Она вздрогнула — не столько от его грубости, сколько от ужаса перед нарисованной им картиной.

— Нет, я никогда не смогу…

— Еще как сможешь! Как только в первый раз застукаешь своего драгоценного Майкла в постели одной из своих подруг, так и сама в долгу не останешься.

— Не все мужчины такие, как твой отец! — закричала она. — Только потому, что он…

— Именно поэтому, моя дорогая. — Он засмеялся леденящим душу смехом и покачал головой. — Личность моего отца — прекрасная иллюстрация к тому, о чем я только что говорил. Даже ты не можешь этого отрицать.

— Но нельзя же из-за одного подонка…

— Человек, которого ты только что назвала подонком, имеет честь быть твоим дядей.

— Моим дядей… — Элиза уставилась на Киприана, силясь понять смысл его слов. — Моим дядей?!

Элиза похолодела. Сердце замерло у нее в груди, во рту пересохло, и она машинально облизнула губы. Киприан же отвернулся с деланным спокойствием и потянулся за рубашкой. Он уже жалел о вырвавшихся у него словах, но поправить дела было нельзя. Что ж, какими бы ни были последствия его неосторожности, он готов был встретить их лицом к лицу, как встречал в далеких морях шторма и тайфуны.

Элиза машинально следила за тем, как он подбирает с пола сапоги, но в душе у нее нарастал ужас. Киприан — сын дяди Ллойда? Но если это правда, значит, Обри — его… его сводный брат!

— Я не понимаю. Ты… ты похитил собственного брата?

Киприан поднял к ней лицо, с которого начисто исчезли все эмоции. Ни гнева, ни боли не выражали его темно-синие, как ночное небо, глаза.

— Сводного брата. Полагаю, мы с тобой можем называться кузенами.

— Не по крови, — машинально возразила она. — Но Обри…

— Он мой сводный брат, и я уверен, что смогу воспитать его куда лучше, чем наш общий папаша.

— Но он же Хэбертон. Как и ты, — добавила Элиза, все еще оглушенная свалившейся на нее новостью.

Глаза Киприана опасно сузились.

— Я никогда не буду Хэбертоном, — медленно выдавил он.

— Но ты уже Хэбертон. — Начав наконец что-то понимать, Элиза непроизвольно шагнула к нему, но следующие его слова хлестнули ее с такой силой, что она пошатнулась.

— И это возвышает меня в твоих глазах, не так ли? Если бы я носил фамилию Хэбертон и занимал в вашем распрекрасном обществе соответствующее этому громкому имени положение, уж ты бы, наверное, не упустила возможности стать моей женой, а?

— Это здесь совершенно ни при чем, — начала Элиза, но Киприан, не дослушав, пренебрежительно фыркнул:

— Неужели? — Он осмотрел ее с ног до головы таким взглядом, каким смотрит коннозаводчик на приглянувшуюся ему племенную кобылку, и Элиза вдруг почувствовала себя неуютно от сознания своей наготы. Она плотнее запахнула куртку и попробовала собрать разбегающиеся мысли.

— Киприан, ты должен отпустить Обри, — сказала она, пытаясь вернуться к главному.

— Нет.

— Но какой теперь в этом смысл?

— Смысл, дорогая моя Элиза, тот же, что и раньше. Твой дядя — мой ублюдок отец — потерял свое самое ценное достояние. Своего единственного наследника.

Элиза пристально посмотрела на него, словно пытаясь заглянуть ему в душу:

— Но все изменилось, правда? Ты ведь не думал, что полюбишь Обри? Ты сказал мне однажды, что сделаешь Обри таким же чудовищем, каким Ллойд Хэбертон сделал тебя. Но ты не можешь этого сделать, не так ли? Ты не можешь мучить своего сводного брата. — Она горько улыбнулась. — Ты все-таки не такое чудовище, каким пытаешься представить себя, Киприан Дэйр.

Она заметила промелькнувшую в его темно-синих глазах нерешительность — вернее, тень нерешительности. Впрочем, Киприан тут же нагнулся, чтобы заправить брюки в сапоги, и Элиза подумала, что могла и ошибиться. Когда же он выпрямился, перед ней снова был властный капитан «Хамелеона» — жесткий, беспринципный, бесконечно самоуверенный и напрочь лишенный всяких чувств, кроме жажды мести, человек.

— Ты, наверное, забыла, каков я на самом деле, Элиза? Я могу напомнить… Хочешь, я брошу тебя на эту кровать и возьму силой, против твоей воли?

Элиза судорожно сглотнула.

— Это ни разу не было против моей воли, — прошептала она, уповая на то, чтобы признание, идущее из самой глубины ее сердца, пробило ледяную стену, которой Киприан окружил себя. Но он только холодно улыбнулся в ответ, и в его чертах отразилось какое-то горькое торжество.

— Я с самого начала предупредил тебя, что, если женщина не хочет меня, у меня есть способы заставить ее захотеть…

Его слова пронзили ее сердце, словно стрела. Вот, значит, что это было? И это все? Слишком велико было ее смятение, чтобы понять, где истина. Он предложил ей выйти за него замуж — но, может быть, он просто хотел, чтобы она больше не отказывалась делить с ним его спальню?

Страшась услышать ответ, она все же спросила:

— Каковы… каковы же были твои истинные намерения?

В комнате повисла долгая, зловещая тишина. Элиза даже начала думать, что Киприан ничего ей не ответит. От этой мысли она задрожала, а ее руки и обнаженные ноги покрылись мурашками. Ее пылкий и нежный любовник исчез, его заменил чужой, опасный человек, тот самый, который похитил ее и Обри из их собственных постелей. Но даже теперь она чувствовала, что продолжает любить его.

Наконец Киприан заговорил ровным, лишенным всякого выражения голосом:

— Сначала я считал тебя досадной помехой. Потом у меня появилась мысль использовать тебя для передачи послания… — Его взгляд снова стал холодным, оценивающим, словно он прикидывал стоимость какого-нибудь товара, и Элиза невольно вздрогнула. — В конце концов я решил, что ты станешь для меня приятным развлечением. Жизнь на море порою бывает так скучна, — нанес он последний удар.

К горлу Элизы подступили рыдания. Она не могла позволить ему услышать их. Не могла! Но они так неудержимо рвались наружу, что она чуть не задохнулась.

Развлечение. Вот, значит, чем она была для него. Развлечением.

Изо всех сил стараясь унять дрожь, она произнесла со всей холодностью, на какую была способна:

— Ну что ж, именно так я и думала.

Голос ее прервался. Не в силах больше сохранять спокойствие, она вскрикнула, словно от боли, и, повернувшись, выбежала из комнаты.


Она не должна была, никак не должна была плакать из-за такого презренного, бессердечного, бесчувственного негодяя, как Киприан Дэйр! Но она рыдала и не могла остановиться. Каждая разбитая надежда, каждый нежный взгляд, каждая страстная ласка поминутно всплывали в ее памяти.

Выбежав в коридор, Элиза бросилась к узкой каменной лестнице и стала спускаться. Слезы градом катились по ее лицу, она почти ничего не видела и только каким-то чудом ухитрилась не упасть. У подножия лестницы Элиза наткнулась на дверь, которая вела во двор, и, не раздумывая, выскочила из дома. Куда бежать, она не знала, но ноги сами понесли ее по узкой, вымощенной камнем дорожке, ведущей в сад.

Опомнилась она уже в саду — все еще цветущем, несмотря на наступление зимы. Там она прекратила свой безумный бег и, опустившись на колени среди зарослей папоротника, закрыла руками мокрое лицо. Все ее тело сотрясалось от рыданий. Здесь, на Олдерни, всегда весна, думала Элиза, здесь круглый год щебечут в ветвях птицы, зеленеют деревья и кустарники, а благовоспитанные молодые леди забывают о приличиях и превращаются в блудниц. Здесь мужчины на протяжении одного вздоха делают предложение и разбивают сердца.

Съежившись в кружевной тени широких листьев, Элиза плакала, плакала без конца, как не плакала никогда в жизни. Да и с чего ей было плакать? Ее жизнь была прекрасна, легка и радостна. А теперь… теперь она чувствовала такую боль, что ей казалось, будто она умирает.

Волосы ее прилипли к мокрым щекам, рассыпались вокруг лица, по плечам, зацепились за пуговицы куртки Киприана. Новая волна горя захлестнула ее. На ней все еще была его куртка — и больше ничего. Его запах неотвязно преследовал ее, терпкий, соленый. Ей даже показалось, будто тонкая мериносовая шерсть до сих пор хранит тепло его тела.

Она подняла голову и стала яростно тереть глаза. Заросли папоротников, в которых она сидела, тянулись вдоль низкой каменной ограды, за которой начинался отлогий склон, усыпанный серыми валунами и покрытый зеленым ковром вереска. Позади виднелся дом, наполовину скрытый разросшимися вязами.

Как ей теперь быть? Что делать? — подумала Элиза в отчаянии и попыталась встать, но дрожащие ноги плохо слушались, и она едва не упала. Куда угодно, только не в его дом, решила она. Она не может вернуться к Киприану после всего, что произошло между ними. Но куда еще она может отправиться, прикрыв наготу одной лишь его курткой?

На помощь Элизе неожиданно пришла Ана. Она показалась на тропинке и, заметив девушку среди папоротников, поспешила к ней. На ее спокойном оливково-смуглом лице можно было прочитать участие и понимание.

— Не надо плакать, Элиза, — сказала она с доброй улыбкой и убрала с лица девушки прилипшую к мокрой щеке прядь волос. — Пойдем, я отведу тебя к себе, и мы поговорим.

— Но… моя одежда…

— Я позабочусь об этом, — сказала Ана, разворачивая Элизу и слегка подталкивая ее в спину. — Я — твой друг. Можешь на меня положиться.

Эти слова неожиданно согрели Элизу после всего, что ей довелось пережить. Она была так смела, так уверена в себе, когда предлагала эту поездку на Мадейру, и посмотрите, что из этого вышло! Она обесчещена, ее репутация погибла, а сердце разбито. А Обри похищен человеком, оказавшимся его сводным братом.

Она послушно шагала по дорожке к дому Аны, придерживая на груди куртку Киприана и чувствуя босыми ступнями каждую песчинку, каждую выбоину в камне, но мысли ее то и дело возвращались к одному и тому же. Киприан — внебрачный сын дяди Ллойда… Непризнанный, брошенный — но все же сын и, по-видимому, первенец. Неудивительно, что он ненавидел Обри и всех, кто жил той благополучной, обеспеченной жизнью, в которой ему самому было отказано. Неудивительно, что он так жестоко и бессердечно использовал ее, Элизу.