Сара Ней - Учебные часы

Я жду все то время, пока она чистит зубы, заплетает волосы и удирает в свою спальню.

Жду сигнального звука закрытия ее двери, прежде чем прерывисто вздыхаю и вновь мысленно возвращаюсь к нашей прошедшей беседе.

Себастьян говорил обо мне все время, пока они были на свидании? Затем попросил мой номер телефона?

Что это вообще значит?

Внизу живота образуется узел неопределенности, наряду с острыми уколами чего-то другого.

Зависти.

Я завидую, что не такая общительная, как Сидни, Эллисон, и Хэйли. Завидую, что ребята не считают меня сексуальной, потому что внешне я консервативна. Завидую, что просто не могу дать себе волю. Завидую, что…

Тьфу, прекрати, Джеймс. Хватит!

«Он не моего вкуса, он не моего вкуса, он не моего вкуса», — повторяю себе.

О боже, я делаю это вслух.

Поднимаясь с унитаза, я подхожу к умывальнику, упираясь руками по обе стороны раковины, вдыхаю через нос и выдыхаю через рот, чтобы сдержать волну тошноты.

Тошноты от мысли о моей соседке, встречающейся с Себастьяном.

Я. Ревную.

Так вот каково это?

Это слишком низко, и я жалобно стону.

— Я занял нам учебный кабинет.

Стою над столом Джеймс, глядя на ее раскрытый учебник. Когда она поднимает взгляд, ее голубые глаза стреляют мне прямо в живот, и я неловко переминаюсь на носочках.

— Ты что?

Я выпрямляюсь во весь рост.

— Занял нам учебный кабинет. Вверх по лестнице, комната 209.

— Ты забил нам комнату?

— Да, тогда мы сможем говорить и учиться, и никто не будет к нам приставать.

Улыбка слегка касается ее губ.

— Оз, я не хочу разговаривать, совсем, особенно когда занимаюсь.

— О, Джеймс. Джим, Джим, Джим… на это я мог бы ответить множеством пошлостей.

Она прикусывает щеку изнутри, чтобы улыбка не стала шире, и на левой щеке появляется ямочка, которую я никогда не замечал.

— Ха-ха, очень смешно.

— С тобой не весело, — я вздыхаю, ставя свой красно-черный рюкзак на край ее стола. — Хорошо, никакой учебной комнаты.

— Погоди. Здесь не садись.

— Почему нет?

Она закатывает глаза.

— Потому что ты болтаешь и отвлекаешь.

— В хорошем смысле отвлекаю? Словно ты проводишь время, думая обо всех способах, которыми я мог бы трахнуть тебя, так отвлекаю?

— О, Боже, нет. Какой же ты противный.

— Ладно. Никаких разговоров. Обещаю, — я делаю всеобщий знак застегивания губ и выбрасывания ключа.

Она смотрит на меня задумчиво, затем покорно вздыхает и собирает свои вещи.

— Прекрасно. Мы можем подняться в учебный кабинет.

— Серьезно? — не могу скрыть своего удивления.

— Конечно. Твой зловещий замысел взять меня измором, пока не останется лишь оболочка женщины, явно срабатывает. Ну, знаешь, как следователь ФБР, избивающий преступника, или малыш, просящий конфету.

— Или как хорошее вино.

— Нет, не как хорошее вино. Прямо противоположное хорошему вину.

— Как скажешь, Джим, — когда она поднимается с сумкой, ноутбуком, и учебниками, я тянусь к ним. — Давай сюда. Я понесу твои вещи.

— Ой, какой джентльмен.

— В любом случае ты слишком миниатюрная и изящная, чтобы нести все это дерьмо. Это вредно для твоей спины.

— Ты… — ее голос полон удивления, Джеймс поднимает брови. — Ты считаешь меня изящной?

Я бросаю на нее взгляд.

— Ага.

Когда мы устраиваемся в кабинете, сидя друг напротив друга в уединенной, похожей на конференц-зал комнате, Джеймсон хватает лишь на семь минут, чтобы нарушить молчание. Полностью закрытое, с одним лишь узким окном в двери, изолированное помещение в конце коридора, и тут тихо.

Стояла гробовая тишина. Пока…

— Так, как прошло свидание с Сид?

Я сдерживаю улыбку. Все думал, когда же будет поднята эта тема, и она не разочаровывает.

— Отлично, — говорю я весело. — Она прекрасна.

Опять тишина. А потом…

— Так… о чем же вы говорили? — Джеймс — воплощение хладнокровия и безразличия, ее черты всегда неподвижны.

— Ну, знаешь, о разном.

— Например?

Например, касательно тебя.

— Зачем столько вопросов?

Она пожимает плечами.

— Просто любопытно. Сид была на седьмом небе, когда вернулась домой. Ты должно быть действительно положился на свой шарм.

Нет, ни в малейшей степени. Вместо этого отвечаю:

— Или, может, Сидни просто легко уложить.

Джеймсон напрягается, рот кривится в неодобрении.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь, что я имею в виду, — мой смысл ясен.

Тишина.

Значит, она игнорирует меня, склоняет голову и пишет в своей тетрадке, звук ее ручки отражается от стен с каждым тяжелым штрихом.

— Нет, не знаю, — ее голос тихий, чуть громче шепота.

Я чувствую себя таким козлом.

— О, расслабься, ничего не произошло. Я нахрен стебусь над тобой.

Она не в восторге от моих выходок или сквернословий.

— Ты довольно часто используешь это слово.

— Верно. Это охренительное слово.

Она приподнимает голову, и ее щеки красные. Зардевшиеся. Пылающие.

И все от использования одного слова. Я решил посмотреть, как далеко я могу завести ее.

— Тебе не нравится? — я делаю ударение. — Хрен?

Ноздри раздуваются, лицо становится краснее — если такое возможно — а глаза сияют ярко-голубым. Ясные. Чересчур остекленевшие.

Рассеянные. С отяжелевшими веками. Заведенные чуждым ей языком.

— Хрен — мое любимое, — успокаиваю я мягко. — Слово, я имею в виду.

Прочищая горло, Джеймс склоняет голову, чтобы изучить меня, напряженный голубой взгляд падает на мои губы и задерживается там, следя за моим ртом, когда я говорю.

— Лично я считаю, Джеймс, что это одно из самых универсальных слов в английском языке. Разве нет?

Один слабый, отрывистый кивок, и я вижу, как сокращается гортань, когда она сглатывает.

— Просто послушай разок: Хреееен, — я жалобно растягиваю звук, страдальчески, слово раздается в медленном, мучительном стоне, как звучало бы при приближающемся оргазме.

— Нахрен, — я добиваю. — Похрен. Отвали на хрен.

Теперь она беспокойно вертится на своем стуле.

— Я уловила, Освальд. Можешь уже прекратить.

Но я не останавливаюсь.

— Иди ты на хрен. А еще лучше, иди на мой хрен, — проклятие слетает с моего языка как приказ к действию.

Мой член напрягается, когда я опускаю глаза на грудь Джеймсон в мягком лавандовом свитере с натянутыми на ней пуговицами. Видимая кожа в V-образном вырезе покрыта красными пятнами.

— О да, иди на мой хрен, — я выгибаю бровь. — А ты, Джим? Фантазировала о том, чтобы отправиться на мой хрен?

— Так ли необходимо быть настолько вульгарным? — когда она задает вопрос ее дыхание, сбившееся и затрудненное, и от моего внимания не ускользает, что она уклонилась от ответа.

— Необходимо? Нет, — допускаю я. — Но так гораздо веселее.

— Ну, а мне начинает становиться некомфортно.

— В самом деле? Тебе становится некомфортно, — в задумчивости потираю подбородок.

Из нее вырывается, как я полагаю, сексуально неудовлетворенный выдох.

— Мне становится некомфортно, оттого что ты сидишь здесь и говоришь подобные вещи, когда мы оба знаем, что говоришь ты их только потому, что считаешь — я выгляжу девственницей, и пытаешься меня шокировать. Увы, это не срабатывает.

Она выдвигает убедительные аргументы. И все же…

— Не ври мне, Джим. Каждый раз, когда я использую слово хрен, ты начинаешь безумно краснеть. Держу пари, ты краснеешь повсюду, не так ли? — ее лицо поворачивается к книжным полкам, чтобы не отвечать на мои обвинения. — Посмотри мне в глаза и скажи правду; ты начинаешь заводиться.

Ее ответ звучит тихо и ранимо, что на нее не похоже.

— Может, я не чувствовала бы себя так неспокойно, если бы думала, что ты не играешь в какую-то детскую игру. И не ври мне; это игра. Все, что ты пытаешься сделать, произнося хрен снова и снова, это получить реакцию. Тебя на самом деле не волнует, насколько некомфортно мне от этого становится.

Я игнорирую все ее разговоры о чувствах и перехожу к самому интересному.

— Святое дерьмо, неужели ты это только что сказала.

— Что? Х-бомба? Пфф, я тебя умоляю — я матерюсь при соответствующем настроении.

Я смеюсь.

— Ладно, крутышка, скажи мне свое лучшее ругательство. Валяй.

Джеймсон убирает руки с клавиатуры, наклонившись вперед на стуле, пока не смотрит мне в лицо. Чопорно сцепив пальцы на краю стола, ее небольшое, но сексуальное тело получше устраивается на черном кожаном стуле, ее спина прямая как пенис.

Она разжимает руки и барабанит пальцами по гладкой лакированной столешнице.