ей щелбан по носу. Курение у Кости ассоциировалось с игрой со смертью. Сигареты являлись ее представительницами, и он их уничтожал, несмотря на убийственные раны, оставляемые ими.

Пашка, поглощенный Бэтменом, почти не обращал на Костю внимания. Жизнь и приключения героя игры занимали его больше, чем собственная либо жизнь его мамы. Он только два раза спросил о ней Костю, когда тот пришел за ним в сад: где мама и когда придет? Увидев Костю (дети играли на улице), Пашка радостной прытью бросился к нему, смешно перебирая ногами и расставив руки в стороны, чтобы обхватить Костю на весь замах при столкновении с ним.