Алена Нефедова - Уха из петуха

— Мазь. Ага. Погодь-ка. Мы табе без всяких мазей взад усе поправим, — и решительно поковылял на выход.

— Это что? — немного напряженно спросил от самого порога обнаженный Сергей, указывая на полок, застеленный ярко-зеленым молоденьким еловым лапником.

— Ась? — приставил к уху ладонь вдруг опять оглохший Лексеич.

— ЗА-ЧЕМ-ВОТ-ЭТО-ТУТ? — руками изобразил вопрос приговоренный к очередным оздоровительным процедурам.

— Ты, мил человек, не ори. Ты говори четко и мне в глаза смори, — добродушно пожамкал губами дед на вполне себе приемлемой громкости. — Оно, конечно, глуховат я стал на старости лет, да и сын нонче не может привезть починенный аппарат мой для слуху. Дык я когда вижу, как ты гришь, так и понимаю лучшее, — пояснил алгоритм общения с собой самопровозглашенный банщик. — А это лапник. Дуже пользительный для телу. Ты токма с разбегу на него не хлепайси, а то бубенцы поколешь уси, и не ерзай на ем. А я табе вот сей же час парку вот так вот поддам… — И, не говоря боле ни слова, плеснул полнехонький ковш темного травяного отвара на горяченные камни. Сергея окунуло в самый центр сверхновой. Кожа покрылась громадными волдырями и начала облазить до самого мяса. Какой там мяса — до костей. Легкие наполнило жидкой протоплазмой, вкусно пахнущей чем-то горьким и одновременно кислым. Мозг зашелся в истеричном вопле, прерванном участливым:

— Ты, Сергуня, булки-от так не сжимай. Я ж табе не розгами чай хлестать буду, а веничком. Ласковым, бярезовым. Оно лучшей бы дубовым — мужик все ж, для крепости мужеской дубовый самое оно то, да не поспели ишшо. А вот ежли б кашлял ты али застуженный был, то и липовым можна. Оно как получаицо — кажной болячке свой веник. А ежли не знаешь, какой брать, тады бери бярезовый, он хоть и бабский, да завсегда к месту — и помыцо, и подлечицо… — дед говорил, но при этом делал свое черное банщиковское дело: встряхивал "бабским" над спиной, подгоняя еще больше адского пекла, пару раз шлепал с присвистом, от чего только что аннигилировавшая шкура снова собиралась в молекулы в шлепнутых местах и вновь распадалась на миллиарды наночастиц. Затем от места шлепка мучитель почти нежно вел веником вниз, до самых пяток. Взмах над пятками. Пронзительный жар, простреливающий по всем нервным окончаниям тела, и шлепок по икрам, еще один. Взмах. Жар. Шлепок. Шлепок. Поглаживание. Взмах. Жар. Шлепок. Шлепок. Поглаживание… Как там говорите? Маркиз? Де Сад? Наслаждение от боли? Угу-угу. Ему бы к Доминанту Лексеичу на полок с лапником. Еще неизвестно, в какую сторону двинулось бы развитие этого садо-мазо движения, если бы основатель столь модного ныне БДСМ попал в лапы опытного банщика.

Ольховый, можжевеловый, кленовый, смородиновый, рябиновый, полынный, крапивный… От суставов, артрита, подагры, головных болей, астмы и женских недомоганий, для молодости, бодрости, силы мужеской… Под мерное бухтение деда, вещавшего о пользе бани и правильных вениках да его невнятных распевных приговоров "слово-это-не-перебить-так-тому-и-быть" Сергей Михайлович плыл на застеленном уже не кусачим, а приятно покалывающим лапником полкЕ мягкой восковой свечкой. Жар? Дайте больше жара. Шлепок? Еще. Еще. Если бы его сейчас спросили, какое самое большое удовольствие в жизни он испытал, то кроме вот этой вот самой процедуры, творящейся прямо здесь и сейчас, он, пожалуй, припомнил бы только бабушкин массаж и пару-тройку ну самых ярких оргазмов в своей жизни. Все остальное блекло и таяло в жаре русской бани, как кусок старого залежалого снега под лучами майского солнца.

— И сигай у речку, а то сомлеешь совсем, — скомандовал Лексеич, бесцеремонно вырывая Сергея из блаженного состояния сабспейса.

— Одеваться? — вяло вопросил сомлевающий.

— На кой? — искренне удивился дед. — На вот, веником старым прикройси и сигай. Баня-от на отшибе ж. Ни откеля не увидют. Ходи давай. А я погреюся пока. — И снова без предупреждения плеснул новый ковш чего-то одуряюще вкусно пахнувшего на камни и, кряхтя и причитая, пополз на освободившийся полок, по температурным условиям более всего, наверное, похожий на те самые столько часто упоминаемые в определенных ситуациях сковородки для грешников.

Речка была все той же, в которой живут, как оказывается, царь-рыбы. Так называемой Торфянкой. Совершенно. Абсолютно. Беспросветно. Черной. Но прозрачной. Как такое могло быть — Сергей не понимал. В пылу сражения с водяной "королевишной" он как-то не обратил внимания на эту завораживающую красоту. Тогда в нем бурлил азарт. Но сейчас, зайдя в нее по грудь и зачерпнув горсть воды в руки, он представил себя вдруг падишахом, любующимся самым огромным черным алмазом, добытым в недрах самой глубокой шахты. Вода сверкала в ладошках темными искрами и несмешливо шептала:

— Попробуй меня, добрый молодец, испей, пригуби. Ну же… Али козленочком обратиться боишься?

Козленочком обратиться Сергей Михайлович не особо боялся, но брать в рот некипяченую воду все ж опасался. Хватило ему экспериментов с сочетанием несочетаемого. Он поднес ее поближе и принюхался. Вода пахла свежестью, немного тиной, слегка какой-то травой и почему-то Лилией Андреевной. Кхм, с чего бы?

— А-а-ах, — раздался недалеко томный женский стон, в природе наслаждения которого трудно было усомниться. — О-а-ах, хорошо-о-о-то как.

Сергею Михайловичу стало немного неловко — вроде как подглядывать за столь интимными действами, как получение наслаждения женщиной явно от ласк опытного любовника, было неприлично. Но уж больно голос был подозрительно знаком. А посему, присев в черный торфяной алмаз по самые дико раздувающиеся от непонятной ярости ноздри, он аккуратно погреб на звук. На свою голову.

За склонившимся к самой воде огромным густым ивовым кустом речушка делала совершенно неприличный приподзагиб и открывала взору распаренного мужика космический вид со спины на входящую в воду Лилию Андреевну. Мать ее, обнаженную и с небрежно закрученным пучком волос, представляющим сильную и одновременно нежную женскую спину во всем ее оглушающем великолепии.

— А-а-азвереть, — сипло булькнул Сергей, не в силах отвести взгляд, насмерть приклеившийся к божественным ямочкам в преддверии манящего сердечка крепких женских ягодиц. Дисциплинированное второе Я послушно озверело и резво вздыбилось, чего не смогла скрыть прозрачно-черная торфяная вода. Бестелесые и явно одновременно разум потерявшие дебил с неандертальцем в башке захрипели: "Йа, йа, дас ист фантастиш, зер-р-р гут, зер-р-р… Вах, какой сладкий попа" и дали команду истосковавшемуся по женскому телу подсознанию включить видеоряд картинок с покрытой капельками пота гибкой спиной, хлещущим по животу водопадом русых с золотом волос, сладкими полушариями с острыми горошинами сосков, истово хлопающими о его грудь… Пошло и вульгарно? Ха. Много-много раз ха. Да только закомплексованные климактерические тетки при слове "секс" стыдливо румянятся дряблым телом и представляют скромный поцелуй сжатыми в куриную жопку сухими губами. Нормальный мужик от шестнадцати до белых тапок при взгляде на привлекательную женщину зрит только такое — пошлое, вульгарное, плотское, живое, пробирающее до самых до печенок и застящее разум любого Хомо, имеющего исправно функционирующий член.

Те самые деда Макара слова о том, какой должна быть баба, нет-нет да и всплывали в памяти Сергея в те разы, когда жадный взгляд затаившегося внутреннего самца останавливался на немодной последние несколько десятков лет женской фигурке, подобной песочным часам. И хотя неумолимая цивилизация совместно с беспощадной поголовной эмансипацией вдолбила в мозг лощеного финансового гения принятые женские стандарты красоты, достойные внимания, неубиенное, как оказалось, подсознание неандертальца кавказского происхождения вопросительно угукало и с готовностью взмахивало корявой дубинкой в направлении темной пещеры, зацепившись глазами за сигнализирующий о способности выносить здоровое потомство крепкий женский зад.

В общем, чего уж тут долго говорить — вид округлых ягодиц участкового инспектора довел Сергея Михайловича, вполне цивилизованного, хоть и брутального урбанизированного хищника, до невменяемого состояния дикого голодного волчары: зрачки сужены, кулаки сжаты, нос мелко подрагивает, уши прижаты, лапы, ой, ноги, конечно, готовы к последнему решительному рывку по направлению к жертве.

Жертва же, не ведающая о своей очереди в данной пищевой цепочке, продолжала медленное погружение во владения местного водяного Деда (повезло же гаду). Погружение плавное, сопровождаемое тихими томными вздохами и этими вот "Ах", "Уй", "О-о-о", которые и так заведенного сверх меры Сергея ну просто кидали в пучины темного греховного вожделения к представителю местной власти. И никакие призраки пенитенциарной системы не могли в этот момент выветрить из его башки видение белого тела, бьющегося в его пасти, ой, руках, конечно.

— Фу-у-уй, матушки, фу-у-уй, батюшки, фуй-фуй-фуй… — небесное видение внезапно заслонила широкая спина с прилагающимися пониже ея ягодицами старшей Апраксиной. Вполне такими земными, видавшими виды за свою немалую и явно нелегкую крестьянскую жизнь.

"Я, пожалуй, отвернусь. Или глаза закрою. Плотно", — решил дебил.

"Вэ-эй, ужэ нэ пэрсик", — пригорюнился неандерталец.

Сергей зажмурился и попятился прочь, слыша довольное:

— Ох, Лилька, до чего ж седни водица хороша. Давненько я у речке не плюхалась. Лет пять как. А тут прям как за руку вытащил кто.

"Знал бы кто — прибил бы падлу", — угрюмо подумал в очередной раз обломанный Сергей, на цыпочках выбираясь из речки и прокрадываясь обратно к покосившемуся крылечку.

Хмурый и разочарованный, Сергей вошел обратно в баню и несколько секунд стоял, привыкая к влажному пеклу и глядя себе под ноги, потому что от густого душистого пара мало что было видно. Взгляд зацепился за голые ноги Лексеича, слезшего с полка и набирающего себе холодную воду в пустую лохань, и мужчина невольно содрогнулся одновременно от ужаса и сочувствия. От ступни до бедра вся правая сторона была покрыта белесыми ломаными линиями старых шрамов, голень явно пострадала особо жестоко — будто какой-то монстр терзал плоть безжалостно и жестоко. Это какую же боль пришлось перенести когда-то, если даже сейчас смотреть на такое мучительно?