Виктория Холт - Убийство в Тауэре

– И как бы мне хотелось отправиться с вами! Может быть, когда-нибудь…

«О! – думал Генрих. – Если бы я был королем, моим первым долгом и удовольствием было бы освобождение этого человека из тюрьмы».

– Жизнь полна неожиданностей, – сказал ему Рэли. – Кто знает, что случится с нами через год, через неделю или через день?

– Я обещаю вам… – быстро начал Генрих. Но Рэли положил руку ему на плечо:

– Не давайте поспешных обещаний, ваше высочество. Подумайте, как вам будет грустно, если вы окажетесь не в состоянии их исполнить.

Здесь, в верхней камере башни, Рэли позволял себе фамильярные отношения с принцем. Он ждал его визитов и восхищался этим мальчиком столь же сильно, как презирал его отца. Когда Рэли говорил с ним и напоминал себе, что это, возможно, будущий король Англии, то переставал тосковать о днях своей славы, когда на троне сидела женщина, которая стала жертвой его очарования и указала ему путь к славе и богатству.

Он подвел Генриха к модели корабля, и они почти полчаса беседовали о морских судах. Рэли был щедро одаренным человеком – не многие обладали такими разнообразными способностями. Он был поэтом, историком, блистательным государственным деятелем, не без способностей к ораторскому искусству, великим мореплавателем. Когда Рэли говорил о море, его речь была вдохновенной, глаза блестели, и Генрих представлял себе, что модель, которую он держит в руках, плывет по волнам и он командует ею вместе с Рэли.

Принц почти забыл о неприятном известии, которое должен был сообщить. «Нет, не теперь, – говорил он себе. – Сначала насладимся этим часом общения».

Потом мореплаватель превратился в историка и объяснял Генриху, насколько он продвинулся во всемирной истории, которую писал. Когда он заговорил об испанцах, огонь ненависти блеснул в его глазах.

Генриху было кое-что известно о политических интригах, и он полагал, что во многом благодаря Испании его друг стал узником. Испания ненавидела сэра Уолтера Рэли и ощущала беспокойство, пока такой человек свободно бороздит моря. При королеве жизнь в Англии была совсем иной. Елизавета бросала вызов Испании, а Яков, испытывавший отвращение при одной только мысли о конфликте, желал умиротворить эту страну. Он хотел жить в мире, читать книги, которые так любил, пестовать своих молодых людей, и единственными сражениями, от которых он получал удовольствие, были словесные баталии.

Люди, подобные Рэли, больше не были придворными фаворитами, как во времена старой королевы.

Яков знал еще до смерти Елизаветы, что Рэли против его вступления на престол, и отметил его как своего врага. А у Рэли их было немало в Англии. Это было неизбежно для того, кто наслаждался милостями королевы и в свое время являлся ее советником. Он достиг вершин власти, и, естественно, многие хотят увидеть, как он падет в бездну унижения.

Его большим недостатком была запальчивость вкупе с надменностью. Рэли считал, что может делать то, что не смеют другие. Когда он соблазнил Бесс Трогмортон, то потерял благосклонность королевы, так как она не могла смириться с тем, что он обратил внимание на другую женщину, кроме нее. Разразился скандал, потому что Бесс была беременна, а другая Бесс, всемогущая Глориана, послала за ним и настояла, чтобы он исправил совершенное зло и женился на ее тезке.

Бесс стала ему хорошей женой – она всегда была рядом во всех его невзгодах. Их сын Уолтер был славным мальчиком, а маленький Кэру родился в Тауэре, поскольку Бесс жила там с мужем, чтобы присматривать за ним так, как, по ее словам, не смогли бы слуги, и неутомимо строила планы его освобождения.

Рэли сказал Генриху, что он счастлив… как только может быть узник, и повел его к галерее вдоль стены, которой ему разрешали пользоваться, чтобы размять кости и немного подышать свежим воздухом.

– Сколько заключенных имеют такие привилегии? – спросил он.

Генрих знал, что Рэли горит желанием показать ему свои новые эксперименты, которые он проводил в хижине в конце галереи.

Внутри хижины была скамья, на которой стояло множество пробирок и колб.

– Я работаю над эликсиром жизни, – поведал он принцу. – Если я усовершенствую его, вполне возможно, люди смогут жить гораздо дольше, чем теперь.

– Вы должны иметь для работы дворец, а не хижину, – заметил Генрих.

– Она отвечает своим задачам. Мои препараты становятся широко известными.

– Королева сказала, что слышала, будто ваш бальзам из Гвианы чудесный.

– Я польщен. Этот бальзам пользуется успехом. Только вчера графиня Бомонт, придя в Тауэр, увидела меня на галерее и попросила прислать ей немного.

– Вы должны быть на свободе! Как несправедливо, что мой отец держит вас здесь!

– Тише! Это измена! Одно словечко, мой принц, может превратить свободного человека в узника. Хорошенько запомните это. Скажите, а как новый красавчик?

– Карр?

– Я слышал, он очень красив и расхаживает по двору в павлиньих перьях.

– Теперь он одет необычайно пышно.

– И король в нем души не чает. Ну, похоже, дорога ему открыта. Богатая жена сможет принести ему состояние и высокий титул… Разве я не прав?

– Я вам должен кое-что сказать, сэр Уолтер.

– Вас это беспокоит? Тогда не говорите.

– Но я должен! Я специально для этого сюда пришел.

– Неужели весть столь плоха, что ее нельзя отложить?

Генрих кивнул:

– Очень плоха. Уолтер, вы сильно привязаны к Шерборнскому замку?

Рэли слегка побледнел, хотя это было едва заметно из-за загара.

Когда он заговорил, его голос был хриплым.

– К Шерборнскому замку? Ну, он и земля вокруг него – почти все, что у меня осталось. Я всегда утешал себя, что, если по королевской прихоти решат, что настала моя очередь взойти на Тауэр-Хилл, Шерборнский замок и земли не дадут моей жене и сыновьям стать нищими.

Генрих печально посмотрел на человека, которым так восхищался, и произнес, сделав над собой усилие:

– Мой отец решил, что Карр должен получить большое поместье. Он даровал ему Шерборнский замок.

Сэр Уолтер ничего не сказал. Он отошел к двери хижины и постоял несколько секунд на галерее, уставившись на серые стены и зубчатые башни.

Генрих встал рядом с ним.

– Если бы он не появился при дворе, если бы не этот несчастный случай на арене для турниров… – начал Генрих.

Рэли с улыбкой повернулся.

– А если бы я не родился, то сейчас бы здесь не стоял! Если бы да кабы… Такова жизнь, мой мальчик. Меня лишили моих владений! Но запомните: я уже пережил потери побольше. Меня лишили свободы. И все-таки я продолжаю жить и работать.

Они вместе вернулись по галерее в верхнюю камеру Кровавой башни.

И никогда еще она не казалась им такой безнадежной тюрьмой.

Томас Хауард, граф Саффолк, улучил свободное время от дел при дворе, чтобы навестить свои сельские владения, и у него была очень веская причина для этого. Томас Хауард, как большинство членов его семейства, был очень честолюбивым человеком. Хауарды считали себя первостепенной фамилией и втайне полагали, что в том, что касается королевской крови, они не уступают ни Тюдорам, пи Стюартам. В прошлом многие из них без колебаний готовы были дать об этом знать всякому, за что им и приходилось расплачиваться. Саффолк извлек урок из несчастий своих предков и научился мудрости – его отец взошел на эшафот, потому что задумал жениться на королеве Марии Шотландской, а с таким примером в роду Саффолк не имел намерений совершать глупых поступков.

Его жена Кэтрин была с ним – ее не привлекала идиллия сельской жизни, но она была готова ехать с мужем, особенно по такой причине.

Они сидели в изысканной комнате с окнами, выходящими в парк, и выражения их лиц говорили о самодовольстве. Подобное же выражение было и на лице их гостя – еще одного члена фамилии Хауард, точнее, можно сказать, главы семейства. Это был Генри Хауард, граф Нортгемптон.

Граф Нортгемптон, мужчина уже в преклонных летах – в то время ему давно перевалило за шестьдесят пять, – был одним из самых могущественных людей в стране. Он играл в замысловатые политические игры так долго, что делал это с большим умением, и, несмотря на возраст, не намеревался выпускать из рук хоть малейшую частицу своего влияния, если можно было этого избежать.

Будучи тайным католиком, Нортгемптон горел желанием вернуть католицизм в Англию, и его план состоял в женитьбе принца Генриха на испанской инфанте. Но он ни на минуту не забывал об опасности своего положения. Нортгемптон был свидетелем тому, как его старший брат лишился головы, что придало ему стремление больше сохранить свою.

Теперь, в доме своего племянника, он был с совершенно другой миссией – приятной и семейной, – хотя все в жизни графа Нортгемптона, даже события, касающиеся его племянника, графа Саффолка, и его жены, носило политический оттенок.

– Этот брак будет выгодным для нас всех, – говорил граф Нортгемптон. – Яков поддерживает его, и, несмотря на то, что он неуклюжий, невоспитанный шотландец, нельзя не принимать во внимание то, что ему посчастливилось надеть на себя корону.

– Король с радостью окажет честь любому родственнику графа Эссекса. Несомненно, он чувствует угрызения совести, потому что его предшественница, избаловав этого молодого человека, позволила его врагам укоротить его на голову.

– О, старая королева окружала себя красивыми мужчинами, которые, как ей казалось, были влюблены в нее. Но ни к кому она так не благоволила, как к Дадли и Эссексу. Мальчик – приятный юноша. Этот союз будет на пользу нам всем.

– Я встречал молодого Роберта. Это многообещающий молодой человек. Об одном я сожалею – детки слишком зелены.

– Разве? Мальчику четырнадцать, а девочке?

– Франсис только двенадцать, – уточнила леди Саффолк.

– Ну, она может вернуться к своим урокам, пока юный Роберт отправится за границу заканчивать образование. Вопрос об осуществлении брачных отношений пока не стоит. Мне бы хотелось взглянуть на малышку. Настало время сообщить ей о ее счастье.