Длинные лозунги, также на китайском языке, свисавшие изо всех окон, ободряли прохожих, поскольку гласили: «Долгой жизни всем», «Успеха вам», «Желаем счастья», а основной лозунг, взывавший к милости богов — «Пять благословений» — был вывешен прямо над дверью в знак обещания как владельцам магазина, так и посетителям долгой жизни, богатства, светлого ума, здоровья и благосклонности фортуны.

За прилавком появился молодой человек, весьма внимательный к покупателям, и население квартала буквально хлынуло в магазинчик, чтобы купить у Лаи Цина специи и сушеные грибы, консервированных уток, имбирь и соевое масло. Люди также покупали уголь для железных печурок, кастрюли и горшки, чтобы было что ставить в печь, большие блюда и тарелочки поменьше, чтобы раскладывать на них кушанья. Через несколько недель магазинчик пришлось расширить, поскольку жизнь постепенно входила в нормальное русло, и покупатели стали требовать новые матрасы, экраны из рисовой бумаги для окон, чайники, одеяла и туфли на деревянной подошве.

Спустя два месяца Лаи Цин открыл второй магазин и арендовал новый склад, где хранились товары покрупнее: столы и шкафчики, швейные машины и стулья, а также ящики с шелковыми вышитыми халатами и с черными брюками и куртками из хлопка — любимой одеждой кули. Одним словом, абсолютно все можно было купить у торговой компании «Удача с вами», которой владел Лаи Цин.

Энни и Фрэнси переселились в небольшую, спешно отремонтированную квартирку на Керни-стрит, а Лаи Цин занял комнату по соседству. Фрэнси принялась учить сынка английскому языку и, кроме того, помогала лучше усвоить английский Лаи Цину. Она похудела и побледнела и по-прежнему быстро утомлялась. Лаи Цин догадывался, что она в отчаянии, тем не менее, он не мог ей позволить «потерять лицо» и заговорить о ее проблемах первым.

Прошел слух, что сгорели городские архивы, и тысячи китайцев бросились к муниципальным властям, утверждая, что они американцы по рождению. Лаи Цин отправился вместе с прочими, чтобы разжиться документами. Удача и здесь улыбнулась ему, и, таким образом, благодаря землетрясению он стал полноправным гражданином Соединенных Штатов.

Время шло, и Энни потребовалось найти себе хоть какое-нибудь занятие. Она привыкла работать, и безделье угнетало ее. Кроме того, у нее еще оставались деньги, которыми снабдил ее отец. В один прекрасный день она решилась и сказала Фрэнси:

— Послушай, все, что я умею делать — это готовить и заботиться о людях. Попробую я, пожалуй, открыть маленькую гостиницу. На улицах все еще полно бездомных, и люди будут рады, если им предоставится возможность получить на время чистенькую комнатку, а по вечерам — приличный ужин. Деньги у меня есть, остается только попросить Лаи Цина подыскать соответствующее помещение.

Спустя несколько дней к ней зашел Лаи Цин и сообщил, что, по слухам, можно на выгодных условиях арендовать приличный участок земли неподалеку от площади Юнион. Кстати, на этом участке сохранились развалины дома. Фундамент здания находился в приличном состоянии, и Лаи Цин обещал помочь деньгами и необходимыми материалами. К тому же он обещал нанять рабочих, чтобы заново отстроить дом, хотя бы на скорую руку.

Фрэнси равнодушно наблюдала за деловыми успехами своих друзей. Казалось, что удача наконец улыбнулась всем, кроме нее. Она же была вынуждена нести в себе тайну, и это угнетало Фрэнси неимоверно.

Глава 18

Джош. Его имя заставляло ее трепетать, когда она дотрагивалась ладонями до растущего живота. Фрэнси подошла к большому зеркалу, которое Энни установила в их общей спальне. Она повернулась к зеркалу сначала одним боком, затем другим — никаких сомнений быть не могло — ее талия заметно увеличилась, раздалась, но выпуклость на животе была еще не слишком велика, и пока ее удавалось скрывать под длинным китайским халатом. Пока.

Она уныло взглянула на свое отражение. Ее светлые волосы были стянуты на затылке в пучок, а личико выглядело бледным и незначительным. Вокруг рта и глаз пролегли горькие линии, грозящие со временем перерасти в морщины. Она вспомнила девочку в белом кружевном бальном платье и в сверкающей диадеме, какой она была всего несколько месяцев назад, и стала еще пристальнее вглядываться в собственное лицо. Ей по-прежнему было восемнадцать лет, но сейчас на нее смотрела блеклая, неинтересная женщина неопределенного возраста, одетая в китайскую хлопчатобумажную куртку со стоячим воротником и черные брюки кули. Теперь она принадлежала к другому миру.

Фрэнси усталой походкой направилась к окну, за которым кипела жизнь, не останавливаясь даже ночью. Старый китайский квартал представлял собой грязное, запущенное гетто для выходцев с Востока. Это была зараженная крысами и преступниками всех мастей зловонная дыра на карте города. Извилистые темные улочки предлагали желающим на выбор широкий спектр услуг — от несовершеннолетних проституток, игорных домов и бань сомнительного свойства до курилен опия. На улицах царило неприкрытое насилие — владельцам притонов и всевозможных вертепов было выгодно держать жителей в постоянном страхе. Отцы города хотели возвести новый китайский квартал в другом, более здоровом районе, но китайское население Сан-Франциско не обратило внимания на пожелание властей и стало отстраиваться вновь на том же месте, где раньше. Только на этот раз дома строились в старокитайском стиле: с резными стропилами и расшитыми экранами для окон — алого, зеленого и золотистого цветов. Дома покрывали крышами из зеленых изразцов с длинными загнутыми концами, у входа ставили львов-привратников, а двери лакировали красным лаком. Улицы благоухали запахами восточных специй и благовоний, а вокруг раздавались звуки пилы и стоял звон от ударов молотков. Новые здания поднимались из развалин буквально за ночь — люди работали круглые сутки, чтобы быстрее возобновить нормальную жизнь.

Фрэнси всякий раз вспоминала об Энни, когда проходила по площади Юнион и видела, как перестраивается купленный ее подругой дом, постепенно превращаясь в симпатичную гостиницу. Своей дотошностью Энни сводила рабочих с ума. Ведь она выросла в семье, где все занимались строительством, и знала в этом деле толк. Как-то Фрэнси вместе с ней пришла на строительную площадку. Женщины застали рабочих в тот момент, когда они курили и болтали, потягивая пиво. И тут Энни строгим голосом, не терпящим возражений, напомнила лентяям об их обязанностях и перечислила все недоделки и недостатки, как заправский мастер. Она также предупредила строителей, что если они и впредь будут впустую тратить время и транжирить ее деньги, то она этого не потерпит и им придется расстаться. Конечно, рабочие для вида поворчали, да и вообще весь день смотрели на нее косо, но поняли, что Энни не проведешь и если они рассчитывают на прибавку, то придется вкалывать добросовестно.

Буквально на следующий день, когда закончили класть крышу, Энни пригласила всех своих рабочих на маленький праздник. Длинные деревянные столы были накрыты белыми крахмальными скатертями, потому что Энни хотела, чтобы даже среди пыли, цемента и строительного мусора ее прием удался на славу. Она также послала приглашения членам семей строителей, а уж еды и пива было вволю. Выпив и расчувствовавшись, рабочие один за другим стали произносить в ее честь тосты, признавая со смехом, что она хороший хозяин, хотя и женщина.

Лаи Цин трудился двадцать четыре часа в сутки, успевая им не менее заниматься с Фрэнси английским языком. Он с завидным упорством корпел над простенькими детскими рассказами и сказками, громко и членораздельно произнося каждое новое слово и тщательно водя пальцем по строке. Письменные задания он аккуратно переписывал в тетрадь, которую постоянно носил с собой. Китаец воспринимал ученую премудрость, как сухой песок впитывает воду, и временами Фрэнси было трудно поспевать за ним, поскольку занятия требовали ежедневной подготовки и от нее тоже.

Лаи Цин решил, что сынок будет воспитываться в китайской семье. «Филипп Чан должен быть похож на других китайских мальчиков и знать все, что знают они, — говорил он Фрэнси. — Когда он станет мудрее и старше, тогда пусть живет по обычаям белых, но сначала он обязан познать мудрость своего народа».

Таким образом Фрэнси осталась наедине со своими не слишком веселыми воспоминаниями о прошлом и угнездившимся в ней страхом за будущее. Она не осмеливалась рассказать Лаи Цину или Энни о ребенке, которого носила в себе.

Ее размышления внезапно прервал стук в дверь, и она бросилась открывать. На пороге стоял мальчик, который, быстро взглянув на нее, сунул ей в руку клочок бумаги и помчался вниз по лестнице.

Она с удивлением проводила его глазами и вернулась назад в комнату. Там она тщательно расправила скомканный бумажный листок и прочитала: «Если ты еще меня любишь, приходи в аллею Гай-Пао сегодня в девять часов вечера. Джош».

Кровь отхлынула от ее лица, и сердце болезненно сжалось. Она ничего не понимала. Джош умер на ее глазах, и это, скорее всего, чья-то жестокая шутка. Но кому было известно о ней и Джоше? Только Энни и Лаи Цину, а они на такое не способны. Вдруг она ощутила толчок в животе и обхватила его руками, впервые по-настоящему осознав, что в ней растет новая жизнь. А вдруг этот толчок — предзнаменование того, что Джош каким-то образом уцелел? «Если ты еще меня любишь…» — так сказано в записке.

В панике она принялась снова и снова разглядывать записку, моля Бога, чтобы с ней рядом оказался кто-нибудь из близких, но Лаи Цин, как обычно, пропадал на работе, а Энни отправилась на встречу с архитектором, и ждать ее скоро тоже не приходилось.

Фрэнси заметалась по комнате, убеждая себя, что идти не следует, но потом вспомнила Джоша, лежавшего среди руин, и ей подумалось, что ведь могло случиться и чудо. Тогда она поняла, что пойдет.

Она оставила Энни записку, где написала, куда и зачем она отправилась, и вышла из дома. Она долго плутала в плохо освещенных боковых улочках в поисках аллеи Гай-Пао, а когда нашла ее, аллея оказалась всего-навсего темным пустынным тупичком. В тупичке было абсолютно темно, и только где-то в самом его конце неровно брезжил слабый свет — не то от свечи, не то от газового рожка. Фрэнси заколебалась и остановилась. Ей захотелось повернуться и убежать, но записка, подобно наживке на крючке, неумолимо толкала ее вперед, и Фрэнси, собрав все свои силы, нетвердыми шагами побрела по аллее, спотыкаясь о трещины в мостовой, в страхе шарахаясь от черных силуэтов возникающих на ее пути развалин и нервно оглядываясь по сторонам. Когда она подошла достаточно близко, то увидела, что блеклый свет струится сквозь занавешенный шторой дверной проем. Фрэнси вновь заколебалась и подумала, что самым умным в ее положении было бы вернуться, но она не могла. «Если еще меня любишь», было начертано в записке, и любовь пересилила ее колебания, заставила отодвинуть штору и войти.