Элизабет Адлер - Удача – это женщина

— Вот, высеки их обоих, — сказал он жестко, протягивая кнут Гормену, — а уж потом мы придумаем, что делать с сестричкой дальше.

Гормен направился к выходу. У двери он остановился, чтобы с гордостью взглянуть на сына — высокого, красивого и трезво мыслящего молодого человека, — и сказал:

— Гарри, ты только что не дал мне совершить глупейший в моей жизни поступок. Ты сохранил ясный рассудок даже при таких печальных обстоятельствах. Спасибо тебе, мой мальчик.

Над городом разгорался рассвет. Воздух раннего апрельского утра был чист и свеж и содержал в себе обещание прекрасного весеннего дня. Гормен ехал в автомобиле по улице, когда часы на церкви Девы Марии пробили пять. Его мысли были заняты скандальным поведением дочери и ее любовником, поэтому он чуть не налетел на большой воз с капустой, запряженный лошадьми, медленно поворачивавший на Пасифик-авеню и оказавшийся внезапно на его пути. Гормен с силой нажал на тормоза и одновременно прогудел в клаксон. Лошади в ужасе отпрянули назад перед сверкающим автомобилем, перевернули воз и заодно сбросили на мостовую своего возницу. Человек лежал не шевелясь среди раскатившихся по всей улице кочанов капусты. Гормен окинул взглядом эту картину и обозвал несчастного идиотом, поскольку перевернувшийся воз, напуганные лошади и рассыпавшаяся капуста полностью перекрыли ему дорогу.

Рабочие с расположенного рядом продовольственного рынка кинулись на помощь, стараясь оттащить с дороги брыкающихся лошадей. Несколько человек склонились над бездыханным кучером и многозначительно качали головами, а один побежал за врачом.

— Проклятый дурень, — в сердцах проговорил Гормен, указывая на распростертого возницу. — Он едва меня не переехал. Ему следовало бы быть поосторожнее, управляя такой тяжелой подводой, ведь он мог меня убить.

— Похоже на то, что он убился сам, — проворчал рабочий, одетый в рубашку с короткими рукавами.

— Убился? — Гормен пожал плечами. — Надо благодарить Бога, что перед вами только один труп.

Вокруг стала собираться толпа, и он почувствовал себя неуютно под взглядами всех этих людей, которые с неодобрением рассматривали его шикарный автомобиль, белый галстук, фрак и другие видимые доказательства его богатства. Гормен взял с сиденья кожаный поводок и резко сказал, словно скомандовал:

— Я пришлю своего шофера забрать автомобиль. А если кто-нибудь из вас тронет его или испортит что-нибудь, то будет иметь дело с Горменом Хэррисоном.

Похлопывая кожаной плеткой по бедру, он пошел прочь, сгорая от желания отомстить всем женщинам на свете. Улица, по которой он шагал, была запружена возами и подводами, возвращавшимися с рынка, и он заодно обругал про себя всех возниц, которые, как ему казалось, не в состоянии управлять своими одрами, поскольку животные в упряжке вели себя кто как хотел, взбрыкивая, сбивая ряды, или просто перегораживали улицу тяжелыми колымагами. При этом лошади ржали, словно в один миг все они взбесились. Внезапно раздался странный громоподобный звук, и Гормен взглянул на небо, ожидая увидеть собирающиеся грозовые тучи, но небосвод был чист и невинен. Однако шум нарастал, подобно приближающемуся скоростному поезду, и Хэррисон снова посмотрел вокруг, на этот раз с некоторым беспокойством. Вдруг мостовая перед ним заколыхалась, вздыбилась, как морская волна, и бросила его на булыжник. Он попытался подняться и укрыться от разбушевавшейся мостовой в ближайшем подъезде, но тут шум перешел в грохот, и земля заходила под ним с такой силой, что он снова рухнул на камни мостовой. Стальные конструкции — скелеты домов — со страшным треском ломались, кирпичные стены на глазах распадались и рушились, сверху падали деревянные пристройки, мансарды и рассыпались на составляющие их элементы. Потом Гормен расширившимися от ужаса глазами увидел, как заколебалось многоэтажное здание прямо над его головой и стало медленно оседать, складываясь, как карточный домик. Стоя на четвереньках и подвывая от страха, подобно испуганному животному, он принял на себя десятки тонн кирпича и камня от расколовшегося дома, который, рухнув на тротуар, превратился в бесформенный могильный курган для мистера Хэррисона и для других, большей частью безымянных жителей города.

Фрэнси проснулась внезапно от ощущения надвигающейся беды. Джош мирно спал рядом, одной рукой обнимая ее и, казалось, защищая даже во сне. Она услышала страшный, постепенно нарастающий шум и, сев на постели, заткнула уши руками. Но шум все нарастал, переходя в немыслимый рев, и даже сама комната стала сотрясаться. Ваза с увядшими нарциссами упала на пол и разбилась. Джош, тоже проснувшийся, обхватил Фрэнси руками и прижал изо всех сил к себе. Было похоже, что земля трясется и шевелится под ними, комната ходила ходуном, а оконное стекло разлетелось на тысячи крохотных осколков. Стальные перекрытия лопнули, и все здание обрушилось. Так, лежа в постели, на которой они недавно занимались любовью, Джош и Фрэнси, не выпуская друг друга из объятий, низвергнулись с четвертого этажа прямо в подвал салуна, находившегося рядом с танцевальным залом «Венера».

Лаи Цин был достаточно высок для китайца, чисто выбрит и имел пронзительные черные глаза, блестящие черные волосы и светлую кожу. Он носил синюю куртку со стоячим воротником, черные бумажные брюки и черные же полотняные туфли на веревочной подошве. Все его пожитки умещались в соломенной корзине за спиной. Он держал за руку маленького мальчика лет четырех.

Они медленно шли вверх по Стоктон-стрит в компании сотен других китайцев, спасавшихся бегством от землетрясения и огня, полыхавшего повсюду. Семьи двигались в полном составе с отцами во главе, следом, приотстав на два шага, поспешали жены, а за ними цепочкой семенили ребятишки, ухватившись за складку на блузе бегущего впереди, называвшуюся поросячьим хвостом, так что дети выглядели будто бы связанными одной веревочкой и оттого не могли потеряться. Все несли на себе, катили или тащили волоком различные предметы домашнего обихода — сундуки и корзины, заполненные древними свитками и картинами, горшки и блюда, детские колыбельки и птичьи клетки, стулья и табуретки. Все сгибались под тяжестью ноши, но старались не растерять свои пожитки.

Лаи Цин остановился на вершине холма, где до землетрясения находился угол Калифорния-стрит, и взглянул на то, что осталось от Сан-Франциско. Стена серого дыма закрывала весь город целиком, а снизу подкрашивалась оранжевым отсветом бушевавших пожаров. Огонь уже уничтожил почти все крупные здания, камень и мрамор горели, подобно дереву, а деревянные постройки превращались просто в пепел. Целые районы были разрушены до основания, и пожарные взрывали еще уцелевшие дома в отчаянной попытке перекрыть дорогу огню и спасти то, что еще можно было спасти. Но огонь уже зажил своей собственной жизнью и, вырвавшись на волю, с легкостью перешагивал через улицы и крыши. Он пожирал район за районом — монументальный отель «Палас» давно превратился в дымящиеся руины, как и большинство зданий на Маркет-стрит вокруг Русского и Телеграфного холмов. И вот теперь огонь перепрыгнул через Керни-стрит в китайский квартал. У его обитателей нервы были напряжены до предела, но люди вели себя дисциплинированно и сейчас молча стояли на холме, с восточной невозмутимостью прощаясь с горящими домами, в которых еще недавно жили.

Когда миновал первый, самый ужасный час землетрясения, горожане бросились выкапывать из-под обломков мертвых и раненых, но городской госпиталь был разрушен, а прочие больницы сильно повреждены. К тому же начались пожары, остановить которые не представлялось возможным. Лаи Цину казалось, что само небо было объято пламенем, и он знал, что к полуночи от всего китайского квартала останутся только кучки пепла.

Тем не менее, лицо его внешне оставалось бесстрастным, когда, взяв мальчонку за руку, он продолжил путешествие по Калифорния-стрит. Рабочие торопливо выносили предметы искусства и картины из старого дома Марка Гопкинса, который вдова миллионера превратила в школу изящных искусств и картинную галерею и передала в дар городу. Пока еще этот дом, как и другие роскошные дома на Ноб-Хилле, стоял неповрежденным, но огонь уже распространялся в угрожающей близости от них, несмотря на героические усилия пожарных.

Не слишком понимая, что делать дальше, китаец присел на ступени дома и посадил усталого малыша к себе на колено. Мальчик был плохо одет, его синяя рубашонка разорвалась, и он поглядывал вокруг черными испуганными глазенками. Лаи Цин дал ему рисовый колобок, но воды у него не оказалось, и малыш зашелся в беззвучном плаче, как будто испуг, поселившийся в глубине его узких глаз, навсегда отбил у него способности воспроизводить какие бы то ни было звуки.

— Не плачь, все хорошо, сынок, — утешал ребенка Лаи Цин. — Не горюй по папе и маме, теперь я буду о тебе заботиться.

Через некоторое время ребенок заснул, засунув большой палец в рот и сдвинув набок свою крошечную яркую шапочку, расшитую яркими лентами. Вот тогда Лаи Цин и заметил девушку.

Ее лицо было пепельно-серым, все в кровоподтеках и синяках, а сквозь шарф, которым она обмотала голову, виднелись запачканные кровью бинты. На ней были надеты старые юбка и блузка, и она казалась растерянной, но вдруг ее глаза вспыхнули — Лаи Цин догадался, что она увидела знакомый дом.

Фрэнси не подозревала, что за ней наблюдают. Она посторонилась, когда мимо нее проехал небольшой экипаж и остановился недалеко от их дома. Она видела, как с козел спрыгнул человек, а из экипажа вышел другой. Потом они аккуратно извлекли из кареты носилки и, старательно подтыкая одеяло вокруг лежавшего на них тела, понесли их ко входу в дом.

Ее глаза расширились еще больше, когда она увидела Гарри, стоявшего на пороге. Его лицо выглядело напряженным и бледным, а голубые глаза пылали от сдерживаемого гнева.