— Очень сожалею, — вкрадчиво произнес мужчина, хотя по его лицу нельзя было сказать, что он о чем-то сожалеет, — но это невозможно. Завтра в это время я должен быть в Венесуэле.

— В Венесуэле? — Серые глаза Габи округлились. — Вы хотите сказать, что вы из посольства?

— Я связан с посольством.

— Но почему вы сразу не сказали мне об этом, сеньор?.. — Она вопросительно посмотрела на мужчину.

— Эстрадо, Луис Эстрадо.

— Хорошо, сеньор Эстрадо, — попытка улыбнуться не слишком удалась Габи, и она просто сняла с двери цепочку, — заходите.

Поднимаясь по лестнице, Габи испытывала нечто среднее между опасением и странным предчувствием. Впрочем, думала Габи, это не имеет никакого значения. Ведь встреча с этим человеком ничего не может изменить в ее жизни. И все-таки…

Вначале постоянные стычки с матерью Рори изводили ее:

— Но, моя дорогая, — говорила та, — каждый человек должен иметь свою семью. В конце концов, и твоя родная мать, и приемная, они обе из Венесуэлы. Значит, ты наполовину из Южной Америки.

Она произносила это так, будто южноамериканское происхождение было тем, чего следует избегать порядочной семье, и Габи тогда с трудом удалось сдержаться, чтобы не стукнуть кулаком по изящному обеденному столу из красного дерева и не крикнуть:

— Господи, да я и не собираюсь выходить замуж за вашего драгоценного сыночка! Хотя он и достаточно хорош, какое вам дело до моего происхождения?

Вместо этого она только вежливо произнесла:

— В какой бы стране ни родилась моя мать, миссис Форсайт, я считаю себя истинной англичанкой.

В конце концов, Габи уступила и связалась с посольством, но затем начисто об этом забыла. И сейчас, понимая, что она, наконец, может узнать что-то о своей семье, Габи отнюдь не чувствовала себя такой спокойной и невозмутимой, какой желала казаться. Нельзя сказать, что ей хотелось установить контакт со своей семьей, если кто-то из ее родственников еще остался жив, или что-то сделать для них. Вовсе нет. Это было бы лицемерием после того, как с нею поступили.

Войдя в маленькую уютную гостиную, Габи раздвинула бледно-голубые бархатные шторы, и когда комната наполнилась лучами утреннего света, она прислонилась к стене, скрестив руки на груди.

— Ну а теперь, сеньор Эстрадо, не будете ли вы любезны, сообщить, зачем приехали сюда? — «И когда уберетесь отсюда», хотелось добавить ей, но эти слова так и не прозвучали.

— Ну, зачем же спешить, сеньорита Холм?

Перед тем как войти, он весь горел от нетерпения, теперь же, оказавшись внутри, расслабился и успокоился. У Габи, наоборот, нервы были напряжены до предела, и она чувствовала себя мышью, к которой крадется кот.

— Простите, — произнесла Габи ломающимся голосом, — но повод для спешки все-таки есть.

Вместо ответа мужчина опустился на диван. Откинувшись на его спинку, он расстегнул пиджак и ослабил узел галстука.

— Ах, вы даже расселись, — проговорила Габи тоном, который даже ее удивил своей язвительностью.

Вообще-то она была терпелива и любезна даже с самыми требовательными и вспыльчивыми пациентами, спокойно выслушивая всяческие нарекания в свой адрес, но только не сегодня утром, и не с этим человеком, разглядывающим сейчас ее костюм, слегка влажный от соприкосновения с наспех вытертым телом и оттого плотно обтягивающий — и подчеркивающий, нет, скорее даже увеличивающий грудь и изгиб между талией и мягкой округлостью бедра.

Наконец он поднял глаза и посмотрел на ее лицо. Что-то в этом взгляде, сумрачном и отчужденном, заставило ее сердце учащенно забиться, отчасти от страха, а отчасти от непонятного возбуждения.

Но странное выражение лица неожиданно исчезло, и мужчина участливо продолжил:

— И пожалуйста, не волнуйтесь. Вам не, о чем беспокоиться.

— Я совершенно спокойна. — В голосе Габи чувствовалась неуверенность, порожденная неожиданно возникшим, словно ветер от дальнего лесного пожара, ощущением.

— В конце концов, мы уже поняли, что у нас есть по крайней мере, одна общая черта.

— Да?.. — Пальцы Габи отпустили бахрому занавески. — Какая же? — Она заставила себя посмотреть в глаза гостю, и у нее вырвался невольный смешок. — Я полагаю, вы имеете в виду, что мы оба рано встали в это воскресное утро?

— И это тоже. Но, кроме того, мы оба предпочитаем спать обнаженными.

Щеки Габи залились краской от возмущения и гнева. Ей вновь вспомнилась унизительная сцена у окна. Она поняла, что этот тип просто хочет вывести ее из себя, и решила не поддаваться на провокацию.

— Вас не касается, как я сплю, сеньор Эстрадо, — надменно заявила Габи, тряхнув каштановыми локонами, — но к вашему сведению, когда вы пришли, я принимала ванну.

— А… понимаю, — в его глазах читалась насмешка, — и очень сожалею.

— Позвольте кое-что объяснить вам, — Габи почувствовала, что, несмотря на все усилия, начинает злиться. — В вас есть то, что я больше всего ненавижу в высокомерных и самовлюбленных латиноамериканских мужчинах.

Но он только снисходительно кивнул, словно благодаря за комплимент.

— Я полагаю, что вы говорите это, опираясь на свой большой опыт.

— Наоборот, хочу вам сообщить, что никогда не была с ними близка.

— Близка?.. Хм, — задумчиво произнес он, — не переживайте, милая Габриэла! Это трагическое упущение в вашей жизни нетрудно наверстать.

Мгновенно и легко мужчина поднялся с дивана и приблизился к ней. Испугавшись, Габи отступила назад, но он, схватив ее за запястья, притянул к себе и, заключив в объятия, прижал к своему телу.

— Да как вы смеете?! — У Габи перехватило дыхание. — Убирайтесь к черту! Отпустите меня…

Но его настойчивые губы, безжалостно прервав беспомощные протесты, уже приблизились к ее губам. Когда Габи попыталась освободиться, мужчина грубо схватил ее за волосы — так, что у нее на глазах выступили слезы. Тем временем вторая его рука обхватила ее, скользя все ниже, прижимая к своему животу и бедрам так, что их тела слились — только тонкая ткань одежды отделяла его мускулистый торс от нежного тела Габи, которое во время этого неожиданного объятия от нахлынувшей злости и страха мгновенно стало напрягшимся и жестким.

— Я же сказала, отпус…

Но сердитые слова были перехвачены его губами, и, прежде чем Габи вновь успела сжать губы, язык мужчины проник между ними, заставив раскрыться шире, и погрузился еще глубже. Снова, и снова, и снова он погружал в нее язык, наслаждаясь каждым проникновением, и вдруг Габи почувствовала, как ее губы и все тело начинают поддаваться этой ласке, вместо того чтобы собраться с силами и оказать сопротивление… Запах мужчины, близость его тела зажгли в Габи ответный огонь, пульсирующий в венах и делающий ее слабой и беспомощной. Глаза ее прикрылись, со слабым стоном она повисла на Луисе Эстрадо.

— Пожалуйста… — Ее голос походил на тихое всхлипывание, хотя теперь Габи сама не могла бы сказать, о чем просила — то ли о том, чтобы он отпустил ее, то ли, наоборот, чтобы полностью поглотил.

Но гость отпустил ее так, же неожиданно, как и схватил, с каким-то презрительным пренебрежением разомкнув руки. Когда ошеломленная Габи открыла глаза, она отпрянула и наверняка бы упала, если бы не схватилась за край стола. Ее дыхание было бурным и прерывистым. Отбросив упавшие на глаза волосы, она увидела белозубую улыбку мужчины.

— Как видите, сеньорита Холм, ваша неопытность в отношении физической близости с латиноамериканцами легко устранима.

— Свинья! — задохнулась от возмущения Габи. Ее ярость еще более усилилась, когда она поняла, что поцелуй, от которого земля заколебалась под ее ногами, оставил равнодушным ее гостя. — Держите при себе свои отвратительные руки!

— Отвратительные? — Он вопросительно поднял бровь. — Но, дорогая моя, ваше тело, которое все еще тянется ко мне, говорит об обратном…

Его невозмутимый взгляд скользнул по ее груди, и Габи непроизвольно уставилась туда же.

Сквозь тонкий шелк предательски проступали набухшие соски, явственно свидетельствуя о чувствах, пробудившихся в ней. Габи прикрыла их руками, словно пытаясь защититься от чего-то опасного и страшного.

— Если вы посмеете еще, хоть пальцем дотронуться до меня… — Она задохнулась и попыталась успокоиться.

— То?.. — с предельной вежливостью поинтересовался мужчина.

— То первое, что я завтра сделаю, — позвоню в посольство и подам официальную жалобу на поведение их… их посыльного.

На мгновение губы мужчины сомкнулись в тонкую линию, но тут, же железное самообладание взяло верх.

— Это, сеньорита, ваше право. Жаль только, что я в это время уже буду вне досягаемости любого нагоняя от посольства.

— О да. Я забыла. Ведь завтра вы благополучно возвращаетесь в Венесуэлу. Это означает, что мне, по крайней мере, хоть в чем-то везет, и я больше вас никогда не увижу.

— Никогда — это очень долго, керида, дорогая моя, — вкрадчиво возразил он. — Но у меня действительно есть билет до Каракаса на сегодняшнее утро.

— Надеюсь, что это будет приятное путешествие, не так ли? — с притворной любезностью проговорила Габи.

— Надеюсь! — Он на мгновение замолк. — Для нас обоих.

— Обоих? — Габи недоуменно посмотрела на мужчину. — Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Только то, что вы слышали, — не спуская с нее твердых, стальных глаз, мужчина достал из кармана пиджака портмоне из свиной кожи, открыл его, извлек сложенный лист бумаги и протянул его Габи.

Она взяла его со странным предчувствием, развернула и прочла.

— Авиационный билет… в Каракас, — Габи подняла глаза на Эстрадо. — На мое имя?

— Как видите.

— На сегодня? — Ее мозг оцепенел, не в силах уловить связь между происходящим. — Но я не понимаю…

— Неужели? — Его тон не предвещал ничего хорошего. — Все достаточно просто, сеньорита Холм. Вы когда-то пытались разыскать в Венесуэле свою семью? Теперь предстоит встреча.