– Итак, мы с тобою друзья, – говорит Генрих, склоняя голову набок и любуясь темным шелком моего платья, через который просвечивало белое белье. – Но я считаю, что ты очень плохо себя вела. Я думаю, что ты читала книги, которые были запрещены, и слушала проповеди, которые распространяли ересь.

Я могу стерпеть и обращение со мною как с нерадивой ученицей за свою научную работу. Я склоняю голову.

– Простите меня, если я сделала что-то неправильно.

– А ты знаешь, что я делаю с девочками, которые плохо себя вели? – шаловливо спрашивает король.

Все мысли в моей голове разлетелись кто куда. Он никогда так раньше со мною не разговаривал, унижая меня и делая себя идиотом. Но я не могу позволить себе воспротивиться.

– Я не думаю, что плохо вела себя, милорд.

– О нет, плохо, очень плохо! Так ты знаешь, что я делаю с девочками, которые плохо себя вели? – спрашивает он снова.

Я качаю головой. Кажется, у него начинается старческое слабоумие. Это мне тоже придется перетерпеть.

Генрих подзывает меня к краю кровати:

– Подойди немного ближе.

Я встаю со своего стула и подхожу. Я двигаюсь грациозно, как подобает женщине, с высоко поднятой головой, как и должна ходить королева. Мне кажется, он не сможет продолжать эту игру, словно я ребенок, который заслужил выволочку. Но я ошибаюсь. Король берет меня за руку и привлекает чуть ближе к себе.

– По-моему, ты читала книги, которые Стефан Гардинер счел бы ересью, плохая девочка.

Я широко распахиваю глаза, стараясь выглядеть как можно наивнее.

– Я бы никогда не пошла против воли Вашего Величества. И Стефан Гардинер никогда не обвинял меня в подобных проступках, у него нет никаких доказательств.

– О, он-то тебя обвинял, – он посмеивается так, словно находит это смешным. – Будь в этом уверена! И друзей твоих обвинял, и девицу-проповедника, и были у него все необходимые доказательства, чтобы доказать мне, да и присяжным тоже, Кейт, что ты, увы, была очень плохой девочкой!

– Но я же объяснила… – я пытаюсь улыбнуться.

Теперь я замечаю, как по его лицу пробежала тень раздражения.

– Забудь обо всем этом. Я сказал, что ты была плохой девочкой, и я считаю, что тебя надо наказать.

Я тут же вспоминаю о Тауэре и виселице, которую могут построить на холме. Я думаю о своих фрейлинах и проповедниках, которые говорили перед нами. Я думаю об Анне, ожидающей в Тауэре своего освобождения.

– Наказать?

Он тянется ко мне своей левой рукой. Я беру ее, и он резко дергает меня к себе, словно намереваясь перетянуть через кровать.

Я повинуюсь его руке.

– Ваше Величество?

– Вставай на колени на кровати, – говорит Генрих. – Вот твое наказание.

Он видит мое лицо, искаженное страхом, и начинает смеяться так сильно, что его накрывает приступ кашля и по лицу текут слезы.

– Ох… Ты что, думала, что я тут отрублю тебе голову? О, Боже! О, Боже! Ну какие дуры эти женщины! Давай, иди сюда и вставай на колени.

Я подбираю юбку свободной рукой и встаю рядом с ним на колени. Он отпускает мою руку, и теперь я нахожусь там, где он этого хочет, – на коленях перед ним. В этом положении смрад от его ноги ощущается еще более остро. Я складываю руки вместе, словно собираюсь приносить клятву.

– Да нет, не так! – нетерпеливо восклицает король. – Я не хочу, чтобы ты молила о прощении. Вставай на руки и колени, как собака.

Я не верю своим ушам, но, когда я поднимаю на него взгляд, я вижу, что он покраснел от напряжения. Он говорил совершенно серьезно, и, пока я замерла в нерешительности, я вижу, как его глаза становятся злыми.

– Я тебе уже сказал однажды, – тихо говорит Генрих. – За дверями стоят стражники, и, стоит мне сказать лишь слово, тебя посадят на баркас и отвезут в Тауэр.

– Я знаю, – быстро говорю я. – Просто я не понимаю, что именно вы хотите, чтобы я сделала, милорд. Я сделаю для вас все, что вы пожелаете, и вы это знаете. Я пообещала любить…

– Я уже сказал тебе, что делать, – перебивает он меня. – Вставай на руки и на колени, как собака.

У меня от стыда пылает лицо. Я опускаюсь на руки и прячу голову, только чтобы не видеть торжествующее выражение на его лице.

– Подними юбки.

Это уже слишком.

– Я не могу…

Но король только улыбается.

– Выше ягодиц, – говорит он. – Подними свои юбки, чтобы у тебя оголилась задница, как у шлюхи со Смитфилда[22].

– Ваше Величество…

Генрих поднимает руку, словно чтобы предупредить мои возражения. Я смотрю на него и размышляю, не осмелиться ли мне воспротивиться ему.

– Мой баркас… – шепчет он, – ждет тебя.

Я медленно подбираю свои юбки, собирая их на уровне талии, оставляя меня обнаженной от талии и ниже, и встаю на четвереньки на постели короля.

Он начинает копошиться возле себя, и я с отвращением думаю, что он сам себя удовлетворяет, возбудившись от зрелища нагого тела, и пытаюсь представить, что еще может меня ожидать. Но король достает плетку, короткую плетку наездника, и подносит ее к моему пылающему лицу.

– Видишь? – тихо спрашивает он. – Она не толще моего мизинца. Законы этой земли, мои законы, говорят, что муж может бить свою жену палкой не толще своего мизинца. Видишь, вот это – маленькая плеточка, которую я могу по закону на тебе использовать. Мы договорились?

– Но Ваше Величество не станет…

– Таков закон, Екатерина. Равно как и закон о ереси и об измене. Ты понимаешь, что я тот, кто издает эти законы, и тот, кто следит за их исполнением? Что ничто в Англии не происходит без моей на то воли?

Мои ноги и ягодицы замерзли. Я наклоняю голову к вонючим простыням и произношу высохшим горлом:

– Понимаю.

Генрих сует мне плеть в лицо.

– Посмотри! – требует он.

Я поднимаю голову и смотрю.

– Целуй ее!

– Что? – Я не смогла удержать лицо от гримасы.

– Целуй плеть. Как знак того, что ты принимаешь свое наказание. Как хороший ребенок. Целуй.

Я мгновение просто смотрю на него, снова прикидывая, могу ли отказаться ему подчиняться, но он совершенно спокойно возвращает мой взгляд. Только ярко-бордовые щеки и частое дыхание говорят о том, что король возбужден. Он подносит плеть ближе к моим губам.

– Давай.

Я поджимаю губы. Генрих подносит ее ко мне почти вплотную. Я целую ее. Он поворачивает ее ручкой ко мне, и я целую ее тоже. Он подносит свою руку, сжимающую плеть, к моим губам, и я целую его толстые пальцы. И, не меняя выражения лица, он заносит руку с плетью и со всею силой опускает ее на мои ягодицы.

Я кричу и стараюсь увернуться, но он крепко держит меня за руку и дергает обратно, и снова наносит удар. Трижды я слышу свист плети, и трижды она опускается на мое тело. Я чувствую сильную боль. В то время как на моих глазах кипят слезы, он снова подносит плеть к моему лицу и шепчет:

– Целуй ее, Екатерина, и говори, что ты научилась послушанию, подобающему жене.

Я прокусила губу до крови, и на вкус она похожа на яд. Я чувствую, как слезы текут по моим щекам, и мне не удается подавить всхлип. Он трясет плетью у меня перед лицом, и я целую ее, как он и требует.

– Говори! – напоминает он.

– Я научилась послушанию, подобающему жене, – повторяю я.

– Скажи: спасибо, милорд муж мой.

– Спасибо, милорд муж мой.

Король затих. Я с трудом делаю вдох, чувствуя, что в груди еще теснятся всхлипы. Решив, что мое наказание окончено, я опускаю свое платье. Ягодицы саднит, и я боюсь, что они кровоточат и что я испачкаю кровью свое белое белье.

– И еще кое-что, – вкрадчиво говорит он, все еще держа меня на коленях. Я жду.

Он откидывает с себя одеяло, и я вижу, что на его толстом обнаженном теле надет жесткий гульфик, как на парадном портрете, и выглядит это как чудовищная эрекция. Вид этого белого, расшитого серебряной нитью и жемчугами украшения на рыхлом нездоровом животе вызывает очень странные ощущения.

– Целуй и это тоже, – велит он.

Теперь я понимаю, что моя воля сломлена. Я вытираю слезы тыльной стороной руки и чувствую, что размазываю по лицу содержимое носа. Но я готова это сделать, чтобы сохранить себе жизнь.

Он поглаживает свою накладку так, словно доставляет себе удовольствие, и хихикает.

– Тебе придется это сделать, – просто говорит он.

Я киваю. Я знаю, что мне придется. Я наклоняю голову и касаюсь губами ее вышитой вершины. И тогда одним мощным движением он хватает меня за волосы на макушке и бьет лицом о накладку, так что жемчуг на ней разбивает мне губы. Я не пытаюсь отпрянуть, а просто стою, не двигаясь, пока он совершает что-то вроде акта с моим лицом, снова и снова, пока мои губы не начинают кровоточить. Король выглядит утомленным, его лицо покраснело и покрылось потом. Гульфик весь покрыт кровью, словно он только что лишил меня девственности. Генрих откидывается на подушки и вздыхает с явным удовлетворением.

– Можешь идти.

* * *

Когда я выхожу из королевской спальни и тихо закрываю за собою дверь, ночь уже близится к концу. Я неловко иду по личным покоям короля в его приемную, где ожидают его пажи.

– Идите к нему, – говорю я, прикрывая рот рукой. – Он хочет выпить и поесть.

Нэн и Мод встают со своих мест возле камина. Двойные двери между личными покоями и приемной заглушили мои крики, но Нэн сразу чувствует: что-то случилось.

– Что он с тобой сделал? – спрашивает она, осматривая мое бледное лицо и разводы крови вокруг рта.

– Всё в порядке, – говорю я.

Мы идем до моих покоев в молчании. Я знаю, что моя походка неловка, и чувствую, как льняное белье прилипло к следам от плети. Я вхожу в спальню, Мод у входа кланяется и закрывает дверь. Нэн развязывает мое ночное платье.

– Не надо никого звать, – говорю я. – Я буду спать в белье, вымоюсь завтра.

– Но запах от раны остался на твоем белье.

– Он остался на всем моем теле, – с трудом сдерживаясь, говорю я. – Но я должна уснуть. Я не вынесу…