Сара Ней - Учебные часы

Все ощущения.

Все они.

Я испытываю к нему сильнейшее в мире влечение, испытываю к нему боль, о которой даже не подозревала.

— Мы даже не должны быть здесь сейчас, — он стонет в мои волосы, лаская их своей огромной ладонью, вдыхая жизнь в мой висок.

Мои глаза закрываются, слезы грозят пролиться из уголков, пока я слушаю его небрежную болтовню.

— Это была ошибка. Если кто-то из команды узнает, их подкалываниям не будет конца.

— Тогда зачем ты привел меня сюда?

Он пожимает плечами, все еще лежа на мне.

— Ты проиграла пари.

— Это единственная причина?

— А какая еще может быть причина?

Какая еще может быть причина?

Себастьян

— Слышал, ты на днях был в тренажерном зале с той библиотекаршей.

Ко мне подходит один из моих товарищей по команде, мокрый после душа, одно полотенце переброшено через плечо, а другое обернуто вокруг талии.

— Ага.

Я поворачиваюсь к нему спиной, роясь в своем шкафчике в раздевалке команды.

— Откуда ты это слышал?

— Гандерсон.

Гандерсон? Он первокурсник и один из «заноз в заднице», и, по-видимому, стукач, с поцелуями, застрял своим носом глубоко в заднице Кэннона.

— Что еще тебе сказал этот гребаный Гандерсон?

Маленький говнюк.

— Ничего, — смеется мой товарищ по команде, бросая полотенце на скамейку. — Только то, что ты попросил уборщика открыть тренировочный зал и вытащить несколько матов. Что ты там с ней вообще делал, ломал новые полы?

Благодаря финансированию щедрого спонсора-выпускника, в борцовском спортзале недавно был проведен капитальный ремонт напольных покрытий, фресок и некоторых видов оборудования.

— Нет. Я не ломал новый пол.

— Так что ты делал, играл в чертов Твистер?

— Знаешь, что Кэннон? Это не твое дело.

Коротышка-второкурсник тычет пальцем себе в грудь.

— Ты прав. Это не мое дело, это наше гребаное дело. Это и наш спортзал тоже, братан; ты не увидишь, что бы я приводил туда цыпочек. Включи свою чертову голову.

— Он прав, Оззи. Ты же знаешь, что девушкам нельзя входить в тренажерный зал. Это взрыв мозга.

Черт, они правы.

Я не был сосредоточен.

Я не тренировался усердно, потому что был поглощён мыслями. Из-за всей истории с Джеймсон, у меня сводит живот.

Выражение ее лица, когда она уходила, преследовало меня всю неделю.

— Она не моя девушка.

— Тогда я не понимаю, зачем ты поехал кататься на сноуборде, когда мог поехать в Дейтон с командой. Чувак, там было так много кисок, это чудо, что я могу прямо ходить, — кричит Зик из душевой кабины. Его громогласное заявление разносится эхом по раздевалке и душевой. — Я все еще не чувствую свой член.

— Я же сказал, что хотел расслабиться.

Фырканье.

— О, а сноуборд расслабляет, да?

— Ну, нет. Но пейзаж был красивый.

Джеймсон была красивой.

Джеймсон красивая.

— Красивый, — голос Зика ровный, не впечатленный. Я слышу, как он делает паузу. — Твою мать, чувак.

— Подожди, — вмешивается Аарон Бауэр. — По крайней мере, скажи нам, что ты перепихнулся. Ведь где-то должны были быть снежные зайки[21], верно? Милфы[22]? Скучающие домохозяйки с пылесосом?

Он издает сосущий звук, прижимая кулак к щеке, имитируя минет.

— Верно, — соглашается Зик из душа. — В последний раз, когда моя мама ездила в поездку во время весенних каникул, она трахалась с каким-то придурком из Лиги Плюща, болтающимся у бассейна отеля.

— Дэниелс, твоя мама похожа на шлюху, — раздается насмешливый возглас.

— Да пошел ты, Сантьяго.

Вода в душе выключается, и выходит Зик, мокрый, вытирающийся полотенцем. Не смущаясь, он набрасывает полотенце на плечи, позволяя своим яйцам высохнуть на воздухе. Он поворачивается ко мне.

— Так что? Ты хотя бы трахался?

Я закатываю глаза и делаю вид, что роюсь в своем шкафчике.

— А ты как думаешь? — становлюсь я «в позу», не подтверждая и не отрицая своего утверждения.

Кто-то хлопает меня по спине.

— Вот это мой мальчик. Кто это был?

— Пожалуйста, скажи нам, что это была та распутная библиотекарша, о которой я все время слышу, — умоляет Джон. — Ты ведь с ней был, верно?

Кто-то издает громкий язвительный смешок.

Зик.

— Да, точно. Эта та сучка? Она намного чопорнее, чем Бетти, настоящая библиотекарша.

Я усаживаюсь на ближайшую деревянную скамью и сажусь прямо, словно аршин проглотил, пока они насмехаются надо мной, высмеивают Джеймсон и несут всякое дерьмо.

— Ты ей уже вставил? — спрашивает другой член команды, снова имея в виду Джеймсон.

— Я не знаю, Сантьяго, люди все еще говорят «вставил»?

— Вставил. Трахнул. Поимел. Перепихнулся. Переспал. Что тебе больше нравится, педик? Ты начинаешь говорить, как твоя девушка-девственница.

— Она не моя девушка.

Даже близко нет, я позаботился об этом в понедельник.

Во мне зарождается чувство вины.

— Да? Ты, кажется, проводишь слишком много гребаного времени в библиотеке в эти дни, занимаясь с кем-то, на кого, как ты утверждаешь, насрать. — Зик использует мнимыекавычки, говоря «занимаясь».

Вот придурок.

Я натягиваю носки, желание защитить Джеймсон усиливается. Защитить себя. Нас.

— Я никогда не говорил, что мне на неё насрать.

— Так почему ты всегда в библиотеке, чувак?

— Просто пытаюсь поддерживать свой средний.

Зик, ведет себя как всегда придирчиво, пристально смотря на меня.

— Твой средний.

— Мой средний балл, — уточняю я. — Средний балл.

— Я знаю, что такое средний балл, придурок.

Мои темные глаза впились в него.

— Ты почему-то очень злишься. Кто-то нагадил в твою овсянку сегодня утром? Разве вы не выпустили пар, заблокировав Роджерса полунельсоном[23] полчаса назад?

— Может, я и злюсь. Может, я не хочу, чтобы ты встречался с ханжой. Это даст остальным занудам ложную надежду.

— Ты мудак.

Он смеется, почти маниакально: — А я и не говорил, что нет.

Громкий, ревущий крик из офиса разносится по раздевалке, отдаваясь эхом: — Осборн. Дэниелс. Сейчас не время меряться пенисами. Одевайтесь и садитесь в автобус. У вас восемь минут.

Зик ворча от разочарования, смерив меня ледяным взглядом, отправился к своему шкафчику. Вытащив свою спортивную сумку, кричит через плечо:

— Это не конец, Осборн. Вовсе нет.

Себастьян

Я вваливаюсь в дом, измученный долгой поездкой в автобусе, и Зиком, который продолжал изводить меня в течение пяти часов, пока мы добирались до дома. Он критиковал. Он раздражался. Он скулил до тех пор, пока моя голова не откатилась на бок, и я не включил музыку, чтобы заглушить этот звук.

Я устал.

Я умираю с голоду.

Я готов к теплой еде и мягкой постели.

В доме тихо, когда я бросаю свои сумки в прачечную. Повесив сумку и сняв куртку, я быстро снимаю ботинки и откладываю их в сторону.

Я включаю свет на кухне и подхожу к холодильнику. Рывком открыв ее, я смотрю внутрь, ослепленный ярким светом, созерцая добычу: трехдневный соус для спагетти, недоеденный гамбургер, йогурт. Там остался галлон апельсинового сока, немного фильтрованной воды и открытая бутылка «Доктора Пеппера».

Мой выбор — отстой.

Оплакивая тот факт, что по дороге домой я не остановился и не перехватил что-нибудь быстро, я хватаю остатки гамбургера и йогурт, шлепаю их на тарелку и прислоняюсь к стойке.

Где, черт возьми, все? Я хватаю телефон и набираю сообщение соседу по комнате.

Оз: Где ты?

Зик: Остановился поесть.

Дерьмо.

Оз: Принеси мне что-нибудь. Ужасно голодный.

Зик: Ага. Буду через полчаса.

Может он и полный придурок, но он придурок, который накормит мою голодную задницу.

Довольный тем, что еда уже в пути, я выбрасываю бургер и йогурт в мусорное ведро, хватаю сумку и иду по коридору в душ.

Это занимает у меня всего шесть минут.

Натянув шорты и потрепанную старую футболку, я направляюсь в свою комнату и иду по устланному ковром коридору, останавливаясь перед дверью моего соседа. Постучав по ней костяшками пальцев, я без колебаний поворачиваю ручку.

Не желая будить его, если он спит, я медленно открываю дверь, тусклый свет изнутри указывает на то, что он дома и не спит.

— Эй, Эллиот!

Мой взгляд блуждает по кровати, задерживаясь на двух переплетенных фигурах, а именно на моем соседе по комнате, трахающем какую-то девушку, вдалбывающем ее в свой матрас, как будто это его последний шанс на перепих.