— Тебе, действительно, нет необходимости делать это. Честно, диван очень даже подойдет.

— Я – твой босс, и ты должна делать то, что я говорю, а я говорю тебе, что ты спишь здесь. Так что выполняй это.

Мой рот дергается в улыбке, соответствуя той, что носит он. Откуда взялся этот капризный и задумчивый парень?

— Спасибо… Будет здорово растянуться на настоящей постели.

Его быстро появившаяся улыбка исчезает, пока он сердито смотрит на меня по другую сторону кровати.

— Я все еще не могу поверить, что ты спала в машине. Ты хоть понимаешь, насколько это опасно? Не говоря уже о безрассудстве и глупости.

Внутри меня, как торнадо, проносится возмущение, поднимая на своем пути боль и унижение, которые разрушают все внутри меня, не находя выхода наружу. Что ж, я позволю им выбраться.

— Это должно быть прекрасно никогда не беспокоиться о поиске безопасного места на ночь, где шансы быть изнасилованной или убитой не равны нулю, просто немного менее вероятны. И это должно быть превосходно никогда не выбирать между едой и стиркой белья, потому что ты не можешь позволить себе оба варианта.

Деклан бледнеет, но я продолжаю, практически выплевывая яд, когда добавляю:

— Вещи, которые ты принимаешь как само собой разумеющиеся это то, ради чего я могла бы убить, так что не смей стоять там и судить меня, когда ты ничего не знаешь обо мне или о выборе, что мне приходится делать.

Деклан выглядит больным.

-Ты права. Ты абсолютно права. Саванна… Мне очень жаль.

Жалость. Боже, я ненавижу этот взгляд. Деклан может взять свое сочувствие и засунуть себе в задницу. Я не нуждаюсь в ней и не хочу ее.

— Я смогла выжить и без этого, так что пошел ты куда подальше.

Мои гневные слова повисают в пространстве между нами пока текут секунды. Его молчание делает их еще более резкими.

Я оборачиваю руки вокруг себя, потому что нуждаюсь в физическом барьере. Понимаю, что сказала слишком много и, внезапно, хочу взять свои слова назад. Эмоциональные вспышки, как эти, ранее были не свойственны мне. Я хороша в том, что могу все контролировать и подавлять внутри себя, и понятия не имею, какого черта сейчас было, откуда это взялось.

— Не надо, — я смотрю на него, сжимая челюсть и смущаясь от непрошеных слез, которые начинают резать мне глаза. Я ненавижу эту природную склонность моего тела начинать плакать, когда я выхожу из себя. Почему так происходит, если слезы все равно ничего не решают? — Не смотри на меня, как на сломанную маленькую куклу, которую нужно починить. Я ненавижу этот взгляд.

Когда я украдкой поднимаю на него глаза, замечаю, как его челюсть напрягается так сильно, что выглядит, словно каменная. Прежде, чем я понимаю, что происходит, он хватает одну из моих корзин с бельем и выходит из комнаты.

Черт, я действительно достала его. Он выпроваживает меня.

Я бегу за ним, выкрикивая его имя, но парень игнорирует меня. Я не могу винить Деклана за то, что иногда бываю прямолинейной сукой, но это не значит, что мне нравится быть нею. Это просто защитный механизм.

Люди не захотят быть рядом с тобой, если ты обладаешь скверным характером, и не смогут подобраться слишком близко, чтобы причинить боль. И, на самом деле, не стоит меня узнавать.

По правде говоря, у меня ничего нет, что можно предложить кому-либо.

Я потеряла все.

Мои брови поднимаются от удивления, когда Деклан вместо входной двери направляется прямо на кухню. Он начинает бросать мои вещи в стиральную машину, находящуюся в подсобном помещении рядом с ней.

Он стирает мою одежду? Почему?

Я пытаюсь вытащить обратно свое белье, которое он положил в машину, но все смешалось внутри большого металлического барабана.

— Что ты делаешь?

Деклан видит, что я пытаюсь с ним бороться. Почему он просто не остановится?

— Я стираю твое белье. На что еще это похоже? — его слова жалят, и мне это не нравится. Я не прошу его стирать мое белье. Я вообще не прошу его о чем-то.

— Ты остановишься?

Поиск одежды — безнадежное дело, поэтому я устремляюсь к корзине, хватаясь за его огромные руки и пытаясь остановить парня.

— Деклан!

Он, наконец, останавливается и смотрит на меня.

Его черные брови сходятся на переносице, а челюсть сжата с такой силой, что выступают желваки. Когда Деклан смотрит вниз на меня с таким напряженным взглядом, воздух в моих легких просто испаряется. То, что я ошибочно принимаю за гнев, оказывается состраданием.

Но почему?

Внезапно, я не знаю, что сказать. Я ошеломлена и смущена.

— Зачем ты стираешь мое белье? — эти слова звучат почти бесшумно, а взгляд Деклана приковывает меня к месту.

Его челюсть медленно разжимается.

— Потому что хочу помочь тебе.

Но там есть нечто большее. Я вижу, как блестят его глаза прямо сейчас.

— Я ценю это, но…

— Просто позволь мне сделать это для тебя, — говорит он, и в его голосе слышатся нотки отчаяния, которые мне непонятны, но вместо того, чтобы остановиться, я продолжаю, ведь есть очень веская причина, по которой ему нет необходимости делать это для меня. И на этот раз она не имеет ничего общего с моей гордостью.

Я сглатываю, боясь признать свою оплошность.

— Эти вещи уже чисты. Сегодня я пронесла их тайком в спортзал и постирала, — сообщаю я, кусая ноготь на большом пальце и глядя на него, затем опускаю глаза на тонкий белый хлопок, натянутый на груди. Мне слишком стыдно, чтобы поддерживать зрительный контакт. — Прости. Этого больше не повторится.

Использовать имущество компании в личных целях считается непростительным почти на любой работе, и если он уволит меня, так тому и быть. Сама виновата, в конце концов.

— Эй, — Его голос звучит нежно, когда его грубые пальцы прикасаются к моему подбородку и аккуратно поднимают мою голову, вынуждая посмотреть на него. — Мне все равно. Ты можешь использовать эти машины в любое время, когда захочешь.

Эта доброта, которая исходит от этого кажущегося угрюмым человека, приводит в замешательство. Я не знаю, что делать или как ответить на это.

— Почему ты так добр ко мне?

Он хмурится, когда убирает свою руку с моего подбородка.

— Я просто делаю то, что любой другой сделал бы на моем месте.

Что-то похожее на насмешку вырывается из меня, прежде чем я могу остановить это, и тут же начинаю чувствовать себя неблагодарной скотиной. Я признательна Деклану за все, что он делает, но он слишком сильно переоценивает человечество. Любой другой на его месте просто закрыл глаза.

— Никогда не пытайся скрыть что-то подобное от меня, хорошо? Если тебе что-то нужно, скажи мне.

Я утвердительно киваю, все еще упорно избегая его взгляда, когда он добавляет:

— Кроме тех вещей, что ты собираешься украсть у меня. Любой ценой скрой это от меня, потому что я не хочу знать об этом.

Почти мгновенно моя неловкость рассеивается, и я не могу сдержать улыбку, появляющуюся на губах. Подшучивания, что ж это я могу. А вот выдерживать пристальные взгляды и говорить, что на самом деле у меня на уме? Не так уж весело.

Моя улыбка только растет, когда я смотрю на него и вижу, как широко он улыбается с этими милыми маленькими ямочками на щеках. Эти ямочки навлекут на меня беду, я просто знаю это.

— Договорились, — говорю, указывая на черные кружева, все еще зажатые в руках Деклана. — Теперь я могу получить назад мои трусики?

— Что? — его глаза расширяются и устремляются вниз на кусок ткани. — Иисус, — он бросает их в меня, будто обжегся.

Я смеюсь так сильно, что становится больно. Мой бок сводит судорогой, когда слезы застилают мои глаза. Он нервно протирает руки об джинсы, смотря куда угодно, но только не на нижнее белье, что я держу в руках. Я не помню, когда в последний раз так смеялась.

Возможно, никогда…

Деклан чешет шею, а я успокаиваюсь.

— Я, э-э, приготовлю нам что-нибудь поесть. Ванная прямо по коридору, если тебе нужно воспользоваться нею.

Мой смех стихает, когда я провожу своим пальцем вдоль нижней линии ресниц и скрещиваю руки, восстанавливая барьер между нами. Иногда я нуждаюсь в стене так же, как воздух необходим моим легким. Так спокойнее и привычнее. Некоторые дети чувствуют себя в безопасности под одеялом или в обнимку с любимой мягкой игрушкой. Я же прячусь за маской безразличия.

— Я не голодна.

На самом деле, я умираю от голода, но не хочу, чтобы он что-то еще делал для меня. Я не благотворительный проект, и он уже выходит за пределы. Нам где-то придется обозначить границы, а его желание меня накормить подходит как раз под этот случай.

Брови Деклана сдвигаются вместе, а лицо ужесточается.

— Мне все равно. Ты слишком худая. Тебе следует поесть.

Мои глаза расширяются от гнева. Я открываю свой рот, собираясь высказать ему, куда он может все это засунуть, но парень прикрывается рукой и морщится, словно выставляя заслон от потока моих оскорблений.

— Просто сделай это ради меня, хорошо? Я не усну сегодня ночью, если буду думать, что ты голодна. Позволь мне уговорить тебя съесть что-нибудь, и тогда я оставлю тебя в покое, я обещаю.

Я не смогу уснуть ночью, если буду думать, что ты голодна.

Его слова повторяются в моей голове, а я стою там, удивляясь, почему он заботится обо мне даже тогда, когда, как я запоздало понимаю, мой сбитый с толку взгляд мог быть неверно истолкован, как свирепый.

— Пожалуйста, — просит он.

И снова оно — словно пытка, мученическое выражение. Это тянет за что-то внутри меня, что глубоко похоронено и давно забыто, и я нахожу себя кивающей ему в знак согласия, так что закрываю свой рот и обхватываю себя руками.