– У меня есть очень хорошие новости для тебя, – говорю я. – Ты узнаешь это от Тайного совета, но я хотела сказать тебе это до публичного объявления. Король решил объявить наследников на престол. Тебя будут называть принцесса Мария, и ты наследуешь трон после Эдварда.

Девушка опускает глаза, пряча их под темными ресницами, и я вижу, как ее губы шевелятся в благодарной молитве. Только залитые румянцем щеки показывают, насколько она взволнована этим сообщением. Но взволновала ее не возможность занять трон, у нее нет амбиций Елизаветы.

– Значит, он наконец признал, что мать была чиста перед ним, – говорит она. – Он отрекается от своих слов о том, что их брак был нечистым пред лицом Бога. Моя мать была вдовой после смерти его брата, а потом доброй женой ему.

Я кладу руку ей на колено, призывая остановить поток слов.

– Об этом он не сказал ни слова. И я не скажу, и тебе не следует обсуждать это тоже. Он называет тебя принцессой, Елизавету тоже. Елизавета следует за тобою в праве престолонаследия, за нею – леди Маргарет Дуглас и ее родственники. Он ничего не говорил о твоей матери или о браке с нею.

Мария собирается возразить, но потом просто кивает. Любой здравомыслящий человек понимает, что если король признаёт своих дочерей, то логично будет предположить, что тем самым он признаёт брак с их матерями законным. Но эта исключительно умная девушка понимает, что от короля не стоит ожидать логичных поступков или умозаключений. Король принимает решения, от которых зависит целая жизнь, и делает это по щелчку пальцев и зачастую без всяких оснований. Когда-то он лишил обеих дочерей наследства, а потом и вовсе превратил в бастардов.

– Значит, он устроит для меня брак, – говорит она. – И для Елизаветы тоже. Если мы – принцессы, то нас могут выдать замуж за королей.

– Это так, – говорю я с улыбкой. – Об этом я даже не думала. Это станет следующим шагом. Вот только не знаю, смогу ли я расстаться с вами.

Мария накрывает мою руку своей.

– Я не хочу покидать вас, – говорит она. – Но мне пришло время выйти замуж. Мне нужен свой собственный двор, и я хочу родить собственного ребенка, которого смогу так же любить.

Некоторое время мы так и сидим с сомкнутыми руками.

– Принцесса Мария, – говорю я, смакуя новый титул. – Мне не выразить, как я рада, что вы снова обретаете причитающееся вам по праву и что теперь я могу называть вас вслух так, как всегда называла в своем сердце. Моя мать никогда не говорила о вас иначе как о принцессе, а о вашей матери – только как о королеве.

Мария часто моргает, стараясь скрыть слезы в карих глазах.

– Мама была бы счастлива этой новости, – грустно говорит она.

– Это так, – соглашаюсь я. – Но ее наследство, которое она оставила вам, ваше происхождение и образование всегда были и остаются с вами.

* * *

Испанский герцог дон Манрике де Лара должен пожаловать ко двору, но король все еще не здоров.

– Развлекать его придется тебе, – заявляет он. – Я не могу этого сделать.

– Что мне делать? – Я немного напугана таким поворотом.

– Он приедет сюда и встретится со мною. Я приму его в своих частных покоях, но я смогу выдержать все это очень недолго. Поняла?

Я киваю. Тон Генриха говорит о том, что он не просто зол, а в шаге от настоящей ярости. Я знаю, что он раздражен постоянной болью, а бессилие просто приводит его в бешенство. В таком настроении он может наброситься на кого угодно. Я аккуратно осматриваю комнату: пажи стоят, прижавшись спинами к стенам. Шут молча замер рядом с королем, два секретаря согнулись над бумагами и не решаются оторвать от них глаза.

– Он может пообедать с твоим братом и Генрихом Говардом. Они – цвет двора, красивые юноши. Этого ему должно быть достаточно. Договорились?

– Да, сир, – говорю я.

Генрих Говард – старший сын герцога Норфолкского, который получил высокое положение по праву рождения и пока не сделал ничего, чтобы заслужить его или оправдать. Он заносчив, тщеславен, зачинщик споров и стычек – в общем, яркий образец самопровозглашенной золотой молодежи. Но он будет незаменим здесь в качестве красивого развлечения для заморского гостя.

– Потом испанский герцог может отправиться в твои комнаты, и там вы устроите музыкальный вечер и танцы, и ужин… в общем, любое развлечение, какое придет вам в голову. Ты можешь это сделать?

– Да, могу.

Энтони Денни бросает на меня взгляд поверх бумаг, которые он переписывает: королевские указы должны быть разосланы в самые разные уголки Англии. Я отвожу глаза, чтобы не видеть сочувствия на его лице.

– Принцесса Мария может составить вам компанию. Она владеет испанским, и они любят ее благодаря ее матери. Испанский посол, этот старый лис Шапюи, приведет герцога и проследит за тем, чтобы все прошло гладко. Можешь не волноваться о своем испанском, с ними можно говорить на английском и французском.

– Да, сир.

– Не позволяй ему шептаться с нею. Обращайся с ним со всеми почестями, ее же вперед не выдвигай.

Я киваю.

– Ты должна одеться хорошо и выглядеть как королева во всех отношениях. Надень корону, говори властно. Если чего-то не знаешь или не понимаешь, лучше промолчи. В женском молчании нет ничего дурного. Ты должна произвести на них впечатление, так что позаботься об этом.

– Не сомневаюсь, мы сможем показать им, что английский двор так же образован и элегантен, как и любой другой в Европе, – спокойно говорю я.

Наконец король переводит на меня взгляд, и я вижу, что сложившаяся с гримасой боли складка между его бровями постепенно исчезает, а на лице проскальзывает тень от его знаменитой чарующей улыбки.

– И обладает одной из самых красивых королев, – произносит он с внезапной теплотой. – Каким бы поломанным жизнью взбалмошным старым воякой ни был ее муж.

Я подхожу к нему, беру его за руку и тихо говорю:

– Нет, он не стар, мой вояка. И жизнь его не сломила. Вы хотите, чтобы я пришла к вам и показала свое платье перед тем, как встретиться с послом? Вы желаете увидеть меня во всем блеске и величии, которым вы меня осыпали?

– Да, приходи ко мне. И проследи за тем, чтобы на тебе не было места, не украшенного бриллиантами.

Я смеюсь, и Денни, увидев, что мне удалось привести короля в хорошее настроение, смелее поднимает голову и улыбается нам обоим.

– Я хочу, чтобы ты поразила… нет, испугала их моим богатством, – говорит король. Он сейчас улыбается, но видно, что он не шутит. – Каждый твой шаг, каждое слово, каждая цепь на твоем платье – все будет описано и отправлено в Испанию с докладом. Я хочу, чтобы они знали, что наше богатство превосходит их самое смелое воображение. Что мы достаточно богаты, чтобы пойти войной на Францию и согнуть Шотландию под свою волю.

– Это на самом деле так? – Я спрашиваю так тихо, что меня не слышит даже Денни, согнувшийся над столом неподалеку.

– Нет, – говорит Генрих, – но мы должны создать у них такое впечатление. Думай об этом как о театре. Королевское правление и война всегда держались на искусстве создавать видимость.

* * *

И я устраиваю настоящее представление.

– Королева-сорока, – замечает Нэн, когда крепит цепь за цепью у меня на талии и увивает мне шею и унизывает пальцы бриллиантами и рубинами.

– По-богатому? – спрашиваю я, видя в зеркале ее лицо с выражением почти ужаса.

– Говори как образованная женщина, а не как деревенщина! Нет, это не перебор, особенно если он велел тебе надеть на себя все украшения сразу. Он хочет заключить союзнический договор с Испанией, чтобы вместе пойти войной на Францию. Твоя задача сейчас – создать у них впечатление, что Англии по силам одолеть Францию и в одиночку. Вон, на одном твоем пальце уже целое армейское жалованье.

Потом она делает шаг назад и придирчиво осматривает меня.

– Прекрасно, – вынесен вердикт. – Самая красивая из королев.

Ко мне подходит Маргарита Латимер, держа в руках маленькую коробочку.

– Корона, – произносит она с благоговением и восторгом.

Огромным усилием я заставляю себя спокойно ждать, пока Нэн ее откроет, достанет оттуда корону Болейн и повернется ко мне. Я выпрямляю спину, чтобы корона сидела ровно, и смотрю на себя в зеркало. Старинное серебряное зеркало показывает мне незнакомую красавицу с серыми глазами, волосами цвета бронзы и длинной шеей, украшенной рубинами, поблескивающими в ушах бриллиантами и уродливой маленькой сверкающей короной на голове, из-за которой она кажется еще выше. Мне кажется, что я похожа на призрак королевы, на королеву во тьме, на вершине высокой темной башни. Я могу быть кем-то из своих предков, осыпанная милостями, как некоторые из них, и обреченная, как они все.

– Если хочешь, можешь надеть свою золотую арселе, – предлагает Нэн.

Не опуская головы, я говорю:

– Разумеется, я надену корону. Я же королева. Как бы то ни было, сегодня я королева.

* * *

Я ношу ее весь вечер и снимаю, только когда очарованный герцог молит о танце, и Нэн приносит мне арселе. Вечер удался: все прошло именно так, как велел король. Юноши очаровательны, шумны и веселы, дамы сдержанны и красивы. Леди Мария говорит с герцогом и послом по-испански, но всем своим существом являя воплощение настоящей английской принцессы. У меня появляется чувство, что я подошла на еще один шаг ближе к воплощению той жены, которая нужна королю. Той, которая может быть его посланцем и представителем, той, кто может править.

* * *

Король велит, чтобы я перенесла свою кровать ближе к нему, пока он страдает от бессонницы и боли. И моя красивая кровать с четырьмя столбиками и вышитым балдахином переезжает в уединенную комнатку, примыкающую к его спальне. За кроватью следуют мой стол, кресло и молитвенная скамья. Молчаливым жестом я велю оставить свои книги, письменные принадлежности и все, что мне необходимо для переводов псалмов Фишера, в моих комнатах. Я читаю только то, что одобрено королем и его Тайным советом, но я все равно не хочу привлекать излишнее внимание к моей растущей библиотеке теологических книг. Как и не хочу, чтобы кто-либо знал о моем интересе к учениям ранней Церкви и зарождению того, что случилось с нею за последние годы. Мне кажется, что этим вопросом должен интересоваться любой ученый человек нашего времени, потому что это центральный вопрос наших дней. Все великие обратили внимание на то, как Церковь отошла от простоты и благочестия ранних дней, и самые горячие споры и дискуссии ведутся вокруг того, как ей найти кратчайший путь к Христу: вместе с церковью Рима или независимо от нее. Сейчас переводится множество документов, повествующих об устройстве и деятельности ранней Церкви, и всплывает все больше свидетельств и записей в Евангелиях, говорящих о том, что праведную жизнь возможно вести и в миру, дабы показать мирским властям, что они могут править вместе с властями церковными. Я считаю, что король был абсолютно прав, забрав бразды правления церковью Англии в свои руки. Король должен управлять своими землями, церквями и принадлежащими ей строениями тоже. Не должно быть одного закона для народа, а другого – для священнослужителей. Да, Церковь должна управлять событиями в духовной сфере, святым и священным, а король должен править всем земным. Кто станет спорить с подобным укладом?