Алена Нефедова - Уха из петуха

— Так где седло брать будем? — повторил вопрос будущий романтический герой.

В общем, пока бабка мудрила травы для болезного, пока Тоха гонял за седлом к бывшему бригадиру, пока Лилия Андреевна предпринимала робкие попытки отговорить настроившегося на свершение великого поступка мужчину, а потом, стукаясь с ним лбами и смущенно охая и извиняясь каждый раз, показывала ему по карте расположение отдаленной деревушки, пока спохватившийся Сергей кинулся в дом переодеться во что-то более подходящее для верховой прогулки, прошло еще около сорока минут. Наконец, седло и нормальную уздечку привезли. Соседи с интересом уставились на хитро прижавшего уши Лужка и сосредоточенного наездника.

— Баб Надь, а хлебушка у Вас можно одолжить? С солью, — попросил Сергей, не сводя глаз с Лужка, внезапно решившего почесать за ухом задней ногой — почти на манер собаки, только стоя.

"Такое в лоб залетит — мало не покажется", — заценил размеры копыта дебил, пряча похолодевшие от страха руки подмышки.

"Агхр", — невнятно выразил отношение первобытный человек и хрустнул шейными позвонками, разминаясь.

— Как же нет, Михалыч, есть, конечно, — засуетилась Анастасия Ниловна. Вынесенный через минуту "хлебушек" — добрых полбуханки, густо посыпанных солью — был под пристальным взглядом транспортного средства поделен Сергеем пополам и на открытой ладони предложен в качестве горюче-смазочного средства. Пару раз клацнув зубами перед недрогнувшей дланью, Лужок, наконец, шумно выдохнул прямо в лицо выдержавшему первое испытание наезднику и милостиво схрумкал подношение.

— Вот и ладно, вот и хорошо, — перекрестилась бабка, попутно перекрестив конягу и, с секундной задержкой, самого Сергея.

Процесс седлания прошел на удивление гладко. Руки, как будто сами вспомнив детство и поучения деда, встряхнули с силой потник, накинули его на широкую гнедую спину, сверху водрузили седло, наживили подпруги, а затем, предполагая хитрость вредной животины, мужчина, возведенный из простого "соседа" в ранг уважительного "Михалыч", уперся как следует ногой в надутое пузо коня, заставляя того выдохнуть лишний воздух, и ловко затянул подпруги на самую последнюю дырочку в ремне. После он накинул уздечку и — опять-таки чудо, — умудрился без особых хлопот вставить удила, тут же сунув еще кусочек хлеба в пышущую огнем пасть местного буцефала.

— На-тко, милок, тута в авоське усе лежить: и травы, и жир медвежий, и записка Кольке, как заваривать и когда пить, — сунула в руки Сергея холщовую сумку старшая Апраксина.

— Может, разумнее было ему антибиотики уколоть? — усомнился в правильности выбранных лекарственных средств привыкший к традиционной медицине городской житель.

— Ох, Сергей, нельзя Николаю антибиотики. Реакция у него на них. Мы-то уж давно знаем, — серьезно объяснила Лилия Андреевна. — Только вот бабушкиными средствами и лечим его теперь.

— А-а-а, — глубокомысленно протянул мужчина, примеряясь ногой к стремени.

Похоже, слово действительно оказалось Заветным, либо потенциальные коварные планы умная скотина решила воплотить чуть позже, давая шанс господину Никольскому не сверзиться с пьедестала нереальной высоты, на который он умудрился взлететь столь же лихо, как и в седло на глазах семьи Апраксиных.

Сценка парадного выезда казака на войну была лишь немного смазана Тохой, который в последний момент кинулся практически под копыта сердито всхрапнувшего коня с воплем:

— Дядь Сереж, ты этому шельмецу не верь. И смори, чтоб он тебя не скинул. Ежли скинет — бяда. Сразу поскочет у табун в Вязьгино. Неделю потом ловить его там будем.

"Вот тебе за палево" — хлестанул мальца по мордашке рассекреченный шельмец.

Сразу за памятной банькой, вильнув резко в сторону от основной дороги, вглубь сизого, пряно пахшего листвой леса вела узкая колейка. Как раз проехать Ниве или телеге. Сергей поерзал в седле, поудобнее устраивая ту часть тела, что при достаточно малой амплитуде неловкого движения могла причинить жуткую боль с далеко идущими последствиями. Буцефал понял телодвижение новоприобретенного Александра Великого как иносказательный приказ идти в атаку на врага и послушно перешел с плавного шага на резвую рысь.

— Тор-мо-з-з-зи-и-и-и-и, тьфу-у-у-ты, тп-п-пру-у-у, — заикаясь и не в такт больно стукаясь копчиком о заднюю часть седла, скомандовал казак.

Но… тут такое дело… как бы так объяснить тому, кто не родился лошадью. Голос наездника мы, лошади, понимаем в принципе. Ну, как понимаем — по интонации — уважают нас или боятся, любят или тупят, нравимся мы или на нас просто хотят покрасоваться… Все остальное нам надо передавать ощущениями. Шенкеля — ускориться, натянутая узда — замедлиться, узда направо — повернуть направо, мешок с гавн… ой, мешок с картофаном сверху — делай что хошь. А тут какой-то, ей Кентавру, когнитивный диссонанс — вроде и Слово знает, и смотрит правильно, и хлеб дал как надо, даже зубов не испугался, а с командами беда — главно, тпры свои бормочет, а поводья не натягивает. Ну-ка, ну-ка, ща проверим, вдруг ему Слово кто свое шепнул и он не настоящий Александр?

Конь остановился. И сделал это, сука, так внезапно, как будто в нем электричество вырубили. А что происходит с не пристегнутым пассажиром в резко затормозившем транспортном средстве? Правильно. Инерцией его кидает сперва немного вперед, а потом отбрасывает назад. А если ты не пристегнут к седлу? Тоже верно. Вначале о переднюю луку и рожок седла стукается и, разумеется, страдает лобковая кость и то, что чуть ниже, а потом — о заднюю луку — копчиковая и то, что ниже нее. Представили? А если с паузой всего в пару секунд? БДСМ со своими примочками отдыхает. Не проверяйте и не сравнивайте, просто поверьте.

— Мать. У-у-у. Млять. О-о-о. Да е-о-о… — благовоспитанный городской пижон, разом растеряв весь свой лоск и манеры, взвыл и вывалил в ноосферу приличный запас скверных слов, всплывших откуда-то из глубин подсознания, взрощенного исключительно на великом и могучем.

"Ну, теперь пару дней к соседям можно не заглядывать, — поправив стетоскоп на груди, заявил дебил. — Даже лучше не заглядывать, а то вдруг дама инициативу проявит, про свидание напомнит, как отмазываться-то будешь?"

Неандерталец мычал и притворялся футболистом, стоящим в "стенке" перед штрафным.

Буцефал покосился на скрюченного всадника и врубил заднюю передачу.

Матеря вредную скотину на чем свет стоит, Сергей, наконец, вспомнил подзабытые навыки и натянул поводья. Лужок злобно всхрапнул и дернул башкой, чуть не вырвав поводья из ослабленных подлой болью мужских рук. Казак удержал.

"Хм. А если так?"

Следующие пару километров дебил с неандертальцем с интересом наблюдали за нешуточным баттлом в стиле вольтижировки: как оказалось, некоторые непарнокопытные умеют ходить боком, задом, хромать сразу на четыре ноги, внезапно останавливаться на полном ходу, подкидывать задком, а потом сразу становиться на дыбы, вместо хорошо укатанной середины дороги предпочитают идти по самому ее краю, выбирая такие участки, где ветки свисают особо низко либо стегают по морде особо хлестко. Каждые сто метров начинают умирать от голода, а посему лихо перепрыгивают через поваленное бревно, чтобы сорвать самый вкусный в мире цветущий папор… а, это всего лишь клевер? И погибают от жажды, отчего норовят напиться из во-о-он той речушки, тут рядом, метров триста через поле, ты че такой злой, казак?

"Атибиегозаногу" разносилось с каждым приземлением в седло и, в конце концов, практически превратилось в песню закопанного в песок Саида из "Белого солнца пустыни". И тут…

— А еще добрый конь песню любит. Не веришь? А ты попробуй, — наставлял дед Матвей ушастого городского внучка.

— Ой, да при лужку, лужке, — простонал Сергей, сдувая с кончика носа каплю пота. — При знакомом, мать его, поле, — через пару секунд на выдохе продолжил он. — При знакомом, млять, табуне… — накручивая поводья на кулаки, прохрипел экономист. — Сука, конь гулял по воле…

При первых же звуках старой казацкой песни, да еще и услышав свое имя в столь странном звучании, Лужок навострил огромные уши, слегка изогнув шею и скосив лиловый глаз на непонятного седока, что ерзал и корячился, но продолжал сидеть в седле. Пусть не совсем ровно, пусть со сгорбленной слегонца спиной, пусть с расслабленными в бедрах ногами, но сидел.

"Ну ладно, может, и не Великий, но явно из породы Александров. Куда мы, говоришь, едем? В Жалуды? О. Так я ж короткую дорогу знаю. Ща я тебя мигом. Тока не тпрукай мне…"

— Есть кто живой? Николай. Меня к Вам с лекарствами прислали. Анастасия, ой, то есть баба Надя. Вот, травы Вам привез.

— Агрхр, кха-а-а, кха-ха, — ответил низкий мужской бас, при звуках которого Лужок присел на задние ноги и то-о-оненько заржал, совсем как маленький жеребенок.

— Ог ты г, на Лугке? Аты-баты, гли голдаты. Ог гебя гебогь чегег лег повег? От шальгые, оба, — из низенькой избенки выползло чудовище. То самое, про которое так и хочется сказать "обло, стозевно и лайя". То есть смысла этой фразы не понимаешь, но при виде ТАКОГО именно это и сказать хочется. Чудовище оказалось высоченным, черногривым, бородатым мужиком. Страшно гнусавым и чутко больным. Болезный отшельник был завернут в старый тулуп, на босых ногах бултыхались валенки, глаза его слезились, а нос был распухшим и натертым до красного цвета.

— Э-э-э, простите, я не совсем привычный к Вашей артикуляции, поэтому, честно говоря, ни хрена не понял. Давайте я Вам просто расскажу и покажу все, о чем меня попросила баб Надя, хорошо? А грязный я, если Вы этим интересуетесь, потому как вот это милое животное, безусловно, самое прекрасное на всем белом свете, решило, что оно не ищет легких путей, и вместо нормальной утоптанной дороги выбрало какую-то кабанью тропку через торфяник, ведущую, к моему удивлению, прямиком к Вашему дому, — объяснил Сергей, спешившись и протягивая Николаю авоську с мешочками трав и каких-то снадобий, завернутых и упакованных Анастасией Ниловной.