Элизабет Адлер - Удача – это женщина

— Я уже обдумал все возможные последствия моего поступка, Ролинс.

— В таком случае вам остается лишь записать ваши показания, сэр, а я их засвидетельствую. Потом я отправлю сержанта за мисс Хэррисон. Она в кабинете следователя дальше по коридору.

Образ несчастной Фрэнси преследовал Бака. Он вынул авторучку и быстро написал заявление, потом твердой рукой подписал его, а полицейский поставил на документе свою подпись — как свидетель.

В дверь постучали, и молоденький сержант ввел в комнату Фрэнси. Выглядела она неважно — голова безвольно опущена к плечу, в глазах застыло испуганное выражение. Было похоже, что она все еще находилась в шоке от случившегося. Фрэнси затравленно посмотрела сначала на него, затем на шефа полиции, но не издала ни одного звука, и тогда Бак понял, что, даже оказавшись в отчаянном положении, она по-прежнему готова защищать честь его и его семьи, а также его злополучную политическую карьеру. Ту самую карьеру, ради которой он принес в жертву их счастье.

Он улыбнулся ей, и его лицо озарилось любовью к этой женщине, которая столько выстрадала за свою не такую уж длинную жизнь.

— Все нормально, Фрэнси, — сказал он. — Мистер Ролинс уже знает, что в ночь, когда погиб Гарри, мы были вместе. Теперь ты свободна.

Фрэнси взглянула на него и неожиданно гордо вскинула голову.

— Свободна? — переспросила она, и Бак понял, что она имела в виду.

— Да, — твердо ответил он. Он взял Фрэнси за руку, и они покинули мрачное учреждение, двигаясь почти шаг в шаг. Когда они оказались на улице, Бак широко улыбнулся и сказал:

— На этот раз мы свободны оба.

Марианна прочитала сенсационную статью об освобождении Фрэнси Хэррисон в газете «Экзаминер» утром следующего дня. Кроме того, в газете была напечатана фотография ее мужа, а также заметка, в которой подтверждались слухи об его отставке.

Побелев от гнева, Марианна швырнула газету на пол. Потом позвала горничную и велела ей упаковывать чемоданы, а сама пошла одеваться. Она надела серебристо-серое шерстяное платье, подбитый норкой плащ с капюшоном и шляпку, а на губы положила более толстый слой помады, чем обычно. Затем спустилась в холл и вышла на улицу. Перед парадными дверями отеля ее уже давно караулили многочисленные корреспонденты. Увидев Марианну, журналисты бросились к ней, отталкивая друг друга.

— Миссис Вингейт! — кричали они наперебой, пока она спускалась по ступеням к ожидавшему ее лимузину. — Миссис Вингейт, что вы можете сказать об отношениях между вашим мужем и мисс Хэррисон? А как относиться к слухам, которые ходят об отставке мистера Вингейта?

Марианна поставила ногу на подножку автомобиля, после чего, мило улыбнувшись, обратилась к жаждущим сенсации репортерам.

— Господа, благодарю вас за внимание и терпеливое ожидание, но хочу сразу предупредить, что это дело сугубо личное, а мы, Брэттлы, никогда не говорим о том, что касается нас лично, вне стен нашего дома.

Еще раз улыбнувшись и помахав собравшимся рукой, она захлопнула дверцу автомобиля и велела везти себя в аэропорт, где купила билет на рейс до Нью-Йорка. В Нью-Йорке жил ее адвокат, с которым она собиралась проконсультироваться по поводу развода.

Энни Эйсгарт наблюдала из холла за последним спектаклем, который давала Марианна в качестве жены сенатора Вингейта. Когда ее автомобиль скрылся за поворотом, она вздохнула с облегчением. В сущности, между покойным Гарри Хэррисоном и ныне здравствующей Марианной Вингейт можно было обнаружить много общего. Они оба превращали в руины жизни людей, которые в той или иной степени имели несчастье связать с ними свою жизнь. Они оба были эгоистичны и безжалостны, привыкли брать, ничего не давая взамен, и ни перед чем не останавливались для достижения своих целей. Даже перед убийством. И вот Гарри уже не было в живых, а Марианна потерпела крушение всех своих планов, что для нее было страшнее всякого ада.

Когда представители прессы разошлись, чтобы приступить к осмысливанию драматического отъезда Марианны, Энни неторопливо вышла из дверей, спустилась по ступеням вниз и, повернувшись на каблуках, принялась рассматривать свой собственный отель, будто видела его впервые. Она создала это здание собственными руками, как, впрочем, уже и несколько ему подобных. Она не жалела сил и нервов, зато «Эйсгарт Армз» сделался для нее самым дорогим и любимым местом на свете, ее миром, ее землей обетованной. А ведь была еще Фрэнси, были ее дети, о которых Энни с радостью заботилась, как в свое время она заботилась о Джоше, когда он был маленьким. Хотя у Энни никогда не было своей семьи, ее жизнь, тем не менее, являлась осмысленной и наполненной. Еще раз окинув довольным взглядом «Эйсгарт Армз», она легко побежала по ступенькам обратно в свой мир. Несмотря ни на что, она смело могла сказать, что судьба все-таки улыбнулась ей, и она ощущала себя счастливой женщиной.

Фрэнси и Бак жили на ранчо. Им нужно было столько рассказать друг другу. Впрочем, сейчас уже торопиться было некуда. Самое главное они сказали, когда вышли на улицу из Полицейского департамента.

Бак не сразу удалился от дел после разразившегося скандала, «Если я уйду прямо сейчас, то люди обязательно подумают, что кто-нибудь из нас виноват, — внушал он Фрэнси. — Ты увидишь, что через неделю-другую о нас подзабудут, а газетчики начнут смаковать подробности новой сенсации. Кроме того, руководители партии должны решить, кого они назначат на мое место, — я ведь не могу бросить всех тех людей, которые на меня работали или поддерживали меня».

Без сомнения, Бак был прав. В Вашингтоне его любили, и, когда он месяц спустя все-таки подал прошение об отставке, все политические обозреватели крупнейших газет разразились панегириками в его честь. «Мир политики лишился своего верного рыцаря, — писал один из авторитетных журналистов. — Но он сделал это по доброй воле, а не по причине давления на него некоторых ханжески настроенных господ, которые окопались в нашем правительстве. Вероятно, он думает, что ему предстоит возможность наслаждаться прелестями свободной жизни, но, как нам кажется, республиканцы допустят большую глупость, если позволят такому общепризнанному эксперту в вопросах политики навсегда уйти с политической арены. Существует точка зрения, что мистер Вингейт, скорее всего, останется работать в аппарате партии в качестве одного из советников; при этом его роль при огромных заслугах и опыте трудно переоценить».

Когда Бак наконец познакомился с Лизандрой, он поднял ее на руки, поцеловал и сказал, что он старый друг ее мамы, с которым она как-то разговаривала по телефону. Потом присел на корточки, чтобы девочке не надо было задирать голову, и посмотрел ей прямо в глаза. Лизандра тоже долго смотрела на него, а потом сказала:

— Ты, наверное, тот самый… Ты мой папа, да? Фрэнси замерла от волнения, не зная, что девочка скажет в следующий момент, но Бак нежно улыбнулся ребенку и произнес:

— Да, Лизандра, это правда. Надеюсь, ты простишь, что меня не было рядом с тобой первые семь лет твоей жизни, но я, видишь ли, просто не подозревал о твоем существовании.

— А ты больше от меня не уйдешь? — серьезно спросила девочка, слегка склонив голову набок.

— Нет, если твоя мама позволит мне остаться, — ответил Бак и выразительно посмотрел на Фрэнси.

Тогда Лизандра вложила свою ладошку в его ладонь и сказала с полной уверенностью в правоте своих слов:

— Позволит, уж ты мне поверь! Она ведь тебя любит — я точно знаю.

С этого момента Лизандра с Баком стали не разлей вода, и Фрэнси часто наблюдала, как они вместе гуляли вдоль виноградных посадок. Бак низко наклонялся к дочери, а она ему что-то объясняла и показывала — должно быть, как укутывать лозу от морозов зимой, — Лизандра всегда знала ответы на бесчисленное количество вопросов.

Бак почувствовал на себе взгляд Фрэнси и поднял глаза.

— Она учит меня, как правильно растить виноград, — крикнул он. — Разве я тебе никогда не говорил, что в свое время мечтал давить собственное вино?

Фрэнси вспомнила, что Бак и в самом деле говорил что-то подобное много лет назад. Она рассмеялась и так, смеясь, присоединилась к нему и дочери. Одного ей только недоставало — Мандарина, который радовался бы вместе с ними.

Гонконг

Лизандра Лаи Цин превзошла самые смелые ожидания Мандарина. Она стала президентом корпорации «Лаи Цин Интернешенл», а мужчины находили ее чрезвычайно красивой женщиной, хотя сама Лизандра была достаточно умна, чтобы не эксплуатировать это качество. Наоборот, она носила подчеркнуто строгие костюмы, которые можно было даже назвать официальными, — зимой из шерсти темных тонов, а летом — из плотного немнущегося шелка, туфли предпочитала на низком, устойчивом каблуке, хотя могла похвастаться красивыми стройными ногами. Свои светлые волосы Лизандра собирала у висков и закалывала старинными гребнями из белого жада. У нее была белая и нежная кожа, а от матери ей достались глаза изумительного сапфирового цвета. Косметику Лизандра почти не употребляла, за исключением помады карминно-алого цвета — скромная уступка требованиям женственности. Впрочем, даже недоброжелатели Лизандры, не говоря уже о друзьях, считали, что косметика ей и в самом деле ни к чему — особенно при ее красоте, богатстве и реальной власти, которыми она обладала в полной мере. Всякий, оказавшись с ней рядом, неминуемо попадал под обаяние ее пронзительных голубых глаз и тонкого, почти неуловимого аромата, свойственного лишь ей одной. Этот аромат заставлял вспомнить утренний летний сад с нежнейшим запахом только что распустившихся лилий.

Лизандра сидела в одиночестве на верхнем этаже тридцатиэтажного небоскреба, принадлежавшего корпорации «Лаи Цин Интернэшнл» и находившегося на пересечении улиц Конно и Де Во, хотя официальным адресом корпорации по-прежнему считался адрес старинной набережной, где все еще стоял древний склад, с покупки которого Мандарин начал здесь свою деятельность. Когда небоскреб заменил старое здание корпорации, Лизандра настояла на том, чтобы часть прежнего декора и внутреннего убранства была сохранена и перенесена в новое помещение. Малахитовые колонны, столь любимые Мандарином, резьба и мозаики были искусно и весьма органично вкраплены в оформление огромного холла самого современного небоскреба Гонконга. И по-прежнему главный вход в здание корпорации охраняли бронзовые львы, не впускавшие злых духов внутрь помещения.