— Ничего себе! Совести у тебя нет… — возмущенно покивала головой девушка. — Объелся шампанского, и теперь якобы ничего не помнит!

Слова о шампанском совпали с разлитием водки по кружкам, Георгий сосредоточенно думал и через минуту изрек:

— Так ведь ничего не было! Не было?

— Вот видишь, не уверен, — подала ему кружку Тина.

— Было?

— Было.

Водка уже согрела его желудок, ударила в голову, ему стало легко и ситуация показалась забавной.

— Черт, ничего этого не помню. Ну, раз ты помнишь, скажи, хоть сносно было?

— Ты прекрасный любовник, такого секса у меня в жизни еще не было! — закатила глаза Тинка.

— Рад, что понравилось, — пьяненько улыбнулся он. — Какие тогда претензии? Зачем я здесь?

— Затем, друг мой, что вернуться к Давиду я не смогу. После того, что он увидел, меня теперь замуж никто не возьмет, — сделала паузу, — никто кроме тебя.

— А Ванечка? — напомнил он.

— А кто тут недавно говорил «ты и эта горилла»?

Тина видела, как он хмелеет на глазах, и посоветовала:

— Ты давай закусывай, а то потом опять скажешь «ничего не помню».

— Как увидел? — зацепился за произнесенное слово пленник.

— А вот так. Приехал ко мне, ключи от моей квартиры у него есть, вошел, а там у нас акробатический этюд «Половая зрелость», — Тинка подпустила слезу в голос. — Тут же помолвка и расстроилась.

— Переживаешь? — удивился Георгий, и посоветовал. — Плюнь!

— Как плюнь, я замуж хочу и детей тоже… Кстати, почему ты не носишь с собой презервативы? И как на грех у меня дома не оказалось…

— Я как-то не собирался, у отца юбилей… Постой, ты хочешь сказать, что мы без…

— Уж так ты меня желал, — ничуть не смущаясь, врала Тина, — сказал, если что случится, вся ответственность на тебе. Когда Давид мне в лицо бросил, что я умру старой девой, что в нашем городе все будут знать какая я шлюха, то я решила, не отпущу тебя. Увезла сюда и связала.

— И ты думаешь, что я женюсь? — вопрос прозвучал насмешливо.

— Я тебя не выпущу, — твердо сказала Тина.

— Я тебя впервые увидел! — возмутился Георгий. — Откуда я знаю, может ты и правда…

— Значит вот как! Обесчестил девушку, и в сторону!

— Дорогая, я не давал тебе обещаний… — попробовал вступиться за себя Георгий, — и потом, ты была не против моих ухаживаний, уединилась со мной, привезла к себе домой… Это характеризует тебя, как девушку свободного поведения…

— Ах, теперь я уже девушка легкого поведения!

— Не я это сказал. Прости, но жениться не буду.

И тут Тина заплакала. Сначала сама удивилась, как наполнились слезами глаза, полились по щекам нескончаемыми струями. Как же так? Она не собиралась плакать перед этим хлыщем. Что за дурацкие сантименты? Оказывается, ей стало до жути обидно, что этот мужчина, которого она хотела обмануть, не хочет взять ее замуж!

Горькие рыдания сотрясли ее точеные плечики, лицо приняло выражение обиженного ребенка, она закрыла его руками, чтобы он не видел ее некрасивости. Георгий свободной рукой сделал попытку пожалеть ее, погладив распущенные по плечам рыжие волны, и невольно залюбовался ими. Красота! Он вдруг увидел, что рядом с ним не его пленитель, а пленительная девушка, в которую он почти влюбился на званом вечере отца.

— Тина… — попробовал он успокоить ее, — Тиночек.

Имя ее было необыкновенно вкусным, таяло на языке, и он снова повторил:

— Тина.

Она всхлипнула и уронила голову к нему на грудь. Принц был в замешательстве, чем он так огорчил ее? Сказал, что не будет жениться? К ее словам он всерьез не относился, неужели она рассчитывала на то, что он вдруг согласиться? Ну, и дела!

От ее волос тонко пахло ландышем, Георгий вспомнил мамины любимые духи, рукой он обнял девушку и гладил успокаивающе по спине. Тине было уютно в его полуобъятье, приятно касаться зареванным лицом шелка его рубашки, на секунду подумала, что она будет испачкана тушью, но оставила мысли кроме той, что ей хорошо и спокойно на груди у мужчины, чего с ней не случалось после гибели Павлова. А вот об этом думать было нельзя, никак нельзя! Стала себя жалеть, проклинать свою бесполезную жизнь, и рубашка Георгия вновь стала намокать с угрожающей быстротой. Рука Георгия вела себя странно, успокаивающие поглаживания сменились интимными, она то сжимала Тинкино плечико, то, проскользнув по спине, крепко взялась за талию и придвинула ближе девичье тело. Тина замерла в ожидании, сердце забарабанило заячьей лапкой. Георгий вдохнул запах ее волос, нашел ее ушко, касаясь его губами, прошептал:

— Девочка моя, сладкая, желанная… иди ко мне…

Тинку повело, от его слов мурашки пробежали по спине, дрогнуло и сладко заныло сердце. Она смотрела на него покрасневшими от слез глазами, и губы ее были припухшими, яркими и ужасно аппетитными. Георгий прикоснулся к ним, сначала осторожно, боясь вспугнуть, но неутоленное со времен бала желание толкало его на безрассудные поступки. Поцелуи становились более горячими, более страстными, рука принца с ловкостью опытного манипулятора, расправлялась с пуговками Тинкиной блузки, распахнув ее, замерла в нерешительности, две высокие, тяжелые груди, а она одна!

— Сними наручник! — взмолился пленник.

Чуть было не дрогнула Тина. Вовремя вспомнила Ванечкины заветы, но огорчать принца отказом не спешила. Георгий, забыв об оковах, восторженно принял наездницу, она, расстегнув зареванную рубашку, одним махом решила бремя тяжкого выбора Георгиевой руки, прижавшись своею загорелой грудью к бледному торсу принца. Венценосный спешил исполнить заветную мечту.

— Тина… — горячими губами он целовал ее предплечье, рука его сжимала ее подпрыгивающие ягодицы.

«Промедление смерти подобно», вспыхнуло в его мозгу, и обжигающим пеплом осело на выгнувшемся теле. Его звериный рык, перекрыл оглушающий Тинкин вопль:

— Немедленно выйди! Ваня! Немедленно выйди!

Дряблов стоял на пороге и накручивал на руку металлическую цепь. Тинка вскочила с постели, бросилась навстречу Ивану, ухмыляющемуся, поигрывающему тяжелой цепью, предвкушающему развлечение.

— Ванечка! Ваня, не надо! — запричитала Тина.

— Запахнись, — бросил ей Иван, наступая и не обращая внимания на девушку, как на несерьезную преграду.

— Ваня… — простонала она от собственной беспомощности, но блузку все же запахнула.

Георгий подтянулся, скрипнув панцирной сеткой, прикрыл пах пледом, и с удивительным спокойствием смотрел на надвигающуюся гору мышц.

— А ты, — рявкнул ему Иван, для пущей убедительности, крепко приложив цепь к своей ладони, — террорист, попробуй теперь скажи, что не женишься!

Георгий перевел взгляд на Тину, на ее руки, придерживающие блузку, не закрывающую лобка, на стройные ножки, поправил съехавший воротник рубашки и надменно произнес:

— А вот это не ваше дело. Мы сами разберемся.

Дряблов рванулся к разворошенной постели, но Тина повисла на его руке. Иван стряхнул ее и угрожающе навис над Георгием.

— Ты что сказал? Какое у тебя здесь дело? Тина, отойди! — отпихнул он девушку.

— Ванечка, Ванюша, умоляю, оставь его! — истошно закричала Тина, снова вцепившись в рукав и увлекая Дряблова на кухню. Иван неохотно последовал за ней, не выпуская цепи из рук. Лицо его выражало недовольство.

— Слушай, Валь, ты сама определись, чего хочешь, — зло бросил он, — какого хрена вообще затевалась вся эта бодяга, если ты не хочешь женить его на себе?

— Хочу, Ванечка, очень хочу! Ты гений, появился в самый нужный момент, — горячо зашептала Тинка ему на ухо, — заставлял звонить его отцу, насильничал, сейчас ты враг, наш общий враг! Женится он на мне, не сомневайся, стокгольмский синдром, помнишь? Проще говоря, это сильная эмоциональная привязанность к тому, кто угрожал и был готов убить, но не осуществил угроз.

Тина, прижимая указательный палец к губам, кивнула в сторону террасы и спешно надев сапожки и накинув Иванов тулуп, присоединилась к Дряблову, нервно переступающему с ноги на ногу на стылой террасе. Иван хмурил брови и покусывал губу, словно четки перебирая звенья цепи, и в уме пережевывая полученную от Тинки информацию. Наконец он выдал с интересом смотрящей на атрибуты его мыслительной деятельности девушке:

— Ага. Ваня во всем виноват. Террорист Ваня, стокгольмский блин…

— Ваня, — начала успокаивать его Тина, делясь своими задумками, — все утрясется, никуда Айвазяны не денутся, клянусь, разведемся, как только вернемся. Мне только росписи и надо, слава она спереди бежит, в титрах Тина Айвазян и все, капут!

Бернса на налогах подрежем, тут у нас Давид специалист, Ладкину смерть дядюшке своему он не простит, к тому же дело-то достанется ему, а дело таких бабок стоит!

Короче переворот мы готовим, Ваня.

Тина пропустила брачный контракт, умышленно или нет, сейчас и сама не могла ответить.

— Жалко Бернса… — промолвил обалдевший от таких перспектив Иван.

— А еще птичку. Ваня, Ваня, Бернс работорговец, запомни. Не вырваться тебе из его лап, пока есть в тебе сила и молодость, а старость придет, а она у нас в тридцать лет приходит, все, забудут о тебе, словно и не было Вани Дряблова, суперчлена Венус.

— Не очень-то и хотелось до седых мудей причиндалами размахивать, — хмыкнул Иван, — а вот ты скажи, неужели Давид, управляя дядькиным бизнесом останется все таким же милашкой?

— Я знала, что у тебя Иван не только мускулы, но и мозги имеются, — тихонько засмеялась Тина, — да уж бернсами не рождаются, бернсами становятся… Вернемся к нашим баранам, то есть одному барану, жертвенному. Сегодня плетка была, — Тина покосилась на цепь, еще зажатую в огромном дрябловском кулаке, — теперь должен быть пряник. Своди-ка ты его, Ваня, в баньку, попарь, веничком отхлестай, каждый твой взмах ему будет казаться последним, натерпится…