– Закрой глаза, – приказал Блэки с порога спустя несколько секунд. – И помни наш уговор – не подглядывать!

Она сидела не двигаясь, сложив руки на коленях, и вдруг почувствовала себя снова маленькой девочкой, крошечной худющей девчушкой, получившей первый в своей жизни настоящий подарок, завернутый в серебристую бумагу и завязанный серебряной ленточкой. Тот подарок сделал он – дешевую маленькую брошку из зеленого стекла, которую Эмма берегла всю свою жизнь. Она и сейчас хранилась в ее ящичке для драгоценностей, рядом со своей восхитительной копией, которую он со временем сделал для нее из изумрудов. Ведь когда-то, давным-давно, тот кусочек зеленого стекла казался ей дороже и ценнее всего на свете.

– Смотри! – воскликнул Блэки.

Эмма медленно открыла глаза и, глядя на картину, что он держал перед ней, сразу же признала работу своей внучатой племянницы, Салли Харт. Эмма едва не вскрикнула от радостного изумления, а затем ее пронзила острая тоска по прошлому, и воспоминания прожитой жизни одно за другим побежали перед ее внутренним взором. У нее запершило в горле. Эмма смотрела во все глаза, запоминая каждую деталь, каждый штрих, не в силах вымолвить ни слова.

– О, Блэки, – прошептала она наконец. – Какая прелесть. Мои вересковые пустоши, где мы впервые встретились с тобой.

– Посмотри внимательнее, дорогая.

– Зачем? Я и так вижу, что это – Вершина Мира. – Эмма оторвала взгляд от полотна и в растерянности покачала головой. – Какой замечательный подарок ты мне сделал! Кажется, вот протянешь руку и сорвешь пучок вереска, как когда-то. – Она дотронулась пальцем до картины. – Я словно слышу журчание этого крошечного ручейка, здесь, в углу, и как бьются об отполированные водой камни его кристально чистые струи. Все как настоящее. Я даже чувствую запах черники, папоротника и вереска. О, Блэки, дорогой… И небо… Настоящее йоркширское небо, ведь правда? Какой огромный талант у этой девочки – только Тернер и Ван Гог могли так передать на холсте истинный солнечный свет. Да, Салли на сей раз превзошла сама себя.

Блэки буквально сиял от радости и удовольствия.

– Я сам отвез туда Салли и показал ей точное место. А потом она снова и снова туда возвращалась. Она хотела написать для тебя картину как можно лучше, и я желал того же. И мне кажется, в конце концов у нее получилось. А еще я попросил ее написать кое-что на обороте холста. – Он развернул картину и показал пальцем на аккуратно выведенные буквы. – Без очков ты не сможешь разобрать надпись, поэтому я прочту сам: «Эмме Харт в день восьмидесятилетия. С любовью от старинного друга Блэки О'Нила». А внизу – дата.

Второй раз за этот день Эмма была глубоко тронута. Она не могла выговорить ни слова, и ей пришлось быстро отвернуться, чтобы он не увидел ее повлажневшие глаза. Она села, отпила из бокала, собралась с силами и наконец произнесла:

– Как славно, дорогой мой!

Прислонив полотно к столику и убедившись, что оно осталось в поле зрения Эммы, Блэки снова сел в свое кресло.

– Сколько лет прошло, Эмма. Да, Вершина Мира – так твоя мать называла Рэмсденские скалы. Никогда не забуду того дня, когда ты нашла меня, заблудившегося в пустошах…

Эмма внимательно посмотрела на него. Шестидесяти с лишним лет как не бывало, и она увидела себя четырнадцатилетней. Бедная маленькая девочка, работающая в прислугах… Устало пробирающаяся в сумерках по вересковой пустоши в прохудившихся башмаках на кнопочках и в старом залатанном пальтишке. Как она дорожила тем пальто, пусть даже тесным, маловатым и заношенным до дыр. Оно едва спасало его хозяйку от дождя, снега и пронизывающего северного ветра.

И вот теперь она в упор глядела на Блэки и, видя его нынешнего, вспоминала, каким он выглядел тогда, в своей грубой рабочей робе, в кепке из дешевой ткани набекрень, с сумкой с инструментами, перекинутой через широкое плечо.

– Кто мог бы тогда представить, что мы оба доживем до такой глубокой старости… что в жизни мы так многого добьемся… огромной власти, безмерного богатства… что мы станем теми, кем стали, – медленно произнесла Эмма.

Блэки как-то странно на нее посмотрел и усмехнулся.

– Ну, я-то никогда не сомневался в своем будущем величии, – объявил он срывающимся от смеха голосом. – Я же предупреждал тебя, что стану франтом, настоящим джентльменом и миллионером, но даже я не подозревал, какого успеха добьешься ты.

Они оба улыбнулись, глядя друг на друга мудрыми старыми глазами, не сомневаясь во взаимной любви и дружбе, радуясь сознанию, что каждый понимает другого так, как никто на свете. Столько лет… столько пережитых волнений объединяло их. Нити, связывавшие их, казались выкованными из стали, и ничто не могло бы порвать их.

Какое-то время в комнате царило молчание.

Наконец Блэки встряхнулся.

– А теперь, моя королева, расскажи мне, как ты провела сегодняшний день.

– Меня удивило одно, Блэки. Они позвонили. Заговорщики. Не скрою, я поражена, что объявились и мои сыновья, и Элизабет. Она снова в Лондоне, видимо, со своим приятелем-французом. Эдвина позвонила утром, и была очень мила, хочешь верь, хочешь нет. Возможно, ее жизнь наконец-то вошла в колею. И было еще два замечательных звонка… по-настоящему трогательных. – В ее глазах загорелись огоньки. – Филип звонил из Сиднея, а твой Шейн – из Нью-Йорка. Трогательно, правда? – Он с улыбкой кивнул, и она продолжала: – Похоже, наши внуки планируют устроить торжество в мою честь, когда мы приедем в города, где они живут. Так что готовься. Что же касается того, как я провела день, – сам видишь. – Эмма обвела рукой комнату. – Цветы, открытки и множество подарков. И еще Дэзи, Дэвид и мои внуки свозили меня на ленч в «Мирабелл».

Эмма принялась в подробностях рассказывать о ленче, потом сообщила, как ее в полчетвертого вдруг вытащили из ресторана и отвезли в принадлежащий ей магазин на Найтсбридж. Когда окруженная внуками Эмма вошла в офис, ее приветствовали все руководители служб – к прибытию хозяйки они приготовили специальный прием в ее честь.

Наконец Эмма закончила свой рассказ, встала и, взяв в руки царское пасхальное яйцо, сообщила:

– А вот что мне подарили все внуки. Их подарок, как и твоя картина, имеет для меня совершенно особенное значение. Я всегда буду хранить и то, и другое.

– Значит, твой день прошел хорошо. Я рад. Так, должно быть. – Блэки встал. – Ну, нам пора. Мы все соберемся в номере у Брайана в отеле «Ритц», выпьем по глотку шампанского, а потом спустимся в ресторан.

Десять минут спустя, когда они прибыли на Пикадили, в отель «Ритц», Блэки проводил Эмму наверх. У конторки он на минуту задержался и попросил служителя предупредить сына, мистера Брайана О'Нила, о своем прибытии.

Они прошли через холл, сами не осознавая, насколько потрясающе они смотрятся вместе, и не замечая любопытных взглядов окружающих.

В лифте Эмма молчала, и Блэки несколько раз украдкой бросал на нее испытующие взгляды, прикидывая, догадывается ли она хоть чуть-чуть о торжестве, которое готовилось в таком секрете. Ее лицо, как всегда, оставалось непроницаемым. Блэки полагал, что Эмма не рассердится, хотя Дэзи боялась реакции своей матери. Он знал свою Эмму и понимал, что порой она ведет себя совсем как ребенок. Она любила сюрпризы, подарки и празднества, особенно когда она оказывалась в центре всеобщего внимания.

«И все потому, что ей всего этого не хватало в молодости», – подумал он. В те дни она не имела ничего, что имело бы истинную ценность. Хотя не совсем так. При ней были ее поразительная красота, ум, сила, железное здоровье и безграничное мужество. Не говоря уж о ее неуемной гордости. О, этот стыд, который она испытывала из-за своей гордости и бедности. «Бедность – не порок, хотя состоятельные люди всегда стараются заставить тебя чувствовать себя неполноценным!» – как-то раз воскликнула она в разговоре с ним, и ее молодые глаза потемнели от гнева. Он помнил все… Эмме с лихвой хватило в жизни и боли, и горестей, и бед. Но она никогда больше не будет страдать, испытывать недостатка чего-либо или боль. Оба они уже слишком стары для трагедий… Трагедии – это для молодых.

Наконец они остановились перед дверью номера. Блэки улыбнулся про себя. Телефонный звонок из конторки послужил сигналом Брайану и Дэзи, что все гости должны соблюдать полное молчание. Им явно удалось достигнуть желаемого. В тишине, царившей в коридоре, звук упавшей на пол булавки прозвучал бы как ружейный выстрел.

В последний раз взглянув на Эмму, Блэки постучал. Дверь распахнулась почти мгновенно, и на пороге возникла Дэзи.

– Вот и вы. Мама, дядя Блэки. Мы ждали вас. Входите же.

Блэки пропустил Эмму вперед и шагнул за ней следом.

«С днем рождения!» – хором вскричали пятьдесят восемь человек.

Эмма была поражена, и это все увидели сразу. Она непонимающе уставилась на толпу друзей и родственников, собравшихся отметить ее день рождения, и слегка порозовела. Краска поползла по ее шее вверх и достигла щек. Она перевела взгляд на Блэки и прошептала:

– Старый черт! Почему ты меня не предупредил? Мог бы хотя бы намекнуть.

Он ухмыльнулся, довольный, что сюрприз явно удался.

– Я не осмелился. Дэзи сказала, что убьет меня. И только не говори мне, что сердишься, потому что я по твоему лицу вижу, что это не так!

– Верно, – призналась она и наконец позволила себе улыбнуться.

Она оглядела битком набитую комнату и застыла на месте. Неуверенная поначалу улыбка стала шире, когда Эмма увидела столько знакомых лиц, дружелюбно улыбающихся ей в ответ.

Два ее сына, Кит Лаудер и Робин Эйнсли, с женами Джун и Валери; дочери Эдвина и Элизабет рядом с важного вида мужчиной, блистающим невероятной красотой. Эмма предположила, что видит перед собой того самого Марка Дебоне – «проходимца мирового масштаба», как язвительно окрестила его Эмили. Впрочем, он действительно обладал сногсшибательной улыбкой и бесспорным обаянием. Конечно, Элизабет всегда была слаба на красивых мужиков. Что ж, не Эмме критиковать. Тех мужчин, которые сыграли свою роль в ее жизни, тоже никто не назвал бы уродами.