— Но ожерелья нет! Этот грязный мальчишка украл его! — закричала Гайда.

У Эсмы похолодели руки. Ей казалось, будто внутри разверзлась звенящая пустота.

— Этого не может быть, — прошептала девочка.

— Тогда где оно? — спросила Гайда и добавила: — Надо рассказать отцу.

Эсма вцепилась в рукав ее платья.

— Умоляю, молчи! Я отдам тебе свое.

— Зачем мне твое ожерелье? К тому же отец все равно узнает.

— Я сама ему расскажу, — прошептала Эсма.

Гайда надулась и остаток дня не разговаривала с сестрой. В конце концов она нехотя приняла из ее рук голубые жемчужины, но это не меняло дела: рано или поздно Тарик заметит, что одна из дочерей не носит украшение.

Эсма была безмерно расстроена не столько исчезновением ожерелья, сколько предательством мальчика, которому она помогла. В том, что ожерелье украл именно он, не было никаких сомнений: они с Гайдой облазили всю беседку, но не нашли жемчуга.

Теперь девочка понимала, почему стражник гнался за Таиром. Стоило Эсме вспомнить о мальчике с зелеными, словно молодая травка, глазами, как сердце сжималось и ей становилось трудно дышать. Девочка впервые почувствовала, что значит обмануться в человеке.

Наступил вечер. Закат заливал горизонт красным светом, похожим на кровь, и это зрелище было таким же завораживающим, прекрасным и страшным, как человеческая жизнь.

Когда Эсме показалось, что Гайда заснула, она тихо встала и направилась в комнату матери. Девочка решила признаться в том, что не давало ей покоя. Пусть Уарда объяснит, все ли нищие люди так низки и бедны духом, как этот мальчик. И если нужно, расскажет правду отцу.

Из комнаты матери доносились странные звуки. Какой-то человек тяжело дышал, а Уарда тихонько постанывала. Девочка заглянула в комнату и увидела колыхавшийся полог и очертания двух обнаженных тел на широком ложе. Одно из них было мужским, другое — женским. Эсма, испуганно попятившись, услышала недовольный, встревоженный голос отца:

— Кто… кто здесь?!

Девочка опрометью бросилась обратно. Она вбежала в комнату, которую они с раннего детства делили с Гайдой, и юркнула под покрывало.

— Что случилось? Откуда ты прибежала? — Голос сестры звучал спокойно и ровно; оказывается, она и не думала спать.

— Я хотела рассказать маме о том, что случилось сегодня, — призналась Эсма, — но с ней сейчас отец, и в комнате происходит что-то непонятное. Я испугалась и убежала.

— Ясно, — с важностью произнесла Гайда, — хорошо, что ты не вошла.

— Почему?

— Нельзя беспокоить взрослых людей по ночам.

— Почему? — повторила Эсма.

— Ночью они любят друг друга.

— Любят? А почему мама стонала?

— Потому что ей хорошо, — сказала Гайда и добавила: — Когда мы вырастем и выйдем замуж, будем делать то же самое. — И подробно объяснила сестре, что происходит в супружеской спальне.

От изумления Эсма села на постели. Ей стало гадко и страшно. Похожее чувство она испытала, когда однажды приподняла в саду большой камень и обнаружила под ним копошащихся червей, склизких и жирных.

— Не может быть! Откуда ты знаешь?

— Мне рассказала Гульнара, рабыня. Однажды, так же как ты, я хотела войти к родителям, а она меня не пустила. Тогда я заставила ее объяснить, что там происходит. Муж и жена часто этим занимаются, потому что это очень приятно. Мужчина оставляет в женщине свое семя, и через девять месяцев на свет появляется ребенок.

— Я никогда не стану этого делать, — пробормотала Эсма. — Какой стыд!

— Стыдно только поначалу, а потом — нет. Ты никуда от этого не денешься, потому что мужчины не могут жить без плотской любви. К тому же только таким способом можно завести детей.

— В нашей семье трое детей, значит, родители проделывали это три раза? — наивно спросила Эсма.

Гайда расхохоталась.

— Не три, а три тысячи, если не больше раз!

— А как же Аллах? Разве он поощряет такие дела? Ему угодны посты и молитвы, а не мирские наслаждения!

— Если бы Бог противился этому, человеческий род давно перестал бы существовать, — рассудительно произнесла сестра и добавила: — Но это можно делать только в браке, с мужем; если женщина ляжет с другим мужчиной, ее побьют камнями на площади или зашьют в мешок и выбросят в реку.

— Как ты уговорила Гульнару рассказать тебе об этом? — спросила потрясенная Эсма.

— Я несколько раз видела, как она рвет и ест персики с дерева, которые любит мама. Я пообещала Гульнаре немедленно выдать ее, если она утаит хоть капельку из того, что происходит между мужем и женой.

Эсма тихонько вздохнула, подумав о том, насколько Гайда предусмотрительна и умна по сравнению с ней, и закрыла глаза, но сон не приходил. Девочка со страхом думала о том времени, когда наступил рассвет. О том, как посмотрит родителям в глаза.

Прежде Эсма очень любила прохладные, прозрачные, пахнущие цветами и свежестью утра.

Встав с молитвенного коврика, отец облачался в одежду черного цвета, какую носили все аббасидские[4] чиновники, неторопливо пил кофе, который подавала мать, а потом отправлялся на службу.

Девочка знала, что отцовские молитвенные поклоны — отнюдь не набор простых движений, что малейший жест Тарика есть восхваление величия и справедливости Аллаха. Эсма считала отца очень мудрым и честным человеком, недаром он говорил: «Как вода никогда не сойдется с пламенем, а день не соединится с ночью, так не сольются воедино правда и ложь». Девочке казалось, что отец прожил много-много лет и знал все на свете, хотя на самом деле Тарику не исполнилось и тридцати.

Да, она любила утра, потому что наступление каждого из них означало, что впереди еще один долгий, полный радостных впечатлений день.

Теперь Эсма знала, о чем думал отец, когда смотрел на гладко отполированные розовые ногти матери, на ее блестящие, как звездное небо, волосы. Она догадывалась о том, что означал жаркий, игривый блеск в глазах Уарды, ее таинственная улыбка.

В этот день Эсма долго не вставала с постели и так же долго не решалась подойти к матери: ей казалось, что взгляд Уарды полон лжи и греха.

В конце концов она встретила мать в кухне: та привычно распоряжалась в царстве глиняной и медной посуды и колдовала над блюдами, чтобы приготовить к приходу мужа вкусный ужин: жирный, рассыпчатый плов с бараниной, нежные молочные кушанья, соблазнительные сладости.

Именно тогда у Эсмы впервые зародилась мысль о том, что любовь не так уж грешна, как кажется.

Сердце девочки смягчилось, и, улучив момент, она промолвила:

— Скажи, мама, если Бог справедлив, тогда почему одни люди богаты, а другие бедны?

Уарда оторвалась от работы, улыбнулась и провела рукой по волосам Эсмы.

— Потому что, если бы все на свете было одинаковым, мы бы никогда не узнали разницы между бедностью и богатством, здоровьем и немощью, добром и злом.

— Такие люди, как мы, должны помогать бедным?

— Конечно, по мере сил.

— Если человек что-то украдет, что с ним будет?

— Когда его поймают, ему отрубят руку, и все и везде будут знать, что он вор. А еще этот человек никогда не сможет узреть «садов Аллаха»[5]. Воровство — великий грех.

— А ты когда-нибудь грешила?

Женщина улыбнулась.

— На свете мало безгрешных людей. Однако я никогда не брала ничего чужого.

Эсма смотрела на женщину, которую считала своей матерью, большими, чистыми, слегка печальными глазами.

— Тебе приходилось лгать?

Уарда нахмурилась. Тарик никогда не вспоминал о своей первой супруге. Так же поступала она по отношению к покойному мужу. Их дети до сих пор не знали правды о своем истинном происхождении. Воссоединение Уарды и Тарика казалось немыслимым, и, когда это все-таки случилось, оба были настолько счастливы, что без колебаний принесли в жертву своему счастью все, включая призраки прошлого. Женщина приняла дочь той, что упокоилась с миром и таким образом вернула ей, Уарде, любимого человека, а Тарик, в свою очередь, относился к Гайде как к собственному ребенку.

Общий сын Ансар еще больше сплотил их семью и укрепил отношения. Супруги много раз говорили о том, что надо рассказать девочкам правду, но так и не решились этого сделать.

— Если я и лгала, то только во благо другим, — ответила женщина.

Когда муж вернулся со службы, Уарда призналась, что ее гложет совесть. Ни его первая жена, ни ее покойный муж не заслужили того, чтобы о них не знали их собственные дети. Тарик внимательно выслушал жену и спросил, сознает ли она, какой удар может нанести девочкам неожиданная новость.

— Они еще малы, поэтому легко переживут то, что им придется услышать. Вот увидишь, все пойдет, как прежде. А мы снимем камень с души, — сказала Уарда.

В пятницу, вернувшись из мечети, мужчина и женщина усадили девочек на диван в парадной комнате дома и внешне спокойно, а на самом деле страшно волнуясь, поведали им правду.

Как и следовало ожидать, дети восприняли новость по-разному.

Весть о давно погибшем отце не произвела на Гайду никакого впечатления. Тарик уверял, что любит ее как родную, и девочка знала, что это так. Гайда подумала о том, что теперь сможет чаще требовать доказательств этой любви в виде подарков и всяческих послаблений.

Эсма безмерно расстроилась, хотя Уарда говорила ей то же самое, что и Тарик — Гайде. Девочке казалось, что сестре повезло куда больше, чем ей. Гайда провела девять месяцев в животе Уарды, тогда как она, Эсма, появилась в семье словно из ниоткуда. Ее родила другая женщина, женщина, которая ничего не значила для отца, которую он не любил и не вспоминал. Тарик и Уарда уехали из Басры, желая очутиться как можно дальше от прошлого, и, наверное, были бы рады, если бы она, Эсма, вообще не появлялась на свет. Девочке думалось, что в один миг у нее отобрали одну жизнь и заменили другой, что все это время она спала и видела сон, а теперь проснулась, и представший перед ней реальный мир оказался совсем не таким, как она ожидала.