Алена Нефедова - Уха из петуха

— Юленька, Вы так побледнели, Вам плохо?

— Простите нас, просто мы… э-э-э… мы беременны, возможно, здесь просто душно. Дорогая, тебе помочь?

— Юленька, Вы действительно слишком бледны. Эй, администратор, проводите нас в отдельный кабинет. Девушке плохо, а я врач.

Вырвался из заваренной совсем не им каши Сергей только под утро — смертельно вымотанный, но совершенно, безобразно, наизлораднейше удовлетворенный выражением бессильного бешенства в глазах Ираиды Сигизмундовны, разумеется, примчавшейся на писк окруженного врагами детеныша, и страха, перемешанного со стыдом, в заплаканных очах лже-беременной экс-невесты. Никакие кары небесные, призываемые на головы деревенских выскочек (это сам Сергей), жидов пархатых (это относилось к семейству почтенных Гордонсонов), меркантильных жлобов (это перепало метрдотелю, подтвердившему юридическую силу предупреждения о проводимой в зале видеосъемке), волков позорных (это уже приехавшим на место нешуточной баталии опер-группе), щедро излитых теперь уже точно несостоявшейся тещей, никакие цифры счета, выставленного за поврежденное имущество самого дорогого ресторана в городе не могли испортить Сергею настроение победителя в схватке с хитрым и коварным врагом.

Никольский в этот вечер не пригубил ни капли спиртного, при этом ощущал он себя почти хмельным от испытываемого им чувства облегчения. Он, разумеется, понимал, что на этом только начинается его долгий и сложный путь обратно в счастье. Но дорогу больше не преграждала Великая Китайская стена в виде ребенка от нелюбимой женщины, обойти которую ему удалось бы, лишь потеряв бесконечно длинные беспросветные годы тоски и одиночества.

Сергей и сам не до конца осознал, в какой момент вместо дома свернул на улицу, ведущую к загородной трассе. Но, поняв, куда выбрал направление, интуитивно уже вдавил педаль в пол и понесся по почти пустой в это время дороге. С каждым оставленным за спиной километром внутри становилось все радостней и невесомей, вот как бы ему не взмыть в небо, едва выйдя из машины. Все будет хо-ро-шо. Эта приставучая, однообразная, но ни капли не надоедающая песенка крутилась в голове, заставляя его прямо-таки скалиться в довольной улыбке. Его дорогая иномарка недовольно заохала, отказываясь лететь на той же скорости, едва он съехал с асфальта на убитую гравийку.

— Не жалуйся, а то на "Ниву" сменю, — пригрозил Сергей, и мысль ему весьма понравилась.

"И точно, поддержим отечественный автопром" — поддакнул безмолвствовавший до этого дебил, внезапно примеривший на себя роль пристально всматривающегося вдаль штурмана.

Уже почти совсем рассвело, и Сергей остановился в поле, торопливо надрав не столько почти исчезнувших в на закате лета цветов, сколько колосьев и стеблей, не обращая внимания на то, что брюки и дорогущие туфли вымокли от росы, а на манжетах белоснежной рубашки появились зеленые пятна. Запрокинул голову, уставившись в небо в поисках того самого, неповторимого прозрачного и при этом необычайно насыщенного голубого цвета, который был его наказанием и наваждением все это время врозь. Но над головой пока царили разные оттенки серого и розового. Заорал во все горло, полной мощью легких, пугая прыснувших в стороны пичуг, выпуская, изгоняя прочь остатки мешавшей все это время дышать тоскливой неподъемной тяжести. А потом снова помчался, не слишком аккуратно объезжая колдобины, чтобы остановиться теперь только перед снившимся раз за разом забором семейства Апраксиных.

Едва Сергей открыл скрипучую калитку и шагнул во двор, дыхание опять перехватило, но теперь уже от предвкушения и внезапной растерянности. Что он скажет? "Здравствуй, я вернулся? Возьми обратно за ради бога, потому что вдали от тебя мне погано?" Как нашкодивший, сбежавший на гульки пес, ей богу, который приполз обратно на брюхе, поняв, что нет ничего лучше своей простенькой конуры и вкуснее хозяйской похлебки. Ну, а он и есть в глазах Апраксиных кобель самый натуральный, и пусть прогнали, а не сам ушел, так за дело же. Собираясь с мыслями, Сергей положил свой лохматый, неказистый букет на капот Лилиной "Нивы" и потер кулаком грудь. Там, где появилась и пустила корни за эти недели тупая боль. Тихонько хлопнула дверь сарая в глубине двора, и Сергей выпрямился, увидев Анастасию Ниловну, идущую к дому с ведром молока. Заметив его, пожилая женщина нахмурилась и прибавила шаг. Пристроила не глядя ведро на крыльце и пошла к нему, сверля пристальным, тяжелым взглядом, не обещающим Сергею ничего хорошего.

— Здравствуйте, Анастасия Ниловна, — сглотнув, негромко поздоровался мужчина.

— И тебе, экономист, дай бог здоровья, но ты лучше сразу поворачивай, — в голосе женщины ни грамма тепла, ни искорки надежды для него. — Неча тебе тут делать. У тебя в городе семья, работа, дите скоро. Не ходи к нам, Лильке душу не трави и балаболкам местным не напоминай.

— Не будет у меня ребенка, баб Надь, — из-за нахлынувшего стыда вышло какое-то глухое бормотание, а не громкое торжественное заявление, каким представлялось оно Сергею по дороге сюда. — И семьи никакой не будет. Враньем все оказалось.

Женщина помолчала, продолжая смотреть с неприязнью, и лицо ее нисколько не смягчилось.

— Ну, тому, кто сам брехлив, не стоит удивляться чужому обману, — и не подумала пожалеть Сергея она. — Сюда-то ты зачем пришел? Жалости ищешь?

— Нет, — вспыхнул Сергей. — Я… к Лиле. Мне поговорить бы с ней. Все по-другому теперь.

— А что по-другому, экономист? — Кажется, Анастасия Ниловна только еще больше рассердилась. — Разве в дите твоем дело все было, а не в том, что ты Лильку в постель потащил, когда у самого в городе невеста была?

— Не невеста, — слабо возразил Сергей.

— Какая разница? Баба, она баба и есть. Была же?

— По факту — была, — смирившись, подтвердил Сергей.

— И в Апольню ты так, отдохнуть-погуляться приехал, не жить же. И я еще, дура старая, думала, может, что у вас с Лилькой сладится, не все же ей одной, молодая же. А надо было головой думать, что ты приехал-уехал, а ей страдать и сердцем маяться и от людей обиду терпеть.

— Анастасия Ниловна, у нас все так стремительно вышло, не успел я ни о чем подумать, — возразил Сергей, пытаясь найти хоть каплю сочувствия в нацеленных на него недобро прищуренных глазах женщины. — Но теперь все поменялось…

— Что поменялось? Ты в городе, Лилька тут. Будешь по выходным и праздникам к нам ездить, да дальше ее позорить? Живут, конечно, люди и так, но тебе-то больше веры нет. Да и не посмотрит на тебя сейчас Лилька, ты ей сейчас все равно что враг. Каждый день из-за тебя Тохе синяки да шишки лечим. Взрослые по домам гадости говорят да насмехаются, а дети все ему повторяют. Как пацану такую обиду матери стерпеть?

— Анастасия Ниловна, я…

— Уезжай, — отрезала женщина. — Уезжай ты, по-людски тебя прошу. Без скандала, по-тихому, пока на глаза никому не попался. Ты опять появишься-исчезнешь, а нам тут жить.

— Никуда я не исчезну больше, — не выдержав, рявкнул Сергей.

— А ты на меня не шуми, в моем-то дворе, экономист, — нисколько не впечатлилась старшая Апраксина.

— Простите, но я действительно не собираюсь никуда исчезать, — уже спокойнее сказал Сергей. — Для меня все это серьезно. Лилю я люблю, и никто другой мне не нужен.

— Твои слова теперь что звон пустого ведра, — отмахнулась женщина.

Бесшумно открылась дверь дома, на пороге появилась Лиля, и Сергей шумно хапнул воздух, желая рвануть к ней, забыв, где он и что вокруг. Но она лишь бросила на него один короткий взгляд, стремительно подхватила ведро с молоком и ушла в дом, давая ясно понять, что он и слова ее не достоин.

Анастасия Ниловна посмотрела вслед невестке, потом молча повернулась к Сергею. И он шагнул назад, будто ломая себя, потому что все внутри рвалось в противоположном направлении.

— Я никуда не исчезну, — упрямо повторил он. — Так Лиле и передайте. До свиданья, Анастасия Ниловна.

— Поживем — увидим, экономист.

Рассвет наступил окончательно, деревня стала просыпаться, наполняясь звуками и голосами. Зашлись в очередной перекличке все местные петухи, передавая эстафету друг другу, и тем более странно, что его пернатая вражина-иждивенец в одном лице не подключился к этому всеобщему приветствию нового дня, подумал Сергей, входя в свой двор. Неужто, как обычно, затемно так наорался, что и выдохся? Обойдя дом, мужчина направился к курятнику. Самое время в его настроении поприветствовать горластого кровопийцу, по которому не пойми почему скучал, и Изольду. Конечно, он не думал, что Апраксины его встретят со слезами радости и умиления, но и того, что до сих пор все воспринимается так остро, тоже не ожидал.

"А чего ты хотел, Серега? Это же деревня, — вздохнул дебил, терзая свой невесть откуда взявшийся длинный казацкий чуб и виновато глядя исподлобья. — Тут все, про всех и все и память ой какая долгая. Народ вроде жалостливый и понимающий, но языки длинные есть и острые. Ох и налажали мы. При всем уважении, но нельзя было бабу Надю слушать. Гори эта Юля с ее мамашей синим пламенем, надо было перед Лилей каяться, хвостом ходить, пусть бы хоть в лицо плевала, а так все равно что сбежал и ее одну разбираться со всем оставил"

— Ну хорош я, что уже сказать, — вслух огрызнулся Сергей, упираясь лбом в прохладную сетку птичьего вольера, и тут же на лесенку курятника выскочил Питбуль, как черт из табакерки, и уставился на него совсем недружелюбно.

— Ты еще на меня позыркай, — прищурился на него Сергей, а петух, вдруг будто совсем потеряв к нему интерес, спрыгнул вниз и стал расхаживать туда-сюда у подножия лесенки. При этом выглядел он каким-то взъерошенным и все время дергал головой, поглядывая в сторону курятника. Заболел, что ли? Да и Изольды было не видать.