И встретила взгляд, полный такой горечи и сожаления, что была поражена до глубины души. Но он тут же отвел глаза, прикрыв их темными длинными ресницами. Почему он смотрел на нее так?

И глупое сердце дрогнуло. Она глубоко вздохнула, напомнив себе, что этот человек незнакомец и она не хочет его знать.

— Я не забыла, что ты намерен отослать меня домой как можно скорее. Когда это произойдет? — Обида и разочарование прозвучали в ее словах.

Он сложил руки на своей широкой, несмотря на худобу, груди.

— Сразу, как только представится возможность. Сначала надо найти надежного провожатого. Я не могу отправить тебя с первым встречным… Эль. — И, вспыхнув, поправился: — Элеонора. Мне надо сначала отыскать подходящего человека, которому я смогу доверять, кто защитит тебя в случае опасности, даже рискуя собственной жизнью.

Итак, она теперь Элеонора.

— А перед этим напомнишь, как надо себя вести, чтобы обмануть Питера, вести себя так, чтобы он не понял, что я потеряла девственность? — Тон ее был холоден и спокоен.

Он снова покраснел:

— Вот именно, — и повернулся к ней спиной, засунув руки в карманы своих бриджей.

— Может быть, расскажешь прямо сейчас? — дерзко спросила она. — Ты, наверное, эксперт в таких вопросах и не в первый раз наставляешь предмет своего вожделения, чтобы потом она могла правильно сыграть роль невинной девушки?

Он повернулся и посмотрел на нее:

— Я все понимаю… Ты злишься и имеешь право на это.

— Я не сержусь. — Она холодно улыбнулась и встала. — Просто вдруг поняла, что ты совершенно прав. Шон О'Нил умер. И я хочу вернуться домой к своему жениху, и как можно скорее. Я была влюблена в него, пока ты не появился, и не понимаю, что заставило меня вообще взглянуть на такого, как ты.

Он побледнел.

Она хотела ранить и знала, как это сделать побольнее. В глазах его мелькнуло страдание, но она не должна жалеть его. Надо возвращаться домой и выйти за Синклера. И вдруг поняла, что злость проходит и она если не готова его простить, то, во всяком случае, не хочет больше мучить. Она решила, что он получил сполна.

Его лицо застыло, как маска. Он подошел к печи, чтобы затопить. В комнате было холодно, но она не замечала. Теперь она злилась на себя. Зачем она так грубо разговаривала с ним? И не понимала себя, неужели ей жаль его и она снова готова простить?

Она встала.

— Тебе помочь?

— Нет. — Он использовал кремень, чтобы разжечь щепу, и, когда огонь разгорелся, закрыл дверцу. Не глядя на Эль, подошел к стулу, отодвинул от стола и сел. Длинные ноги вытянуты, голова откинута назад. Она видела, что его силы на пределе.

Всего несколько дней назад он бежал из тюрьмы, с тех пор находится в диком напряжении, его преследуют, и он, очевидно, не спал двое суток. Во всяком случае, в прошлую ночь не спал совсем, а она в своем озлоблении даже не понимала, что ему требуется отдых. Ее взгляд скользнул по его лицу. Наконец его черты смягчились, он расслабился, напряжение спало. Худая шея, рубашка слишком велика.

Неожиданно он открыл глаза и поймал устремленный на него взгляд Эль.

Она почувствовала, что краснеет.

— Ты устал. Почему бы тебе не снять сапоги, я пока покараулю, ты можешь поспать.

Ей было жаль его, но ведь она сострадала бы любому человеку, оказавшемуся на его месте. Он не поменял позы, продолжал внимательно смотреть на нее. Потом нагнулся и попытался снять сапог.

Она отвернулась, ей хотелось помочь, но она напомнила себе, что этот жестокий и хладнокровный незнакомец не заслуживает ее внимания. Во всяком случае, так она себя убеждала, но, кажется, напрасно. Неожиданно вспомнила его слова: Я боюсь за тебя. Она не поняла, почему он боится за нее, ведь это за ним гонятся и угрожают, но не стала ничего отвечать.

Эль увидела, что он никак не может стащить сапог с ноги, он стал белым как бумага, пот тяжелыми каплями струился по лбу, и лицо исказилось от сильной боли.

Она не выдержала и подошла:

— Давай я.

Их глаза встретились, и он отвернулся:

— Спасибо.

Она взялась за сапог и дернула со всей силы. Он вскрикнул, но сапог слетел с ноги. И она увидела сразу, в чем дело. Вместо носков были лохмотья, а ноги все в крови и распухли. О чем она думала? Ведь он был в тюрьме, два года сидел в каменной дыре. Он отвык ходить и не привык носить обувь. А она еще жаловалась на несколько своих мозолей.

— Шон, — прошептала она, сердце сжалось от боли за него.

Постепенно бледность проходила. Он снял остатки носка и, отбросив в сторону, поставил ногу на пол. Потом потянулся к другому сапогу, но она жестом остановила его:

— Позволь мне.

— Только скорее.

Она кивнула и дернула что есть силы, на этот раз он сдержал крик. Она встала на колени и бережно сняла обрывки носка с окровавленной ступни.

— Нужна вода. Здесь есть мыло? — Она посмотрела на умывальник.

Закрыв глаза, он откинулся на спинку стула и тяжело дышал.

— Нет причин так волноваться. Со мной все в порядке.

Она видела, что это неправда. Его рубашка промокла от пота, под ней проступал худой торс с резко обозначившимися ребрами.

Она отвела взгляд и пыталась скрыть охвативший ее страх.

— Но твои ноги… Они в ужасном состоянии. Даже если нет заражения, они требуют немедленного ухода. Почему ты молчишь, Шон?

Он бросил на нее удивленный взгляд:

— Мне есть о чем подумать помимо этого, — и хотел встать.

Она толкнула его назад.

— Я принесу воды. Ты останешься здесь.

Он молчал. У раковины лежал кусок коричневого мыла. Она взяла ведерко и вышла. За лавкой был небольшой дворик, воду качали насосом.

Итак, ее лучшего друга Шона больше нет. И мужчины, которого она любила, тоже. Она никогда не простит ему, что он использовал ее как обычную доступную женщину, несмотря на то что сама предложила ему себя. Он не должен был так поступать, даже в этом случае! Она предлагала свою любовь, надеясь, что Шон, тот, прежний Шон, полюбит ее. Но бросить его в беде она не сможет. Ему грозит заражение, надо помочь ему, как она помогла бы любому на его месте. Она накачала воды в ведро, торопясь уйти со двора поскорее, пока ее не заметили, но, к счастью, там никого не было. Она и раньше видела, что Шон прихрамывает, его движения были скованными, наверное, все его тело, каждый мускул испытывали дикое напряжение.

Когда она вернулась, он спал глубоким сном.

Мгновенно забыв о своей обиде, она подошла, глядя на спящего. Как она могла сердиться на него? Он измучен, кровоточит не только его тело, но и его бедная душа. Кто поможет ему сейчас, если не она? Она встала на колени и начала осторожно обмывать его ноги. Что теперь будет с ней, с ними? Впрочем, их судьба различна, у них нет совместного будущего, он ясно дал понять, что они никогда не будут вместе, и он прав. Глубокая грусть охватила ее. Им уже никогда не скакать по утрам верхом, обгоняя друг друга, не нырять с моста и со скалы в реку… Как хорошо было раньше, как они были счастливы…

Закончив, она подняла на него глаза. Он спал глубоким сном, несмотря на жесткий стул и неудобную позу.

Теперь она получила возможность как следует рассмотреть его. Лицо сильно исхудало, на правой щеке серповидный шрам, но черты по-прежнему красивые и до боли знакомые. Элеонора с грустью решила, что ей нелегко будет придерживаться теперь своего решения. Она встала и тронула его за руку:

— Шон, ложись в постель.

Он не шевелился.

— Шон?

Он открыл глаза, затуманенные сном.

— Вставай и ложись в кровать, — повторила она.

И вдруг его губы тронула легкая улыбка, и он прошептал:

— Эль, — и сжал ее руку в своей.

Она поняла, что он еще не проснулся окончательно, но в его шепоте была такая теплота и благодарность… И он улыбнулся! Она не видела его улыбки с тех пор, как он вернулся. Она все бы отдала на свете, чтобы он снова засмеялся. Если бы она смогла заставить его смеяться, может быть, прежний Шон вернулся бы к ней?

Он встал, не отпуская ее руки. И вдруг его сонный взгляд, скользнув по ее лицу, опустился на грудь… Если бы он сейчас был с ней ласков, обнял ее и прошептал, что любит, она простила бы все. Кровь тяжело пульсировала в висках, она задрожала, когда вдруг он обвил руками ее талию, притянул к себе, и почувствовала, как напряжено его тело. Она еще пыталась сопротивляться и подумала, что такая близость опасна, потому что все может повториться, но понимала, что не в силах бороться, ее тело уже отозвалось на призыв и осторожность сменилась всепоглощающим желанием близости.

— Пойдем со мной, — прошептал он. За руку подвел ее к кровати, лег и притянул ее к себе.

Она не сопротивлялась, но в мозгу еще билась лихорадочно мысль, что не стоит этого делать, не надо поддаваться искушению. Он находится в состоянии, когда вряд ли осознает, кто с ним рядом, снова воспользуется ее уступчивостью не любя и сам потом пожалеет. А она будет страдать еще сильнее.

— Эль, — выдохнул он ее имя, притягивая обеими руками ее голову к себе, гладя по волосам. И вот уже нашел ее губы, а она сама поцеловала его, испытывая лишь нетерпеливое страстное желание поскорее оказаться в его объятиях, слиться с ним воедино. Поцелуй не был похож на прежние, его губы были на этот раз мягкими, даже нежными, но вдруг он замер, и она увидела, что он крепко спит.

Она лежала не двигаясь, не пытаясь освободиться из его объятий. Потом, высвободив руку, коснулась его щеки. Ее любовь вернулась, вернее, никуда не уходила. Но любит ли она прежнего Шона, свои воспоминания о нем, или человека, в которого он превратился. Сейчас, когда он спал, он стал прежним. И она так сильно его любила, что продолжала лежать, теша себя иллюзиями, не желая признаться самой себе, что все это обман и у таких отношений не может быть будущего.