* * *

Предсказания астронома оказались верными по меньшей мере относительно моих исследовательских занятий. Архиепископ Кранмер каждый день посещает меня, чтобы обсудить работу Тайного совета и того, как именно мне следует отвечать на просьбы и доклады, которые приходят со всего королевства. Однако сразу же, как только заканчиваем с делами мирскими, мы тут же переходим к рассуждениям о мире духа. Архиепископ оказывается одним из самых воодушевленных и вдохновляющих исследователей, которых я когда-либо встречала, и каждый день приносит либо новую проповедь, либо новый буклет, иногда написанный от руки, иногда только что отпечатанный, чтобы оставить его мне для размышлений. На следующий день мы обсуждаем то, что он принес. Мои фрейлины внимательно слушают и часто сами участвуют в разговоре. Принцесса Мария чаще всего защищает традиционную Церковь, но даже она вынуждена признать, что слова архиепископа отмечены удивительной логикой и духовным озарением. Мои покои становятся центром для дебатов, настоящим университетом для женщин, куда архиепископ приводит своих капелланов и приглашает проповедников из Лондона, дабы те делились своим видением Церкви и ее будущего. Все они активно изучают Библию на латыни, греческом и во всех ее современных переводах. Мы часто переходим от одного перевода к другому в поисках исходного значения слова, и я с восторгом осознаю, насколько развилось мое понимание латыни. Теперь я понимаю, что мне придется заняться изучением греческого языка тоже.

Однажды утром в приемный покой входит Томас Кранмер, кланяется мне и тихо спрашивает:

– Могу ли я попросить о приватной аудиенции, Ваше Величество?

Я отхожу в тихую часть комнаты, но с удивлением понимаю, что он кладет мою руку себе на сгиб локтя и выводит меня в длинную галерею, где нас никто не может слышать.

– Я хотел вам кое-что показать, – говорит Кранмер, мерцая темными глазами под седыми бровями. Из рукава он достает книгу в кожаном переплете, на титульном листе которого стоит одно слово: «Псалтирь». Вздрогнув, я понимаю, что он держит в руках мой перевод. Мой первый изданный перевод.

– Автор перевода не указан, – говорит Кранмер, – но я тут же узнал его голос.

– Но напечатано это было анонимно, – быстро перебиваю его я. – У этой книги нет признанного автора.

– И это мудрое решение. Слишком много людей оспаривает право простого человека на самостоятельное понимание Библии или псалмов, и слишком много найдется желающих раскритиковать смельчака, отважившегося перевести псалмы епископа Фишера, которые тот перевел на латынь. – Он замолчал, продолжая тепло улыбаться. – И мне кажется, что никому и в голову не придет, что это могла сделать женщина.

– Так и должно оставаться, – говорю я.

– Согласен. Я просто хотел вам сказать, что эту книгу мне прислал человек, который понятия не имел о том, кто бы мог быть автором этого перевода, но считал его превосходным. Я тоже был рад его получить. Кем бы ни оказался его автор, он вправе гордиться плодами своих трудов. Он хорош, и хорош весьма.

Я понимаю, что густо покраснела, как стыдливый служка.

– Вы очень добры…

– Я просто отдаю должную дань, не больше. Это работа настоящего знатока языков и поэта.

– Благодарю вас, – шепчу я.

* * *

Воодушевленная публикацией и успехом Псалтири, я предлагаю архиепископу отважиться на великий труд – перевод четырех Евангелий Нового Завета, основных документов, повествующих о жизни Христа. Я боюсь, что он отсоветует мне браться за него, но архиепископ полон энтузиазма. Мы начнем с латинского перевода крупнейшего ученого Эразма Роттердамского и попытаемся перевести его на английский язык красивыми, но понятными для каждого словами.

Ибо если люди смогут читать о жизни Христа, описанной простым языком, и понимать написанное, как они смогут не последовать за Ним? Чем больше я занимаюсь, тем больше крепнет моя уверенность в том, что люди, как мужчины, так и женщины, могут управлять судьбой своей души, прилагать усилия для ее спасения и молиться Всевышнему без посредников.

И, задумавшись об этом, я прихожу к твердому убеждению, что большая часть условий, традиций и непременных обязанностей, возлагаемых римской церковью на свою паству, является постыдной практикой вымогания у простого люда. Разве не грех продавать бедным прихожанам значки паломника, говоря при этом: они означают, что их покупатели были в паломничестве веры, чем окупили собственные грехи? А заставлять женщину поверить в то, что если достаточное количество монахинь споют достаточное количество гимнов и отслужит достаточное количество месс, то душа ее умершего ребенка точно попадет в рай, разве не мошенничество? Чем оно отличается от изготовления фальшивых монет? А покупка индульгенции или принуждение священника признать брак недействительным, молча взирать на нарушение закона о родстве и наблюдать, как папа римский обдирает как липку своих кардиналов, а те в свою очередь – епископов, а те – приходских священников, которые выжимают десятину у нищей паствы? Всему этому придет конец, если только мы придем к соглашению, что душа человеческая может обращаться к Богу напрямую, без посредников. Крестная жертва – это деяние Господа. Церковь же – плод рук человеческих.

Я думаю о той ночи, когда молилась и впервые почувствовала, что Господь услышал меня. Я действительно ощутила Его ответ. Когда я думаю о простоте и поразительной красоте жертвы, принесенной Иисусом, то и умом, основываясь на знании из прочитанных мною книг, и сердцем я понимаю, что все церковные ритуалы должны уйти, освободив место прямому общению между Богом и верующим, так, как призывает Всевышний. И тогда не будет слепого фанатичного повиновения и бессмысленного бормотания на неосознанных языках. Люди научатся читать и получат в свое распоряжении Библию, чтобы познавать Бога в ней самостоятельно. Вот во что я верю сейчас и именно к этому буду стремиться как регент и как королева. В этом я вижу свой священный долг и свое призвание.

* * *

В сентябре в результате длительной осады сдается Булонь, и король начинает готовиться к возвращению домой, чтобы окунуться в чествования героя. Он на самом деле пишет из Франции, заказывая устроить ему настоящие геройские почести, и моя задача заключается в том, чтобы проследить за их подготовкой. Королевская армия должна пройти победным маршем от Дувра до Лондона, и весь двор должен ехать встречать Его Величество в замок Лидс в Кенте. Я должна велеть королевскому стекольщику изготовить особые витражи для окон торжественного зала для приемов, спален и часовни в замке Лидс. Мастер стекольщик проходит ко мне за утверждением эскизов, и я вижу изображения мрачного замка Булони и королевскую армию, выстроившуюся перед ним.

– Когда солнце будет светить сквозь эти витражи, стены булонского замка будут торжественно светиться в закатных лучах в последний раз, перед тем как рассыпаться в руины, – говорит Галеон Хоун. – Резчикам и художникам по стеклу уже доставлено все необходимое.

– Они смогут закончить все вовремя?

– Мы работаем днями напролет, и вечерами тоже, и ко времени пира окна в зале для приемов будут готовы. Остальные придется доделывать позже.

– Вы должны успеть сделать еще витраж в часовню, – говорю я. – Потому что король захочет его увидеть. Нам велено устроить праздничную мессу, к началу которой витражи уже должны быть на месте. Я вынуждена буду на этом настаивать, мастер Хоун.

В ответ этот маленький живой человек с огрубевшей от постоянных порезов кожей на руках говорит:

– Хорошо, Ваше Величество. Вы умеете ставить цели. Но только посмотрите на рисунки! Видите, как я показал короля и его дворян перед замком? – И он показывает мне новые рисунки. – Смотрите, вот герцог Норфолкский, герцог Саффолк Чарльз Брэндон, сэр Томас Сеймур. Вот, Ваше Величество, смотрите, это ваш благородный брат!

Он действительно сделал хорошие четкие наброски с изображением окружения короля. Кто-то из них в доспехах с развевающимися стандартами, а за их спинами видны крохотные лошади в боевой амуниции и пушки, из жерл которых вылетает дым и искры.

Я смотрю на четкий профиль Томаса Сеймура и с трудом произношу:

– У вас они совсем как живые… Я могу оставить себе эти наброски?

– Да, король здесь очень похож, – мастеру явно приятна похвала. – Берите, Ваше Величество. Возьмите вот этот. Я приготовил эскизы и для стекольщиков. А вот здесь изображен момент, когда падают стены. Это великий момент! Как падение Иерихона для Иисуса Навина.

– Да, – говорю я, размышляя, разумно ли будет оставлять у себя эскиз к портрету Томаса. Да, прямо по центру здесь изображен король, а драгоценный профиль Томаса виден только с краю. Никто не может, глядя на эту картину, определить, что я храню ее только ради образа этого человека. Я вполне могу запереть его под замок вместе с моими книгами и рукописью Псалтири, которую я перевела. Или же могу спрятать его в своей Библии, и никто так и не узнает, чье лицо я буду искать, открыв эту страницу.

Хоун показывает мне другие эскизы, которые он выстроил в определенной последовательности, рассказывая в картинах историю завоевания Франции, создания союза с Испанией и триумфально завершившейся осады. Окно в часовне решено украсить темами благодарения и празднования победы. Там будет ангел, благословляющий всю кампанию, и король, торжественно въезжающий в городские ворота под сенью лавровых листьев.

– Я закончу этот витраж к приезду короля, – обещает мастер. – Я завтра же отправлюсь в Кент, отвезу туда стекло и вставлю его прямо там, дабы не разбить готовый витраж в дороге. Мы успеем. Когда он войдет в Кент, свинец на швах еще не остынет, но витраж будет готов.

Я позволяю ему собрать свои бумаги и приготовиться к прощальному поклону и подвигаю к нему предложенный мне портрет Томаса вместе с другими набросками.

– Разве вы не хотели их оставить себе, Ваше Величество? Может быть, сделать для них рамку?