– Это тебе урок, Джулия, – спокойно сказал он, должно быть, после целой минуты молчания. – Если ты не одета, как подобает леди, и не ведешь себя как леди, то и не надейся, что к тебе будут относиться как к леди. Благодари судьбу, если ты ускользнешь, избежав насилия.

Ужаснее всего и самое худшее, что с ней только могло случиться, – это то, что Джулия не могла придумать, что сказать в ответ. Его слова были как удары кинжала и вызывали гнев, словно от брошенной в лицо перчатки. И они требовали возмездия за их самоуверенное мужское двуличие. Но она не могла подобрать по-настоящему оскорбительных эпитетов. Ее тело все еще слишком громко стенало по нему.

Джулия продолжала лежать, пока не убедилась, что все пуговицы застегнуты, затем встала, не произнеся ни слова, и направилась к Флосси, которая мирно щипала траву невдалеке. Испытывая непривычную дрожь в ногах, она села в седло, удивляясь, как это ей удалось, и поехала шагом в поисках ворот на ближайший луг. Она ни разу не оглянулась назад.

У нее болело горло. Она должна была постоянно сглатывать, чтобы избавиться от незнакомой потребности разрыдаться. Кожа на груди стала очень нежной и очень чувствительной, и ее раздражало прикосновение хлопковой блузы и грубой ткани жакета. Она ощущала пульсацию между ног и в верхней части бедер. И конечно, она не собиралась притворяться, будто не понимает, что происходит с ее телом и что случилось у реки. Ее тело жаждало его. Она хотела его. Она хотела всего, что женщина может хотеть от мужчины. Если бы он содрал с нее бриджи, она позволила бы ему это. И не только позволила, она бы просила, молила его взять ее.

Джулия всегда желала его, еще с тех времен, когда детские фантазии о Дэниеле как герое превратились в девичьи грезы о Дэниеле как любовнике. Она желала его с момента его приезда в Примроуз-Парк несколько недель назад. Она всегда хотела Дэниела – его внимания, одобрения, восхищения, расположения. Его любви. И оттого, что она не могла получить это, она ненавидела, презирала и всегда стремилась его разозлить. Прямо как ребенок, который привлекает внимание взрослых своими капризами, если ему не удается сделать то же самое примерным поведением.

Она ненавидела себя. Ненавидела! Страстно желать человека – чопорного и добропорядочного снаружи и такого похотливого внутри. Страстно желать внимания помпезного лицемера. Она внимательно осмотрела ограду, но здравый смысл победил. Сейчас она так взволнованна, что неизбежно разобьется, если попытается перепрыгнуть через нее. И это будет несправедливо по отношению к Флосси – он правильно это сказал. Главным было не то, что она рисковала своей жизнью, а то, что ставила под угрозу жизнь Флосси.

Она ненавидела его. Но себя она ненавидела в тысячу раз больше.

Граф даже не повернул голову, чтобы посмотреть вслед Джулии. Не сделал он и попытки последовать за ней, решив дать ей возможность вернуться домой первой. Дэниел сидел, устремив невидящие глаза на реку. Он потерпел поражение в сражении, которое вел несколько недель, но проиграл его еще шесть лет назад. Он сражался с собой, со своей низменной человеческой природой – и проиграл. Он всегда знал, что можно испытывать плотские желания к тому, кто не нравится и даже вызывает презрение. Разве временами в течение нескольких лет, несмотря на твердое намерение отказаться от нее, он не прибегал к услугам женщин легкого поведения? И каждый раз после этого презирал собственную слабость!

Но он никогда долго не испытывал вину за эти встречи. В конце концов, это было частью мужской природы – нуждаться в женщине.

Происшедшее же здесь, на лугу, было совсем иным. Джулия, несомненно, была леди и девственница, несмотря на свое поведение. В тот первый раз ей было только пятнадцать, а ему – двадцать три. Девчонка, которую он не любил и считал напрочь лишенной хороших манер и скромности. Девчонка, которая была бутоном, готовым расцвести и превратиться в прекрасный цветок. Девчонка, которую он хотел со всей горячей молодой страстью. В то лето Дэниел сражался с этой раздвоенностью и победил. Теперь же он даже не был уверен, что она не имела отношения к тому, что он не возвращался сюда целых шесть лет! Он никогда не думал об этом, но кто знал, что происходило в скрытых уголках его подсознания?

В этом году он не любил ее и осуждал с силой, многократно возросшей за годы ее взросления. Теперь она стала женщиной. Предполагалось, что она стала леди. Как Камилла. Как Бланш. Его неприязнь к ней увеличилась во сто крат. Но желание обладать ею было сильнее.

Как сказала Джулия, он преследовал ее не потому, что она была ребенком, нуждающимся в наказании, а потому, что она была женщиной. Он опустил голову так низко, что его лоб коснулся колен. Неужели это правда?

Боже милостивый!

Дэниел обладал многими женщинами и испытал к некоторым из них вожделение. Но никогда – ни разу в жизни! – не терял над собой контроль, не был так поглощен женщиной, которую держал в объятиях, чтобы это ощущение лишило его рассудка. Ни разу до сегодняшнего дня. Если бы случайно они не открыли глаза в один и тот же миг, то…

Не было нужды завершать эту мысль. Джулия наверняка не остановила бы его. И он не собирался во всем винить ее одну, хотя, похоже, сделал это, что вытекало из его слов, сказанных прежде, чем она встала и ушла. Если она не думала о своей добродетели, то и он точно так же забыл о чувстве собственного достоинства.

Боже! О Боже! Дэниел попытался не думать о том, с чем, он знал, ему неизбежно придется столкнуться. Он закрыл глаза. Нет.

Нет. Он подумает об этом позже, когда успокоится. Когда он снова сможет трезво размышлять. Если позволит себе думать сейчас, он неизбежно придет к неверным заключениям.

Но что значит – прийти к неверным заключениям? Существовало только одно возможное заключение.

Нет. Боже правый! Дэниел поднялся на ноги и пошел за лошадью, которая бродила вдалеке в поисках свежей зеленой травы. Он будет думать о чем-нибудь другом, решил он, вставляя ногу в стремя и садясь в седло. Он будет думать о своей новой собственности – аббатстве Викерз Эбби и Уиллоубанче-Корте, которые нужно посетить этим летом. Он будет думать о Бланш. Нет, не о Бланш.

Не надо думать ни о чем, решил Дэниел, поворачивая лошадь к дому и оглядывая изгородь в поисках ворот. Но разумеется, невозможно было ни о чем не думать. Тогда он будет думать о невозможности не думать ни о чем, решил Дэниел.

Глава 11

После полудня солнце пробилось сквозь облака и наконец рассеяло их, наполнив все теплом и светом. Тетя Сара решила, что все должны отправиться на прогулку к озеру и устроить чаепитие на траве. Лукаво прищурясь, дядя Генри сказал, что не стоит организовывать экскурсию, словно это военные учения, поскольку озеро находится в миле от дома. Однако тетя Сара бросила на него уничижительный взгляд, и он замолчал, покорно приняв ее предложение.

Итак, они парами направились к озеру. Совсем как животные в ковчеге, тихо прошептал Виоле Фредерик, поскольку тетя Сара в семье слыла обладательницей самой острой пары ушей.

Джулия была одета в легкое белое муслиновое платье с розовым поясом, в руках она держала зонтик. Она оделась очень тщательно и, повеселев, решительно сбежала вниз по ступеням в холл, Кого выбрать в спутники? Гасси? Но нет, все должны понять, что она не воспринимает юношу всерьез. Леса? Но у нее пока не было времени, чтобы придумать ответ на его предложение. Фредди флиртовал с Виолой, но это было совершенно безопасно, так как дядя Пол и тетя Сильвия ни за что на свете не позволят ему ухаживать за их дочерью. Оставался Малькольм.

И весь путь к озеру, который показался ей длиной не в милю, а в целых пять, она произносила жизнерадостные монологи на любую тему, что приходили ей в голову, взяв Малькольма под руку и крутя свободной рукой зонтик над головой. Джулия ни на минуту не остановилась, чтобы поинтересоваться, интересно ли ему слушать ее. Она говорила все быстрее, все сильнее крутила зонтик и улыбалась еще лучезарнее, когда ей казалось, что граф, сопровождавший свою мать, смотрит в ее сторону. Но, разумеется, он был достаточно осторожен и не делал этого.

Малькольм – красивый молодой человек, думала Джулия, хотя высок и худощав. Похоже, из него получится надежный и верный муж. Возможно, он будет не очень-то разговорчив, но она и сама могла поговорить за двоих. Интересно, что она испытает, поцеловав его? Он раскроет губы? Притянет ее к себе? Расстегнет ее блузку и положит руки туда, где им совсем не место? Ни один джентльмен не поступал с ней таким образом, за исключением… Или он обнимет ее за талию и коснется ее рта сомкнутыми губами? Как делали другие целовавшие ее джентльмены, за исключением одного.

Может быть, ей следовало заманить его в рощу и соблазнить, размышляла она. Это было бы нетрудно сделать – заманить в рощу. Но, как она ни пыталась, она не могла вообразить его поцелуев.

– Малькольм, – неожиданно спросила она, прерывая свой монолог, когда они подошли к озеру, – ты когда-нибудь был влюблен?

Он взглянул на нее сверху вниз и покраснел.

– Я… я, – начал он, и она тут же почувствовала вину за то, что задала ему такой прямой и личный вопрос. Бедный Малькольм был таким застенчивым.

– Это зависит от того, что ты подразумеваешь под этим словом.

– А разве в нем больше одного значения?

Сама Джулия никогда раньше не задумывалась над этим. Что значит любить? Желать мужчину? Она желала – жадно, ненасытно, но ее чувство нельзя было назвать любовью. Испытывать глубокую привязанность? Она испытывала глубокую привязанность к Гасси и к Лесу. Однако она не любила ни одного из них. Чувствовать себя блаженно счастливой? Такой, когда плавала и смотрела на закат? Но она не была влюблена ни в озеро, ни в солнце.

– Впрочем, наверное, больше одного. Это был бессмысленный вопрос.

– Л-любовь, – произнес Малькольм и дважды сглотнул. – Любовь, это когда хочешь постоянно быть с кем-то. Это значит принимать другого человека со всеми его хорошими и плохими качествами и не пытаться их изменить. Это желание испытывать нежность, дарить заботу и утешение и всего себя, не требуя ничего взамен. Любовь очень трудная штука, Джулия. Это идеал, который редко обретаешь в действительности, потому что все мы эгоисты, несовершенные существа. Это мечта, цель, что-то, к чему надо стремиться.