Тарокнахт Гонгопаддхай - Украденное счастье

Тут уж Промода не могла сдержаться. Во-первых, речь шла об ожерелье. Во-вторых, здесь был замешан Бидхубхушон, одно упоминание о котором, казалось, могло бы поднять Промоду даже со смертного одра. Она закричала:

— И всегда-то я страдаю из-за этих людей! Сколько неприятностей они нам доставляют, и все еще им мало!

Шошибхушон вконец рассердился:

— Кто это они? Кто мог тебя обидеть?

— Еще спрашивает, кто мог?! Дальше идти некуда!

— Не понять мне твоих намеков. Я не волшебник, чтобы, не услышав и половины, об остальном догадаться! Ты ведь не назвала даже имени! Как же я могу знать, кто те, о ком ты говоришь?

— Кто, кто! Кто же может быть, как не господин и госпожа! Господин присосался ко мне, как пиявка. Покоя от него нет. Как появятся у меня деньги, сразу все готов пустить по ветру. А госпожа тоже хороша. Старается всячески унизить меня перед людьми.

— Что ты! Бидху ведь не говорил, чтобы я не дарил тебе ожерелье, он просто сказал: сначала лучше устроить комнату для гостей — люди приходят, и их принять негде.

— А своего ума у тебя не хватает? Ты, конечно, человек прямой, где ж тебе понять это! Не считай Бидху таким простофилей. Ты ведь не знаешь, почему он так заботится об этой комнате. Лучше тебе будет, когда ее выстроят? Он-то, как раньше ходил по соседям, так и будет ходить. А когда выстроим такую комнату, Бидху получит в ней свою часть. От моих же драгоценностей ничего он не получит.

Промода называла Шошибхушона глупцом, и это было близко к истине, так как во многих делах ему недоставало проницательности. Как отбирать у крестьян последнюю пайсу в счет налогов, как подсчитывать свои доходы — в этом он разбирался. А то, что сейчас сказала Промода, показалось ему откровением. «Ага, наконец-то я все понял! — подумал он. — Вот почему брат мне всегда советовал обставлять дом. Потому-то он и считает, что дарить жене украшения — все равно что деньги в воду швырять», — и ответил:

— Правильно ты говоришь. Если бы я знал это раньше, кирпичика бы сюда не принес!

— Меня же ты не слушаешь, не спрашиваешь ни о чем, не советуешься. Вообразил, что он тебе верен, как Лакшман — Раме. Не Лакшман он вовсе — Бхарата[12].

— Хорошо же. С комнатой для гостей теперь покончено. Посмотрим, кто ее будет строить. Ну а как там госпожа? Ты о ней что-то говорила?

— В ней все и дело. Госпожа держит твоего брата под башмаком, да ведь она кого хочет заговорит. Но и сама не дремлет, только и думает, как бы меня да тебя очернить.

— Очернить? Меня? Того, чей хлеб ест?

— Ну, может быть, и не совсем так.

— А все-таки что оскорбительного она сказала?

— Такое, что дальше идти некуда. Услышишь — и не поверишь. Сегодня побывал на нашей улице торговец. Бипин и Камини покоя мне не дали. Пришлось занять две пайсы у соседки Дигомбори и купить им по флейте. Младшая невестка рассердилась. Пошла она туда, взяла флейту для Гопала, а когда пришлось расплачиваться, говорит мне: «Диди, дай в долг одну пайсу, я верну тебе с процентами». Я возразила. «Не знаю, сестрица, какие еще могут быть проценты на пайсу?». Тут она и пошла: «Ты-то не знаешь? Все время под проценты деньги даешь и не знаешь?». Я просто онемела. А младшая невестка тут уж совсем распустила язык.

— Что же она еще сказала?

— Да я ведь женщина простая, во всех этих тонкостях не очень разбираюсь. Зато соседи все слышали. Хочешь, позову завтра Дигомбори, она тебе расскажет.

— Конечно, стоит послушать. Непременно позови Дигомбори.

— Ладно, завтра и поговорим об этом. А сейчас ответь-ка мне на один вопрос. Но только правду!

— Почему же не ответить? Отвечу!

— Так вот, скажи: в самом деле ты уже дал задаток за ожерелье?

Шошибхушон попробовал улыбнуться.

— Конечно, а в чем дело?

— Да мне давеча показалось, что тут что-то не так.

— Ты права, пока еще не дал, собирался только.

— Зачем же сказал неправду?

— Обманул я тебя, верно. Но завтра это уже не будет обманом. Завтра позову ювелира и внесу залог. Я думал сначала закончить эту самую комнату, но теперь, когда услышал от тебя обо всем, нет у меня никакого желания что-нибудь делать для них. Где ж это видано, чтоб сам трудился, а с другим делился!

Тут только Промода успокоилась. Читатели, конечно, не забыли, что у Шемы была слабость — подслушивать чужие секреты. И сейчас она слышала весь этот разговор от начала до конца, приложив ухо к двери.

Придя к Шороле, она сказала:

— Ну, госпожа, как я тебе говорила, так и получилось!

Шороле не терпелось услышать все:

— Что там, Шема? Что случилось?

— Я же говорила, стоит ей разойтись, так обязательно добьется украшений или нарядов. Теперь золотое ожерелье заведет.

И Шема по порядку рассказала все, что она слышала.

В тот вечер, когда состоялся только что описанный разговор между Промодой и Шошибхушоном, Бидху домой не пришел. В соседний квартал приехала труппа бродячих артистов, и он отправился к ним.

Трудно женщине без поддержки мужа, без его защиты. Шорола не находила себе места от сознания, что Бидхубхушон не подозревает о происшедшем. Так ничего и не придумав, она пошла спать. Легла, но сон не приходил. Решила присесть на постели. Может быть, удастся заснуть, если посидеть немного. Но и это не помогло. Тогда она подумала, что лучше послать за мужем, и разбудила Шему.

— Шема, может быть, сходишь туда и позовешь его? — попросила она служанку.

— Где же я его найду? Кто знает где он сейчас.

— Он пошел на представление. Он говорил мне, что пойдет послушать музыку.

Нелегко склонить сонного человека на какое-нибудь дело. От сна все люди становятся бестолковыми. Все, только не Шема! Быстро протерев глаза, она ответила:

— Как же я туда пойду? Зачем ты посылаешь меня в такое место, где много людей?

— Давно ли ты перестала ходить на представления, Шема? Разве ты никогда не бываешь там, где много людей?

— Ну, тебя не переспоришь! Иду, сейчас иду! — Шема поднялась и отправилась в путь.

После ее ухода Шорола немного успокоилась. Некоторое время поджидала она Шему, а затем легла. От ласкового дуновения прохладного ветерка Шоролу стало клонить ко сну, и незаметно она уснула.

Подойдя к тому месту, где выступали артисты, Шема осмотрелась по сторонам в поисках Бидху, но его не было видно. Тогда она стала слушать пение и музыку. Неожиданно взглянула она на одного из музыкантов и с удивлением узнала в нем Бидхубхушона. Шема не могла понять, как он оказался среди артистов. Она начала пристально смотреть на него, старалась поймать его взгляд, но напрасно. Ничего не добившись, она осталась там, увлеченная музыкой.

А Шорола в это время спала. Что может быть чудеснее сна! Когда люди засыпают, они забывают свои печали, горе, заботы. Как могуч сон! Что с ним сравнится? Во сне исчезают все житейские неприятности, омрачающие душу днем. Сон — сладчайший друг сердца. Что может успокоить истерзанное думами сердце? Один лишь сон.

Но для той, кого обидела судьба, даже сон не утешение. Ее, несчастную, сон лишает мира и покоя, сон для нее становится врагом. Шорола спит, крепко прижав к груди сына. У изголовья на окне горит лампа. Пламя огня колеблется от ветра, и временами лица Шоролы нельзя разглядеть. Но вот ветер стихает, снова все становится отчетливо видно. Анчал откинут. На лбу кое-где, словно жемчужинки, блестят капельки пота. Тихо шевелятся пунцовые губы. На лице — печать неотвязной заботы. О чем же Шорола думает даже во сне?

Проснувшись, Шорола увидела, что ночь уже кончилась. Она быстро вскочила с постели, взяла Гопала на руки и вышла на улицу.

Читатели, верно, не забыли тетушки Дигомбори. Сейчас вы поближе познакомитесь с ней. Живет она в каких-нибудь сорока шагах от дома Шошибхушона. В доме ее две половины: жилая комната и кухня. Перед домом — небольшой двор, справа от двора — маленький садик. Там растет несколько плодовых деревьев, среди них два дынных дерева и кокосовая пальма. Чистота в доме образцовая. Здесь-то и живет одиноко и, по ее словам, скромно вдова Дигомбори Тхакрундиди. Нелегко будет описать ее наружность. Ну хотя бы цвет ее лица. На что он похож? Не похож он на цвет розы или розовой воды, жасмина или айвы. Нельзя было его сравнить с цветом лица Айши или Османа. Не напоминает он и свет лампы или восковой свечи. Даже если бы все эти цвета смешать, то и тогда не получилось бы нужного оттенка. Ну как, читатели, представляете вы теперь цвет лица Тхакрундиди? Не представляете? Ну тогда лучше закройте книгу. Не для вас, видно, романы. У романистов не принято выражаться яснее. Конечно, им ничего не стоит описать все подробно. Но ведь это означало бы, что романист не полагается на вашу сообразительность. Не так ли? Поэтому, если вы готовы признаться в своей ограниченности, я могу рассказать вам не только о цвете лица Тхакрундиди, но и обо всем, что знаю о ней. Вернемся тогда к цвету ее лица. На что он не похож — уже было сказано. А что же все-таки он напоминал? Был он схож с цветом конторских чернил, кухонной копоти, смолы и тому подобных веществ. Под стать лицу и вся ее наружность. Тхакрундиди была женщиной весьма полной, на голове ее торчали остатки облезлых волос, зубы напоминали редиску, какой она бывает в месяце магхе[13], глазки — маленькие, красные, ноги — как столбы, а пальцы во все стороны торчат, словно перессорились друг с другом.

Когда-то Тхакрундиди была любимицей отца, до двенадцати лет с ней обращались как с ребенком и никуда не отпускали одну. Так было когда-то. Теперь не найти человека, который не знал бы Тхакрундиди; в свою очередь, она тоже всех знала. Сейчас ей было уже около сорока лет. Овдовела она тоже давно, можно сказать, едва лишь на свет появилась. После свадьбы муж ее скончался, и так скоро, что никто и не знал, сколько дней она была замужем. Потеряв мужа, Тхакрундиди ушла в дом свекра, но и там пожила недолго: перессорилась со всеми и вернулась под родительский кров. У отца было небольшое состояние, которое позволяло ему жить довольно сносно. Здесь Тхакрундиди сумела проявить новое и редкое качество: кто бы к ней ни приходил, всех она встречала подобострастно.