* * *

– Вас следует поздравить, – осторожно говорит мне Эдвард Сеймур, когда мы с дамами прогуливаемся вдоль реки, наслаждаясь утренней прохладой. Он вернулся из Булони, наконец получив освобождение от обязанностей командующего и снова возвратив себе влияние при Тайном совете. Лорду Ризли так и не удалось вернуть расположение короля после знаменитой сцены в саду, Стефан Гардинер был тише воды, ниже травы, а папский посланник увозил домой одни лишь расплывчатые обещания. Все это дает нам основание надеяться, что делу реформы вновь дадут ход. У меня есть все причины для радости.

– Правда?

– Вам удалось то, что до этого не удавалось никому другому.

Я осматриваюсь, но Эдвард Сеймур не из тех людей, которые позволили бы себе вести такие беседы при свидетелях.

– Вы так думаете?

– Вы вызвали гнев короля, но вам удалось получить его прощение. Вы очень умная женщина, Ваше Величество, и вы обладаете тем, чем не владеет никто другой.

Я склоняю голову. Я никогда и никому не стану рассказывать об этом, потому что мне нестерпимо стыдно. К тому же я допустила смерть Анны Эскью.

– Вы с ним управляетесь, – говорит он. – Вы – настоящий дипломат.

Я чувствую, как мои щеки покрывает румянец от воспоминаний. Мне не хочется, чтобы Эдвард напоминал мне о той ночи, я и так ее никогда не забуду. Теперь я склонна думать, что мне уже никогда не удастся вернуть прежнее уважение к себе после того, через что я прошла. И меньше всего я нуждаюсь в том, чтобы Эдвард рассуждал о том, чего мне стоило уничтожение ордера на мой арест.

– Его Величество милостив, – тихо говорю я.

– Более того, он стал менять свое мнение, – говорит Эдвард. – В королевстве больше никого не сжигают за ересь. Весь народ всколыхнулся против этого зверства, и король изменил свое отношение к происходящему вместе с ним. Он говорит, что Анну Эскью должны были помиловать и что она стала последней жертвой. Вот какое влияние вы на него оказываете, Ваше Величество, и все, кто мечтает видеть церковь реформированной, искренне благодарны вам. Многие из нас благодарят Господа за вас. И многие знают, что вы – настоящий ученый, теолог и лидер.

– Жаль, что для некоторых это послабление пришло слишком поздно, – тихо говорю я.

– Да, но некоторые сторонники реформации все еще находятся в тюрьмах, – говорит Эдвард. – Вы можете поспособствовать их освобождению.

– Король не слушает моих советов, – напоминаю я.

– Такая женщина, как вы, способна вложить мысль в голову мужа и поздравить его с тем, что она там оказалась, – говорит Эдвард, широко улыбаясь. – Вы знаете, как это делается. И вы единственная, кому это удалось с ним.

Я же думаю о том, что я начала свое правление как ученый, приобщаясь к великому и духовному, а стала шлюхой, чтобы оказаться перед необходимостью учиться грязным трюкам.

– Нет ничего постыдного в смирении ради богоугодного дела, – говорит Эдвард, словно читая мои мысли. – Паписты терпят поражение, король настроен против них. Вы можете помочь освобождению хороших людей и убедить короля позволить людям молиться так, как им удобнее. Вы должны использовать свое очарование и красоту с искусством Евы и чистым духом Мадонны. Это и значит быть женщиной у власти.

– Странно, я ощущаю себя, напротив, бессильной.

– Используйте то, чем обладаете, – говорит он. Хороший совет хорошего человека шлюхе. – Применяйте то, что вам не запрещают делать.

* * *

Я тщательнейшим образом слежу за тем, что говорю, не позволяя себе ни слова противоречия королю. Я прошу его пояснить смысл и назначение чистилища и с удивлением слышу о том, что нигде в Библии подобное место или подобная идея не упоминается и что вся теория и само понятие были созданы уже самой Церковью, чтобы выманить у прихожан деньги.

Я слушаю с видом благодарного ученика, когда Генрих разглагольствует о тех вещах, которые стали мне понятны еще в самом начале моих занятий. Теперь он просматривает книги, которые я спрятала, боясь за свою безопасность, и рассказывает мне о том, что потрясло его своей новизной, и о том, чему мне стоит у него научиться. Даже крошка леди Джейн Грей знает об этих истинах, принцесса Елизавета читала о них, и я сама учила этому их обеих. Но сейчас я сижу подле короля и восторженно восклицаю, когда он рассказывает мне о банально очевидном, восторгаюсь его открытиями давно известного и воспеваю остроту его ума.

– Я освобожу обвиняемых в ереси, – говорит мне Генрих. – Человека нельзя заточать в тюрьму за его разум, если он подходит к духовным вопросам с должным почтением и осмотрительностью.

Я молча киваю, словно лишившись дара речи от широты мышления короля.

– Ты обрадуешься, узнав, что такой проповедник, как Хью Латимер, вновь обретет свободу, чтобы нести слово людям? – спрашивает Генрих. – Он ведь проповедовал у тебя, не так ли? И ты снова сможешь его приглашать.

– Я буду очень рада, если невиновные получат свободу, – я взвешиваю каждое слово. – Ваше Величество – милостивый и справедливый судья.

– Ты будешь снова устраивать у себя полуденные проповеди?

Я не понимаю, что именно он хочет услышать, но должна каким-то образом угадать.

– Если Ваше Величество этого пожелает. Мне нравится слушать проповедников, которые помогают мне понять ваши мысли. Если я читаю книги авторства отцов Церкви, то могу последовать за сложным рисунком ваших рассуждений.

– Ты знаешь, какой девиз был у Джейн Сеймур? – внезапно требует он ответа.

– Да, Ваше Величество, – я краснею.

– Какой?

– Кажется, «Связанная послушанием и служением».

И тут король заходится смехом, в котором нет ничего веселого, громко, широко раскрыв рот.

– Скажи еще раз! Давай!

– «Связанная послушанием и служением».

Он продолжает смеяться, я же старательно сохраняю улыбку на своем лице, словно готовая посмеяться шутке, но слишком несообразительная, чтобы самостоятельно ее понять. Я – глупая, недалекая женщина, у которой нет чувства юмора, зато предостаточно обожания к мужу и восторга от его острот.

* * *

Адмирал Франции, Клод д’Аннебо, который вел переговоры с Эдвардом Сеймуром о заключении мира, приезжает в Хэмптон-корт, где в его честь устроен большой прием. Дети короля – и, главное, Эдвард – должны будут приветствовать его. Король сказывается уставшим и просит меня проследить за тем, чтобы Эдвард достойно исполнил свою роль, соблюдя достоинство королевского дома Тюдоров.

Ожидается прибытие около двух сотен человек французской делегации, и весь двор вместе с Тайным советом будут их встречать. Мы разместим их в золотых шатрах в садах и построим временные домики для банкетов, в которых будут проходить пиршества. Мы рисуем на плане это маленькое поселение и на другом листе бумаги составляем план на каждый из десяти дней их пребывания: каждый прием, каждую охоту, каждое представление, маскарад, соревнования и пиры.

Принцесса Елизавета и леди Джейн все это время находятся с нами, мы смеемся и посылаем за шляпами, и вскоре начинаем в лицах проигрывать встречу французов. Эдвард играет самого себя, а все остальные – французов, низко кланяющихся и рассыпающихся в благодарностях и длинных речах, до тех пор пока мы не сбиваемся, начинаем хохотать и становимся снова самими собой.

– Но будет ли сам прием похож на это? – взволнованно спрашивает Эдвард. – И я буду стоять именно тут? – Он указывает на платформу, которую мы изобразили на плане.

– Зачем так волноваться? – спрашивает Елизавета. – Ты же принц, а наша леди мать – регент. Что бы вы вдвоем ни решили и как бы это ни сделали – все будет правильно. Ты же принц Уэльский, ты ни в чем не можешь ошибиться.

– Я последую вашему примеру, леди мать, – говорит мне Эдвард с самой милой улыбкой.

– Ты – принц, – говорю я ему. – И Елизавета права. Что бы ты ни сделал, все будет правильно.

* * *

Визит проходит в точности так, как было запланировано. Принц Эдвард выезжает навстречу делегации с эскортом, в изукрашенных золотом одеждах. Рядом с огромными стражниками он кажется совсем маленьким, но при этом прекрасно управляет лошадью и приветствует гостей с достоинством и на идеальном французском. Я так им горжусь, что, когда он возвращается в мои покои, обнимаю его, и мы танцуем по всей комнате.

Я докладываю королю о его прекрасном поведении, и Генрих говорит, что лично встретится с адмиралом, чтобы вместе с ним отправиться в часовню на службу.

– Сегодня ты хорошо послужила мне и королевской семье, – говорит мне Генрих, когда я вечером прихожу в его покои, чтобы рассказать о том, как прошла встреча и церемонии, и как принц Эдвард играл роль хозяина в отсутствие отца, и как король может гордиться сыном Джейн Сеймур. – Ты стала ему матерью гораздо больше, чем его родная мать, которую он не знал.

Я обращаю внимание на то, что сегодня он говорит о ее смерти как об уклонении от исполнения долга.

– Сегодня ты была регентом для своего королевства. Я тебе благодарен.

– Я сделала лишь то, что должна была сделать, – вторю я ему.

– Я рад, что ты изображена рядом с ним на нашем семейном портрете, – говорит он. – И тебе по праву оказана честь как его приемной матери.

Я пребываю в растерянности. Он явно забыл о том, что на том портрете изображена Джейн Сеймур, его покойная жена. Я всего лишь позировала для того, чтобы она хорошо вписалась в композицию, но моего лица там нет, как не существует и отдельного моего портрета с мальчиком, которого я полюбила. Но Генрих продолжает свою речь.

– Ты чтишь свою страну и свою веру и за последние несколько месяцев убедила меня в том, что по праву занимаешь свое место.

Я оглядываю комнату. Рядом нет никого, кто мог бы с ним поспорить. Придворные из обычного окружения находятся достаточно близко, чтобы его услышать, но сейчас они уже почти все дружелюбно относятся либо ко мне, либо к делу реформы. Стефана Гардинера нет. Между ним и королем возник спор относительно небольшого надела земли, и король неожиданно резко на него отреагировал. Гардинеру придется основательно потрудиться, чтобы снова завоевать расположение короля, а пока я наслаждаюсь его отсутствием. Ризли не появлялся с памятной встречи в саду, когда он явился, чтобы меня арестовать.