Она снова улыбнулась. Она была молода и, как и Крис, доверчива.

— Разумеется, папа и слышать об этом не хотел. На следующий день в мотель, где мы остановились, были доставлены две дюжины алых роз. Со мной никогда еще не случалось ничего более романтичного. А вечером он пришел снова. И продолжал приходить до тех пор, пока не очаровал маму, убедил отца и свел с ума меня. Когда он отправился на гонки, я уехала с ним. А на пальце у меня было подаренное им кольцо.

Она взглянула на свою руку. Кольца не было.

— Забавная штука жизнь, правда? — пробормотала она. — Никогда не знаешь, что она выкинет.

— Как ваша семья отнеслась к вашему замужеству?

Эбби снова занялась домашними делами. Расскажи ему достаточно, напомнила она себе, но не рассказывай все!

— Вы должны усвоить, что мои родные редко имеют на что-либо единую точку зрения. Сначала мама ругалась, затем подогнала на меня свое свадебное платье, хотя наш брак регистрировал мировой судья. Папа тоже долго кричал. В конце концов, он выдавал меня за иностранца, а это было поступком из ряда вон выходящим. — Взяв яблоко, она с отсутствующим видом протерла его о рукав. — Мадди обозвала меня безумной, но добавила, что иногда любой имеет право на безумие. А Шантел… — Она заколебалась.

— Что Шантел?

Эбби почувствовала, что пора насторожиться.

— Шантел старшая из нас троих. Она на две с половиной минуты родилась раньше меня, но все равно она старшая. Она не считала ни Чака, ни кого-либо другого достойным меня. Она собиралась иметь великое множество романов и полагала, что я своим скоропалительным замужеством перекрываю себе кислород. — Она засмеялась и откусила от яблока. — Если верить всему, что читаешь, то у Шантел было столько романов, что непонятно, как она осталась жива! Трейс узнал о нашей свадьбе только три или четыре месяца спустя. Он прислал мне из Австрии хрустальную птицу.

— Трейс? Это ваш брат? Старший брат? Я не очень много узнал о нем.

— А кто знает о нем много? Правда, сомневаюсь, что в данном случае это имеет значение. Трейс даже никогда не встречался с Чаком.

Дилан все равно сделал какую-то запись.

— И с тех пор вы увлеклись гонками? Довольно странный способ проведения медового месяца.

В некотором смысле все эти несколько лет были медовым месяцем. С другой стороны, медового месяца не было вовсе, не было времени, когда бы они уединились, чтобы притереться и узнать друг друга.

— Я и раньше путешествовала. — Она пожала плечами. — Я и родилась в пути, в буквальном смысле слова. Папа снял маму с поезда, идущего на Дулут[3], и отвез в больницу за двадцать минут до нашего рождения. Десять дней спустя мы снова отправились в путь. Пока я не поселилась здесь, я никогда не жила в одном месте более шести месяцев подряд. То одни гонки, то другие.

— Но международные соревнования вас возбуждали больше?

— В некотором смысле. Но там ради нескольких минут в свете прожекторов проливается много пота.

— Почему вы вышли за него замуж?

Она посмотрела на него. Ее глаза были достаточно спокойны, но ему показалось, что улыбнулась она довольно печально:

— Он казался рыцарем на белом коне. Я всегда верила в сказки.

Глава 4

Она не была с ним честна. Дилану не требовался детектор лжи, чтобы понять, что она все время увиливает от правды. Причем увиливает спокойно, глядя ему прямо в глаза. Только едва заметные изменения голоса, кратчайшие запинки давали знать, что она лжет.

Дилан ничего не имел против лжи. Фактически, в своей работе он привык сталкиваться с нею. Причины лжи бывали самые разные — самосохранение, смущение, желание получше выглядеть в глазах публики. Люди хотели подать себя в наилучшем свете, а уж его делом было найти темные пятна. Ложь или, вернее, причина лжи часто говорила ему больше, чем прямая правда. Как репортер, он твердо усвоил, что историю надо основывать на факте, подтвержденном факте, а право суждения предоставить читателю. Иногда в книге прорывалось его мнение, а вот чувства — редко.

Проблема с Эбби заключалась в том, что он никак не мог понять, что ею движет. Зачем лгать, когда правдой можно увеличить продажу книги? Сенсационность больше способствует читательскому спросу, нежели внушительный слой глянца. Она еще не созрела до того состояния, чтобы описывать свой брак в идиллических тонах, но ей, безусловно, удалось ловко миновать проблемные моменты.

А таковых было предостаточно.

Сидя в одиночестве за столом в своей комнате при свете настольной лампы, Дилан вынул из диктофона дискету. Взглянув на часы, он увидел, что уже за полночь. Все обитатели дома уже давно спали в своих кроватях, но он никогда не придерживался определенного раз и навсегда распорядка дня. Он мог работать как днем, так и ночью, сам устанавливая себе границы времени работы и отдыха. Часы работы не имели для него значения, ему был важен результат.

Вокруг стояла полная тишина, лишь слышался шум ветра за окном. Он был один, но в доме были еще трое симпатичных ему людей.

Он вспомнил, как после выговора матери очаровательные Крис с Беном со слезами ушли спать. Накормить собаку из лучшего маминого фарфора было не самой остроумной идеей, которая могла прийти им в голову. Она никогда не поднимала на них руку и даже не кричала, но от ее интонации и неодобрения мальчики повесили носы. Ловкий прием. Хотя это его забавляло, Дилан старался не сосредотачиваться на этом вопросе. Его ждала работа и женщина, загадку которой ему предстояло разгадать.

Он уже интервьюировал нескольких человек относительно Чака Рокуэлла. Мнения о нем и чувства к нему разнились, но равнодушных среди собеседников Дилана не было: люди или обожали Рокуэлла, или ненавидели его.

Вот, к примеру, Гровер П. Стенхольц. Богатый адвокат из Чикаго, любящий лошадей и связанный личными отношениями с семьей Рокуэлл, он с самого начала ставил на Чака. В течение десяти лет он выполнял при Рокуэлле роль отца, наставника и банкира. Он видел, как молодой водитель из амбициозного новичка превратился в одного из самых знаменитых автогонщиков. Только за год до его гибели Стенхольц перестал оказывать финансовую поддержку своему прославленному протеже.

Дилан быстро отыскал интересующий его фрагмент.

«— Рокуэлл был победителем, дельцом и другом», — доносился низкий и отчетливый голос Гровера. Дилан машинально приглушил звук, чтобы случайно не разбудить ребят, спящих в соседних комнатах.

«— Почему, когда он выиграл международные соревнования, вы перестали ставить на него?»

Последовало долгое молчание, затем какой-то шуршащий звук. Дилан вспомнил, что Стенхольц вынул сигару и долго ее разворачивал.

«— Как я уже объяснял, мой интерес к Чаку не был чисто финансовым. Меня связывала близкая дружба с его отцом и матерью. — Опять молчание, Стенхольц закурил сигару. — Чак с самого начала уже был победителем. Это ощущалось в его взгляде. Красавец, он питал невероятную любовь и уважение к спорту. Он был… особенным.

— В каком смысле?

— Он стремился к вершине. Ставил я на него или ему приходилось выискивать деньги на гонки, он стремился к вершине.

— А он не мог воспользоваться деньгами Рокуэллов?

— Для гонок? — Голос Стенхольца звучал хрипло. — Деньги Чака находились под надежной опекой. Дженис обожала этого мальчика. Она бы никогда не дала ему денег на то, чтобы он ездил со скоростью сто пятьдесят миль в час. Поверьте мне, она поносила меня за то, что я это делаю, но мальчик был упрям. — Вздох, задумчивый, полный сожаления. — Такие люди, Как Чак, появляются не каждый день. Гонки требуют некоторого высокомерия и некоторой скромности. Они требуют здравого смысла и презрения к опасности. Такое вот равновесие. Он был предан своей профессии и мечтал сделать себе имя. Я всегда спрашивал себя, не в том ли заключалась проблема, что он за слишком короткий срок одержал слишком много побед. Чак начал считать себя непобедимым. И неприкасаемым.

— Неприкасаемым?

Опять пауза, колебание, затем тихий вздох.

— Что бы он ни делал и как бы он это ни делал, все было правильно только потому, что это делал он. Если вы понимаете, что я хочу сказать, он забыл, что он человек. Чак Рокуэлл находился в острых разногласиях с самим собой. Если бы он не разбился в Детройте, он бы мог разбиться где угодно. Я счел, что, если перестану оказывать ему поддержку, это заставит его задуматься.

— Что вы имеете в виду «в острых разногласиях с самим собой»?

— Чак ездил на собственном моторе. Рано или поздно он бы сгорел.

— Наркотики?

— Я не могу это комментировать, — ответил собеседник сухим, бесстрастным голосом адвоката.

— Мистер Стенхольц, ходили слухи, что в течение некоторого времени перед своей гибелью Рокуэлл принимал кокаин!

— Если вы хотите найти доказательства этого, вам придется поискать в другом месте! В Чаке не умер замечательный человек, но все же что-то в нем было! Я это помню».

Недовольный, Дилан остановил запись. Другие источники, отказавшиеся говорить при включенном диктофоне, ясно рассказывали ему, что у Чака развилась опасная зависимость от наркотиков. Но во время своей последней гонки он был чист. При вскрытии это было выяснено совершенно определенно. Однако выявились и другие интересные моменты.

Следующая дискета была помечена как «Бруэр».

Лори Бруэр была сестрой человека, который спонсировал Чака весь предыдущий год. Она была разведенной бывшей моделью, очень любила рисковых мужчин и за входные билеты на гонки предпочитала расплачиваться натурой.

Во время роковой гонки в Детройте жены Рокуэлла среди зрителей не было. Но его любовница была.

Дилан вставил дискету и включил диктофон.

«— Чак был самым захватывающим, динамичным человеком из всех, кого я знала! — Голос Лори выдавал сдержанную чувственность южанки. — Чак Рокуэлл был настоящей звездой, быстрой и горячей! Он знал себе цену! Мне нравится это человеческое свойство.