Он смотрит прямо на парней, каждый из которых смотрит на свою обувь. А затем Дион встает.

— Что вам нужно для этого? — спрашивает он. Остальные парни встают рядом с ним с различной степенью дискомфорта. Я в какой-то степени горжусь ими.

— Только немного клеток со слизистой щеки, — говорит констебль Форест. — Я бы предпочел, чтобы вы добровольно сделали это, но если по какой-то причине, вы считаете, что нуждаетесь в родителях или адвокате, тогда, конечно, вы имеете право отказаться.

Никто из парней не отказался. Они выстроились в линию, мазки были взяты, и некоторое время спустя у констебля Фореста появилась коллекция запечатанных пробирок, каждая из которых содержит образец ДНК. Я практически уверена, что никто из них не произвел расчеты. Дион и Камерон оба выглядят так, будто у них гора с плеч упала сразу после того, как их образцы пополняют коллекцию. Кларенс, отдав свой образец, жует нижнюю губу. Эрик становится ярко красным. Тиг и Лео стоят с непроницаемыми лицами, но не думаю, что это чувство вины. Тиг, вероятно, еще не полностью проснулся, а Лео до сих пор смотрит на свою обувь. В первое время я принуждала себя не забывать, что это мог быть и он. Я готовлюсь к привычному приступу тошноты, который незамедлительно последует, но ничего не происходит. Я знаю Лео слишком долго, храню слишком много его секретов, пусть даже и не уверена, что я такого сделала, чтобы заслужить быть у него на первом месте. У нас был ряд недопониманий, но не настолько же. Я не знаю, откуда во мне такая уверенность — все, что я могу вспомнить, это голос парня — но я знаю, что это был не он.

— Благодарю всех вас, — говорит констебль Форест, а затем направляется к выходу из спортзала. Он проходит прямо под рядом плакатов, датированных серединой семидесятых годов, когда Палермо Хейтс были лучшими в спорте, а не в черлидинге. Плакат, занимающий половину двери, посвящен мужской команде старшеклассников по баскетболу, а констебль Форест был начинающим форвардом в тот год, когда они победили. Конечно, он уезжал из города, чтобы учиться в полицейской академии, но он вернулся. Множество людей возвращаются. И я понимаю, что не собираюсь быть одной из них.

— Подъем, девушки, — говорит Кэлдон, — время тренировки.

Мы бежим. Кэлдон внимательно за мной наблюдает. Я чувствую то же самое, что и в пятницу, что и прежде. Я не чувствую каких-либо эволюционных изменений в моем теле. Возможно, слова офицера полиции и были для парней достаточно туманными, но Кэлдон обо всем догадалась. Я надеюсь, что не так много таких проницательных людей, как она.

Мы бегаем и растягиваемся, а затем занимаемся хореографией, пока Кэлдон не отпускает нас на занятия.

Все отправляются принять душ, но я иду в противоположном направлении, туда, где Кэлдон хранит конусы, которые мы используем, чтобы делать разметки на полу для формаций.

— Мы с Полли пропустим все тренировки до пятницы, — говорю я ей. Я не спрашиваю. Пропуск тренировок не всегда проходит гладко с Кэлдон. Но не теперь.

— Я буду работать вместе с тобой, — говорит она. Ага, определенно, она знает. И она знает, что я собираюсь сделать.

— Хотя, после этого, я должна буду наверстать упущенное время, — говорю я. Я гадаю, всегда ли какая-то часть меня будет стараться быть таким здоровым, уравновешенным человеком, который сел три недели назад в автобус. Мне интересно, является ли это частью исцеления. Я определенно должна поскорее позвонить психотерапевту.

— Не переусердствуй, — говорит она. Хотя я практически уверена, что она имеет в виду совершенно противоположное.

— Могу я задать вам сугубо личный вопрос? — спрашиваю я.

—Да, — отвечает она. Улыбка на ее лице добрая, в отличие от тех, которые я когда-либо видела раньше. — И нет, отец Флори никогда не был частью ее жизни. Я с самого начала это знала, и я знала, какие у меня были варианты. Было сложно, но я сделала это, и я рада, что так поступила.

Я застываю. Она выглядит такой уверенной. Она никогда не рассказывает о себе, хотя и мирится с огромным количеством слухов от эгоцентричных учащихся. Я знаю, что у нее степень медицинских наук, и я знаю, что она преподавала в колледже, потому что она учитель, но помимо этого, наш тренер — загадка, единственная, которая провела большую часть времени, подталкивая меня быть той, кем я являюсь сегодня.

— Это не одно и то же, — она держит кучку конусов в руке и отклоняется назад на сцену, глядя на меня очень серьезно. — Ты и я, мы не одно и то же. Даже близко. Я сказала да, а у тебя даже не спрашивали об этом. В ближайшем будущем много людей будут говорить тебе некоторые по-настоящему тупые вещи, и если ты случайно ударишь кого-нибудь из них по лицу в моем присутствии, я никак на это не отреагирую.

— Спасибо, — говорю я. — И я сделаю все возможное, чтобы быть уверенной, что в пятницу будет последняя тренировка, которую я пропущу.

— Хорошо, — отвечает она. — Сейчас тебе лучше записаться, или я выпишу тебе бланк опоздания.

Я добираюсь до кабинета истории только после звонка, и на следующий час мы с головой погружаемся в тему, считалась ли война 1812 года победой британцев или досадной ничьей. Обычно мне бы понравились эти вопросы-ответы. Учитель играет роль адвоката дьявола и удерживает задаваемые вопросы с целью объединения с американцами, но на самом деле ее сердце принадлежит другой стороне, и поэтому мы никогда особо не преодолеваем «если вы атакуете и ничего не добиваетесь, вы проигрываете».

На химии у нас лабораторная работа, о которой я абсолютно забыла, и кое-как мы с Тигом заканчиваем ее. Мы оба бьемся вокруг горелки Бунзена, пока стараемся ничего не пролить или взорвать.

— Так что, нам позволено все еще оставаться друзьями, или как? — спрашиваю я, когда он проводит больше двадцати минут без саркастических комментариев о том, что, поскольку я забыла о лабораторной работе, мне придется привязать сзади свои волосы к стрингам.

— Ты имеешь в виду, что раз я добровольно сдал анализ ДНК, это определенно снимает с меня подозрения? — спрашивает он.

— Нет, Боже, нет, — протестую я. — Я имею в виду, поскольку твой лучший друг и я очень публично бросили друг друга в тот день во время ланча.

— Ох, это, — говорит Тиг. — Я думаю, парни немного отличаются от девушек, когда дело доходит до этого.

— И Лео не порвет с тобой дружбу, если ты будешь со мной общаться? — спрашиваю я.

— У нас очень прочные взаимоотношения, — говорит он, снова звуча как обычно. — Мы можем пережить маленькие разногласия социальной среды. И, эй, разве не я выбрал тебя быть моим партнером по лабораторной работе?

— Я думаю, это было больше связано с тем, что мы оба здесь в одно и то же время, — возражаю я, но в любом случае чувствую себя лучше. Тиг был кретином в одной из самых важных основных частей моей жизни, по крайней мере, в школе.

— Ты говоришь помидор, я говорю помидор, — говорит он, вытягивая обе буквы «о». —Теперь ты хочешь поговорить о наших чувствах? Потому что мне следует поставить на стол кислоту, если я собираюсь поплакать.

— Не будь придурком, — отвечаю я.

Правда в том, что я на самом деле хочу поговорить о своих чувствах. Я точно уверена, что никто вокруг не услышит нас. Все заняты и переговариваются со своими партнерами по лабораторной. В отличие от лабораторных работ в девятом классе, где мы были запакованы как сардины в бочке, в этом классе мы комфортно располагаемся на скамейках. Пока я смогу держать себя в руках, возможно, мы сможем поговорить о чем угодно.

— Хорошо, будь придурком, — говорю я. — Только скажи мне: Лео на самом деле считает, что я не была изнасилована?

— Я бы врезал ему по морде, — все тело Тига неподвижно, когда он говорит это, что непохоже на него, и я понимаю, что он более серьезен, чем я когда-либо видела его на протяжении всей своей жизни. — Прямо по морде. Но в нем говорит ревность, и он немного расстроен из-за того, сколько времени ты провела с другими парнями в те недели. Как ты всегда находишь время на Полли, но не на него. Будто он чувствует, что если бы ты с ним танцевала, как должна была, ни с кем из вас ничего бы не произошло.

— Как должна была? — я понижаю свой голос до шепота, предотвращая писк, и несколько студентов смотрят в нашу сторону. Я стреляю в них взглядом, и они отворачиваются обратно к своим рабочим местам.

— Успокойся, — говорит Тиг, что делает меня еще более злой, но он в чем-то прав. — Я не сказал, что он прав, и, откровенно говоря, я думаю, это своего рода идиотская позиция, которую он выбрал, но это было в его голове, и ты об этом спросила.

Я включаю газ, и горелка начинает светиться. Мы устанавливаем мензурку в крепление для кипячения, и делаем шаг назад, ожидая результата. Я проверяю термометр, и понимаю, что когда Тиг собирал материалы, он взял один не с того ряда.

— Следи за мензуркой, — говорю я и направляюсь к шкафу с материалами.

Там стоит Лео. Должно быть, он по тому же вопросу. Он смотрит на меня, и вся злость и беспомощность, которую я чувствовала в кабинете врача, на кладбище, в своей спальне, в раздевалке, и в остальных местах, где я была с тех пор, как вернулась в Палермо, вырывается из меня. Он думает, что я сама на себя навлекла это. И он думает, что это хорошая причина, чтобы отвернуться от меня.

Он отводит взгляд в сторону, и я протягиваю руку, чтобы ухватиться за дверцу шкафчика. А затем, помимо своей воли, я даю ему пощечину, так сильно, как только могу, и выхожу из кабинета.

Глава 17

В клинике, в которой я забронировала место на аборт в надежде избежать пристального внимания местных жителей, потребовали от меня быть на четвертой неделе беременности к моменту, когда я приеду на процедуру. Это означает, что я и мое тело проведем следующую неделю в чистилище в ожидании возможности догнать остальной мир. Это стремительно становится моим любимым занятием. Ну, это, и еще ощущения, которые я испытываю каждое утро, когда просыпаюсь, а на первом месте — воспоминания о том, что со мной произошло.