Сара Ней - Учебные часы

Я оглядываю комнату, озадаченная его сердитым тоном.

— Что хуже?

— Ты. В этой футболке.

Ну, еще бы. Я всего лишь набросила его серую борцовскую футболку Айова после того, как мне было навязано его смехотворное правило «никаких топиков».

— Тебе, прям, не угодишь, — я вскидываю руки в знак поражения. — Что не так с этой футболкой? Ты сказал мне надеть ее. Точнее, скомкал и бросил в меня. Не забыл, она ударила меня по лицу и чуть не лишила глаза.

— Ты не должна была снимать свои шорты! — обвиняет он, хмурясь.

Вновь раздраженно взмахиваю руками.

— Боже мой, что в этом такого?

— Что в этом такого? Она спрашивает: что в этом такого? — ворча себе под нос, он бьет по мягкой подушке и располагает ее за головой. Не могу не восхититься, как поигрывают его бицепсы, пока он это делает. Простите, но они смотрятся изумительно. — А такого, что теперь на тебе одно только нижнее белье.

— Верно, — говорю я медленно, перемещая взгляд подальше от его тела, чтобы поднять подол футболки. — Но футболка мне до бедер…

— Ты ненормальная? Оставь эту хрень на месте.

— Э-э…

Оз поднимает руки, пресекая мой довод.

— Правило номер пять: не брить ноги.

— Не брить ноги? — взрыв смеха срывается с моих губ, и я сгибаюсь от истерического хохота. Слезы текут по щекам. Когда, наконец, перевожу дух, я бормочу: — Это самая глупая вещь, которую я когда-либо слышала. Причем тут вообще бритье?

Он награждает меня взглядом, который говорит: ну и тормоз.

— Волосатые ноги отвратительны. Ни один парень не захочет трахнуть цыпочку, у которой больше волос, чем у него. Поверь мне, это твоя единственная защита.

Я недоуменно таращусь на него, и моя губа брезгливо кривится, прежде чем вытираю одинокую слезу.

— Ты такой странный.

— Ты права. Я бы с удовольствием трахнул цыпочку с волосатыми ногами, — он ударом карате бьет рукой по моему барьеру из подушек, в то время как на его глупом высокомерном лице расплывается насмешливая улыбка. — Это удержит тебя на твоей стороне кровати? Потому что должен сказать, Джим, я не буду бороться с тобой, когда ты решишь перейти на темную сторону.

Боже, он так дьявольски красив.

Я качаю головой, усмехаясь в ответ, когда тяну одеяло и забираюсь на свою сторону кровати.

— Этого не произойдет.

— Хочешь поспорить?

— Может, хватит уже это делать?

— Делать что?

— Спорить по каждому поводу.

— Извини. Плохая привычка.

Я откидываю покрывало и залезаю, голые ноги касаются прохладной ткани.

Устроившись рядом с ним в постели, мое тело расслабляется в пуховых подушках.

Чувствую, как он наблюдает за мной краем глаза, когда я тянусь и выключаю ночник.

Вздыхаю:

— Что?

В темноте раздается приглушенный смешок.

— Неужели ты и впрямь думаешь, что барьер из подушек удержит меня на этой стороне кровати?

— Конечно, нет. Это метафора к «держи дистанцию».

— А мои лапы подальше? — он снова усмехается, но на этот раз низкий баритон вызывает у меня дрожь. Он, должно быть, чувствует вибрацию через матрас, потому что спрашивает: — Холодно?

— Немного, — я зарываюсь глубже в одеяло, желая, чтобы оно было пуховым.

— Ну, я здесь, если ты все же захочешь улечься «ложечкой». Моя мама говорила, что я был жаркой печкой — ты раскочегаришься и, надеюсь, покроешься испариной в мгновение ока.

Я прячу улыбку в темноте.

— Спасибо за предложение.

— Я тот, кто одаривает, Джимми.

В этом я не сомневаюсь. Лежу в темноте, слушая его ровное дыхание, а мои мысли тем временем блуждают. Разве можно меня за это винить? В том, что расположилась сейчас рядом с этим большим, задумчивым, сексуальным, теплокровным, обнаженным по пояс мужчиной?

Я должна быть чокнутой, чтобы не фантазировать — или мертвой от талии донизу, каковой не являюсь.

Я прочищаю горло, и этот звук заполняет темноту.

— Расскажи мне о борьбе.

— Что ты хочешь узнать?

— Ты в этом хорош?

Его ответом служит глубокий, скрипучий рокот, отчего кровать подскакивает, трясется и вибрирует. Даже без света я знаю, что он схватился за живот.

— Не смейся надо мной! — я протягиваю руки и тыкаю во что-то, предположительно, широченный бицепс. Мои пальцы погружаются в его горячую кожу, и я быстро отдергиваю их.

— Я не высмеиваю тебя; просто ты так чертовски мила.

Я колеблюсь.

— Ну что? Ты в этом хорош?

— Да, я хорош.

— Насколько хорош?

— Очень хорош. Не просто очень хорош — я нахрен лучший. — Матрац прогибается, и он поворачивается на бок лицом ко мне. — Знаешь, какая моя любимая часть в борьбе?

— Какая? — сглатывая, шепчу я, а после вздыхаю.

— Это мгновения до того, как я, наконец, могу прижать его, предвкушение, когда вы оба знаете, что это грядет. Накал, постепенно подводящий к этому, — он определенно мурлычет, и мои нервы вторят ему. — Мое потное от усилий тело распростерто над лежащим подо мной оппонентом.

Почему это звучит так, будто мы больше не говорим о борьбе? Пульсирующий жар образуется у меня между ног, и я ерзаю, чтобы ненароком не потереть их друг об друга.

— О, — на этот раз я шепчу и вздыхаю.

— Да, — матрац снова прогибается, когда он перекатывается ко мне. — Ох.

— Тебе нравится упиваться властью?

Я чувствую, как он обдумывает этот вопрос.

— Вовсе нет. Для меня весь азарт на ментальном уровне, знать, что я могу рассчитать, как кто-то среагирует, прежде чем они это сделают, чтобы в итоге одержать верх физически, — затем, как запоздалую мысль добавляет: — Тут скорее дело в контроле над собственным телом и его движениями, а не над противником.

В комнате повисает тишина.

— Мои габариты… пугают тебя, Джеймс? — его голос звучит напряжено и полон беспокойства, будто эта мысль только что пришла ему в голову.

— Нет. Нет, твои габариты меня не пугают, — совсем наоборот; это меня не пугает — весь его вид волнует меня и мое предательское тело. Не говорю уже о том, что мне все труднее дышать, когда мы вместе. Что я стала фантазировать о нем, когда мы порознь. Что лежать здесь в темноте является для меня испытанием решимости.

Я хочу прикоснуться к нему.

Хочу позволить ему прикоснуться ко мне.

Шептать его имя, когда он…

— Возможно, я и большой, но не хочу, чтобы ты боялась меня, Джеймс. Я бы никогда не причинил тебе боли.

— Знаю, — он бы никогда этого не сделал.

— И мой член никогда не навредит тебе. Он очень нежный.

Ну, здорово. Теперь я буду лежать здесь, думая о его члене.

— О, мой Бог, Оз, ты так…

— Хорош в постели.

— Почему тебе обязательно так делать?

— Я просто констатирую факты, Джим.

— Засыпай уже, Освальд.

Черт возьми, Джеймсон хороша.

Нет. Не так.

Не хороша. Бл*дь. Великолепна.

Я буду первым, кто признает: когда я узнал, что Джеймс хороший сноубордист… я не поверил в это. Конечно, все мои предположения были основаны исключительно на ее консервативном внешнем виде. Ее «стильные» свитера. Ее жемчужное ожерелье. Те стильные, сдержанные, алмазные серьги. Леггинсы или чем бы ни были те штаны, что она всегда носит.

Ни одна из этих вещей не кричала: «Я порву его при спуске на сноуборде».

Но она рвет в клочья.

Она это делает.

Она действительно охренительно это делает — и смотреть на нее сегодня было невероятно. Я не мог оторвать от нее глаз: темно-каштановые волосы, заплетенные в две косы, выглядывающие из-под ее черного шлема и очки с глянцевым блеском, одно из самых сексуальных, что я когда-либо, бл*, видел. Я с удовольствием следую вниз по склону за ней, преследуя любое движение ее ярко-синей куртки и ярко-голубых штанов для сноуборда.

Пытаюсь поспевать за темпами, когда она медленно делает поворот на 360 градусов в окрестностях парка. Восхищаюсь, когда она делает резкий крен с помощью слайдера. Аплодирую, когда она соскальзывает вниз к перилам.

Я считаю себя порядочным сноубордистом, но даже я не могу сделать олли[15]. Джеймсон прижучила три из них.

Она снимает ярко-синюю куртку, когда мы входим в теплое лыжное шале, и я оглядываюсь вокруг, отметив всех людей внутри, спасающихся от холода: несколько молодых людей, которые, очевидно, братья и сестры, супруги, попивающие кофе, и та же МЯХТ[16] с огромными силиконовыми сиськами и ботоксными губами, что случайно наткнулась на меня сегодня утром, когда я отдавал мой билет на подъемник. Она могла дать или не дать мне, проходя мимо и трахая меня глазами.

Линия старта — она определенно там была.

Черные лямки штанов для сноуборда, принадлежащие Джеймсон привлекают мое внимание; они натянуты на плечи, скользят вдоль ее крепких, под слоем черной шерсти, сисек. Они не огромные или поддельные — не такие как у МЯХТ — и я восхищаюсь их размером и мягкой, округлой формой под свитером.

Полностью поместятся в ладонь.