— Да вы еще и с невестой! Как романтично! Она рассказала мне душераздирающие истории.

О Господи! Остин стиснул руки миссис Милхаус и отпустил их. Он вполне мог представить, что за истории рассказала ей его невеста.

Эванджелина тоже встала, но осталась стоять у спинки дивана в стиле чиппендейл. Остин повернулся к ней — и замер.

Это было настоящее чудо! Эванджелина была в богатом синевато-сером платье, чуть собранном под грудью и ниспадающем до пола. Фишю[9] прикрывало ее плечи и перекрещивалось на груди; концы же были заправлены за пояс платья. Маленький чепец, отделанный кружевом, украшал ее волосы. Завитки, сверкающие как золото, выбились из прически и вились до плеч. За стеклами очков, словно бриллианты, блестели ее серые глаза.

Остин долго молчал, любуясь ею. Да, она очень красива… Красива всегда — и в рваной сорочке, и в бушлате не по размеру, и кутающаяся в простыни на его койке. Да-да, она всегда оставалась красавицей.

— Что ж, вот и хорошо, — весело сказала миссис Милхаус. — Пойду посмотрю, чем там занимается мистер Милхаус. Ему нравится, когда я рядом с ним, пока он пишет свои письма. Прошу меня извинить.

Остин пробормотал:

— Да, конечно. — И поклонился.

Эванджелина же вообще ничего не сказала. Сжав кулаки, она не сводила своих серых глаз с Остина.

Миссис Милхаус улыбнулась им, выходя из гостиной, и осторожно закрыла за сбой дверь.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Остин, прерывая молчание.

Эванджелина поигрывала складками платья.

— Миссис Милхаус была очень добра.

Остин остро чувствовал отчуждение, которое сейчас возникло между ними.

— Сожалею, что мне пришлось покинуть тебя. У меня было столько дел, и я подумал, что тебе будет лучше покинуть корабль.

— И поэтому ты назначил бедного мистера Сьюарда моей сторожевой собакой.

Капитан невольно улыбнулся:

— Но ты же не могла добраться сюда одна. И еще я хотел, чтобы ты была под защитой, пока я не покончу со своими делами.

— Ты имеешь в виду… — Она сделала такое движение, будто шелестела бумагами. — Или нашу свадьбу?

— И то и другое.

— Понимаю. Удивлена, что ты не приказал мистеру Сьюарду запирать меня в моей комнате на ночь.

Остин на это ничего не ответил; он рассматривал расписные карнизы на потолке.

Эванджелина покраснела.

— Ах, да ведь ты так и сделал!

— Я готов сделать все, чтобы защитить тебя, Эванджелина.

— Или держать меня в тюрьме.

— Что тебе больше нравится.

Она скрестила руки на груди.

— Остин, пожалуйста, прекрати эти глупости. Ты не хочешь жениться на мне.

— Нет, хочу.

— Ты просто хочешь держать меня рядом с собой, чтобы я никому не рассказала… — Она снова пошелестела воображаемыми бумагами. — В общем, сам знаешь.

— Все это скоро окажется в руках высшего начальства, и нам обоим ничего больше не будет грозить.

— Что все это значит, Остин? — Она шагнула к нему и понизила голос. — Кто эти люди?

Ее близость тотчас возбудила его, и теперь ему уже были не так важны столь мелкие заботы, как возможное падение новой нации.

— Я все тебе расскажу, когда это будет безопасно для тебя.

— Но я могла бы просто уехать. Возможно, если бы я уехала в одну из отдаленных колоний где-нибудь на юге, где никто обо мне даже не слышал, я оказалась бы в безопасности.

Отпустить ее? Нет, это немыслимо! Однажды он ее уже терял, и ему была тягостна каждая минута, когда ее не было рядом.

— Эти земли теперь уже не колонии.

Она отмахнулась:

— Как бы ты их ни называл — в Каролине меня никто не знает.

— В этом ты не можешь быть уверена. Мы страна маленькая по числу жителей. Такое впечатление, что все друг друга знают. Сплетни распространяются повсюду, даже в Каролине.

Она подбоченилась.

— Остин Блэкуэлл, назови мне хоть одну логичную причину, почему ты должен жениться на мне.

Губы его растянулись в улыбке. Он протянул руку и ухватил ее за локон.

— Логика тут ни при чем. За тобой нужно присматривать.

— Я слышала, как ты говорил это лорду Рудольфу.

Так, значит, она подслушала их разговор на палубе в ту ночь. Остин почувствовал раздражение. Он только пытался заставить лорда Рудольфа замолчать и уйти. А женщины… они так любят толковать все неправильно.

— Да, говорил. И что же?

Глаза Эванджелины сверкнули.

— И еще я слышала, как ты сказал… Ты сказал, что если бы другие женщины оставили тебя, то ты испытал бы облегчение. И многие ли женщины добивались тебя?

— Ну, быть женой капитана — это в некотором роде… престижно.

— Так почему ты не женишься на той, которая хочет стать капитанской женой?

У Остина перехватило горло. Положив руку на плечо Эванджелины, он ответил:

— Потому что мне не нужна такая женщина.

Ресницы ее затрепетали. Залившись краской, она пробормотала:

— Ты делаешь ошибку, Остин. Ты отказываешься от того, что любишь.

Он покачал головой:

— Нет-нет, я ведь так долго убегал. Убегал от своей жены, от своей… — Он помолчал. — От своей жизни. И я хочу сейчас остановиться.

— Ты хочешь разозлить меня, Остин.

Он коснулся губами уголков ее рта.

— Разозлить женщину, которая пробудила меня к жизни? Ты меня недооцениваешь, мой воробышек.

Дыхание ее участилось. Остин поцеловал ее, и она, закрыв глаза, тихо вздохнула, понимая, что опять сдается.


Глава 22


Ее губы согревали его — нежные, податливые, с легким привкусом сахара.

Закрыв глаза, он подумал: «Скоро она станет моей. Моей женой. Как только будут выполнены все формальности».

И тогда он будет лежать рядом с ней каждую ночь и…

Она положила руки на его плечи, и он тотчас же возбудился. Проведя языком по ее губам, он пробормотал:

— Ты ведь меня хочешь, моя милая?

— Да, Остин…

Мысленно возликовав, он вытащил кончики ее шали из-за пояса и, откинув шаль, обнажил ее плечи. Ее груди вздымались над низким декольте, и он положил на них руку.

Эванджелина застонала. Ее пальцы лохматили его волосы, и она выгибала навстречу ему свое тело — нежное, податливое, жаждущее… Да-да, она — его. Даже отрицая это на словах, телом она молила его о другом.

Остин обхватил ее своими сильными руками и осторожно уложил на пол. Шерстяной ковер покалывал его ладони, когда он уперся ими так, чтобы не раздавить Эванджелину своим весом.

Она посмотрела на него сквозь съехавшие набок очки и пробормотала:

— Остин, когда ты касаешься меня, я чувствую…

— Что ты чувствуешь?

Она отвела глаза.

— Чувствую себя порочной.

Он засмеялся.

— Неужели, моя сирена?

— Да.

Остин наклонил голову и поцеловал ее груди. Она тотчас подтянула ноги, согнув их в коленях, и он, проводя по ним ладонью, приподнял ее юбку. А затем его пальцы двинулись выше, к бедру, гладкому как атлас.

— О Боже… — Она закусила губу.

Он приподнял юбку еще выше и положил ладонь на завитки волос меж ее ног. Эванджелина застонала, и ее бедра приподнялись.

Но ведь скоро она станет его женой. Он мог бы подождать… Уже недолго.

Но она, влажная от возбуждения, была так соблазнительна… Так что к черту ожидание!

Он присел на корточки и поднял ее юбки до самого живота. Эванджелина снова застонала, а в ее серых глазах пылало желание.

Остин дрожащими пальцами расстегнул пуговицы на брюках. Никогда, никогда еще он не хотел ни одну женщину так, как хотел ее. Ей даже не нужно его касаться. Стоит ему войти в комнату, где находится она, — и он в полной готовности.

Остин стал над ней на колени, обхватил руками ее ягодицы и приподнял бедра. Она помогала ему, выгибаясь дугой ему навстречу. Немного помедлив, он сильным толчком вошел в нее, вошел до самого конца.

Она закричала от удовольствия, но он заглушил ее крик губами. Остин страстно целовал ее и мысленно восклицал: «Моя, моя, моя сирена!..»

Отстранившись, он понял, что бормочет эти же слова вслух. А она снова закричала, опьянев от страсти.

— Шшш, моя Эванджелина…

Покрывая поцелуями ее лицо, Остин любовался ею. Любовался ее сияющими волосами, разметавшимися по ковру, и глазами, блестевшими от счастливых слез.

— Ты такая красивая…

Они тихонько всхлипнула и вздохнула. А бедра ее то и дело приподнимались — снова и снова.

Теперь она принадлежала ему. Она его любовница, его жена, его жизнь. Одиночество, которое десять лет наполняло его, наконец-то исчезло.

И он утратил контроль над собой, забыл, что должен быть нежным. Теперь он брал ее страстно и неистово, почти жестоко. И целовал точно так же.

Откуда-то, словно издалека, он вдруг услышал свой радостный крик, и тотчас же весь мир закружился и исчез — волна блаженства поглотила его. И он отчаянно хватал ртом воздух, выбираясь на поверхность — как в ту ночь, когда спасал Олбрайта в море. Мотая головой и пытаясь прогнать туман, стремясь обрести контроль над собой, он выплеснул в нее свое семя и замер в изнеможении; сейчас ему хотелось, чтобы этот миг продолжался целую вечность. И почти в тот же миг он услышал Эванджелину — она громко закричала, и в голосе ее звучали страсть и радость.

С трудом дыша, Остин прижал ее к себе и снова замер, положив голову ей на плечо. А она легонько гладила его по спине, и ее горячее дыхание касалось его лба.

В комнате стало тихо, только его тяжелое дыхание нарушало тишину. Эванджелина же лежала, не издавая ни звука, и в какой-то момент Остин поднял голову и заглянул ей в лицо. Глаза ее были закрыты, а из-под ресниц выкатывались слезы, струившиеся по щекам. Красная отметина — его работа — украшала ее шею, а на белых плечах темнели царапины.