Аньес Ледиг - Уходи с ним

— Духа-то мне хватает.

— Тем лучше. И осторожней с козерогами. Если они начнут посвистывать, значит их что-то раздражает. В тот же момент садитесь на землю и разглядывайте свои башмаки. Жду вас после полудня. Звоните, если возникнут проблемы. Я написала на карте свой телефон.

Дорогой Ты,

бывают мужчины грубые, которые думают, что они круче племенных быков, и всей своей извращенно понятой мужественностью давят на слишком хрупких женщин, а бывают мужчины порядочные и деликатные, которые ценят женщин и с пониманием относятся к их ранимости.

Точно так же бывают роковые женщины, хотя единственное, что в них роковое — это межзвездная пустота в сердце, и они плохо обращаются с мягкосердечными мужчинами, а бывают женщины внимательные и бережные, их трогает, когда мужчина осмеливается показать свои слабости.

Некоторые комбинации в этом маленьком мире порой невозможны, другие, наоборот, сливаются в идеальной гармонии, потому что все прилаживается, все подгоняется друг под друга, даже слабости. Особенно слабости.

С Гийомом все прилаживается.

Когда я первый раз его увидела, брат был расплющен в лепешку, и меня поджидало возвращение в приют. А он стоял там и ласково мне улыбался, пытаясь поддержать, пока я разглядывала брата, кусочки которого держались вместе только благодаря ниткам, повязкам, ну и, может, Святому Духу в аэрозоли. Внутренний голос сказал мне: «Уходи с ним».

И все же я ушла вместе с шефом Ромео и его женой, потому что так получилось. Но в тот момент я сказала себе, что однажды, чуть позже, я навсегда уйду вместе с ним.

А потом, в следующие дни, приходя к брату, я встречала его, когда он дежурил, и он так же ласково улыбался мне, и всегда находил пару слов, чтобы подбодрить. А иногда это были не слова, а какая-нибудь печенюшка, потому что «сладкое помогает, когда ничто другое в горло не лезет». Он был прав. Думаю, я влюбилась в него, смакуя его фисташковые макарони и американское печенье с цукатами, которые напоминали мне, как утешительно действуют его сахарные улыбки.

Потом мы обменялись телефонами, потом — эсэмэсками, потом были встречи в кафе, желание и нежные слова, потом ласки, потом головокружение, совсем иное, чем с парнем в коллеже. Я уходила вместе с ним в жизнь, очень медленно и мягко, боясь поверить в это, настолько это было невероятно. Я ему все рассказала, так уж я устроена. Все налом и навалом, без утайки. Если уж уходить с ним, лучше начинать с твердой и честной опоры. Моя мать болтается где-то на обочине жизни, отец ничем не лучше тех парней, которым я давала, чтобы почувствовать, что существую в этом мире. Мир не хотел меня. Только они меня и хотели.

Гийом объяснил мне, что основа любого существования — уважение. Хотя для начала ему пришлось растолковать, что такое уважение. Ну и много же я для себя открыла!!! Главное — что я кругом промазала. Это меня здорово перетряхнуло. Но он был медбратом и вполне способен оказать первую помощь. Что он уже и делал — и с такой мягкостью.

Потом он помог мне исправить ошибки в сочинениях по французскому и в изложениях по истории и географии. Первый этап.

Потом научил, как правильно выражаться, заставив отказаться от моего набора вульгарных словечек и заменив их на некоторые синонимы. Второй этап. Он был долгим.

На третьем этапе я должна была слушать Шарля Трене и читать книги. Много книг. Все больше и больше. Начать пришлось с малого, чтобы я попривыкла. И чтоб со мной не случилось анафилактического шока.

Ему удалось сделать так, что я больше не могла обойтись без чтения. Классики, современные авторы. Поначалу одна книга в месяц, потом в неделю, а под конец я глотала по нескольку за вечер. С тех пор я и пишу лучше, верно? Ты что скажешь?

А потом он стал мне рассказывать о своей прекрасной профессии. Которую я для себя и выбрала. Таким образом, прежде чем отправиться в постель, мы могли поговорить о перфузии, внутривенных катетерах, струпах и тройных повязках.

Ха-ха! Ты смеешься? Перед сном можно заняться кое-чем получше. Но когда я получу диплом, то, прежде чем обзавестись детьми, мы запишемся добровольцами в какую-нибудь гуманитарную организацию. Лучше это сделать до детей. Он говорит, что хочет четверых. А я вот, после стажировки в родильном отделении на третьем курсе, говорю себе: может, попробую родить одного, а там посмотрим. Потому что даже если это будет девочка, жизнь в розовом свете там и рядом не ночевала.

Но в одном я твердо уверена. Он будет из тех пап, которые трясутся над своими чадами.

А потом, вчера, он сделал мне предложение. Специально подгадал под мой день рождения, когда мне исполнилось восемнадцать. Посмеиваясь, заявил, что перехватывает эстафету у моего брата, который был моим опекуном до совершеннолетия, как в эстафете 4 по 100 метров на Олимпийских играх. Я ответила, что надо отработать передачу, чтобы не уронить меня, иначе он будет дисквалифицирован.

Придется объявить эту новость брату, представляю, какую физиономию он скорчит. Но ведь о лучшей партии я и мечтать не могла. Славный парень, отличная работа, прекрасно готовит, внимательный — идеальный зять.

А еще он меня любит.

И придерживает передо мной дверь.

Я медленно поднимаюсь. Медленнее, чем вчера. Я чувствую что-то вроде накопившейся усталости, а еще такое ощущение, что из меня истекает моя собственная субстанция. И физическая, и душевная. Абсолютная пустота. Когда ты пуст, ты ничто. Что я? Не мать, в любом случае. А может, все-таки мать? Достаточно ли нескольких недель беременности, чтобы считать себя матерью? Оправдывает ли мертвый ребенок полученный опыт? Я вспоминаю того сволочного гинеколога, который дежурил в ночь, когда у меня случился выкидыш. «Заведете себе другого, мадам». Я чуть в горло ему не вцепилась, чуть не заорала прямо в лицо, сколько мне пришлось вынести, чтобы заполучить этого, и что, возможно, мой младенец — единственный, которого жизнь согласилась подарить мне. И никакой другой никогда не заменит его. Даже собаке такого говорить нельзя. Даже собаке. Я бы до крови укусила руку этого типа, который попытался смахнуть мое горе парой слов, как смахивают крошки со стола после еды.

Даже собаке…

У меня есть время. У меня полно времени. У меня есть вся жизнь, чтобы подняться посмотреть на козерогов. Бабетта вернется только после полудня. Я поем наверху, вместе с животными.

Дорогу я знаю наизусть, и мною движет двойная надежда: снова увидеть гору Монблан и найти вчерашнее стадо. Нет, три. Спустившись, знать, в какую сторону идти дальше. Не могу же я навечно остаться наверху. Хотя?

Хотя…

На ходу я размышляю. Думаю о людях, которых оставила позади, о Малу, от которой мне не следовало отдаляться. Она была моим маяком, а Лоран завязал мне глаза. О Ромео, который оказался рядом в самый тяжелый момент моей жизни, — что и я когда-то сделала для него. И от него тоже я не должна была отдаляться. Но какой у меня был выбор? Мне приставили нож к горлу. Я снова думаю об Александре, о Бабетте. Это и есть настоящие друзья. Те, кто остается с тобой, даже когда ты уходишь, и которых ты вновь обретаешь — неделю, месяц, год или пять лет спустя. Я стараюсь не злиться на себя, отогнать сожаления и укоры совести, но это невозможно. Я страшно зла на ту, кем была все эти годы, на свою мягкотелость, на слепоту, которые и обеспечили свободу действий той акуле. Я была бедняжкой. Этакой доброй дурочкой. А ведь вокруг меня были потрясающие люди, и одна-единственная сволочь вытеснила всех. Заняла даже мое собственное место. Может, именно поэтому меня так манит простор. Необъятность гор и озера. Чтобы я могла немного потянуться, чтобы мое существование обрело былую гибкость, чтобы я перестала замыкаться в себе. Большой Взрыв. Осторожней, люди, как бы вас не обрызгал фонтан той жизни, что возвращается в меня.

Я дышу.

Я дышу почти безмятежно. Воздух вершин беднее кислородом. Но все зависит от того, о каком кислороде речь. Чистый воздух и покой действуют на меня почти как наркотик. Переливание в вены солнца, встающего над вершинами, капельница ручейков, бегущих между скальными глыбами, пластырь запаха диких животных, избавленных здесь от человеческой суеты. Может, я сама одичаю. А возможно, именно одичавшей я и была последние годы, а сейчас снова возвращаюсь к цивилизации.

Но для начала я снова повидаю козерогов. Вот они мне и скажут, куда идти дальше…

Склон крутой и неровный, но позволяет подниматься быстро. Я привычный. Не считая нескольких мышц, которые все еще побаливают — память о том несчастном случае, — я обрел свою прежнюю физическую форму. Кинезиолог из центра реабилитации говорил, что если основа хорошая, то и прежние способности вернутся быстрее. Я пролил немало пота, чтобы вернуться в строй. День, когда медицинская комиссия признала меня годным, стал одним из самых прекрасных в моей жизни. Потому что он означал, что прошлое позади, и страдал я не зря, и будущее вновь светло. И я снова смогу спасать жизни. Начиная со своей собственной.