Эмили Джонстон - Убежать от зверя

— Это вполне разумно, — говорит она. — Я думаю, что хочу от тебя слишком многого. Это была по большей части формальная встреча, чтобы убедиться, что ты не висишь на волоске.

— Я думаю, это потому, что я не помню всего произошедшего, — говорю я ей. — Я имею в виду, что некоторые вещи очень тяжелые, и я надеваю в два раза больше одежды, чем обычно в это время года, но сейчас это практически ощущается так, как будто случилось с другим человеком — изнасиловали кого-то другого. Полли рассказала мне обо всех деталях. Я думаю, поэтому я держусь настолько хорошо, насколько могу.

— Ну, если ты начнешь распадаться, я здесь, — говорит она. — И если ты уйдешь сейчас, то у тебя будет достаточно времени, чтобы взять в кафетерии горячий ланч без очереди, прежде чем соус свернется.

По другую сторону двери ее кабинета в холле царит тишина, а секретарь выглядит занятой. Пожалуй, я могла бы оставить дверь открытой. В таком маленьком городке, как Палермо, тяжело хранить все в секрете; он слишком маленький, и слишком много людей знают друг друга, но я уже узнала, что изнасилование — это что-то другое, слово, которое предпочитают не понимать и, тем более, не произносить. Я задумываюсь, насколько хорошо я вообще понимала наше проклятие.

Миссис Айтес выбрала превосходное время. Я подхожу к линии раздачи как раз, когда звенит звонок. Парень, который работает на кассе, подмигивает мне, как обычно делал это раньше, а затем ловит сам себя на этом. Он роняет сдачу в мою ладонь, очень аккуратно, чтобы не дотрагиваться до меня, и все, что я могу сделать, это не закричать «Я не заразная!», как сказал Кларенс этим утром. Но я не такая смелая, поэтому я просто забираю свою еду и направляюсь к столу, который мы с Полли заняли в девятом классе и никогда его не уступали. Она уже здесь, потому что она приносит ланч с дома, и спустя несколько минут я присоединяюсь к ней. Шесть девушек из нашей команды учатся в двенадцатом классе, и мы все сидим вместе, начиная с десятого класса, когда они присоединились к команде. Парни обычно зависают рядом, крадут картошку фри, прежде чем отправиться на внутренний двор поиграть с фрисби, но сегодня ни один из них не появляется.

— Это действует мне на нервы, — говорю я Бренде, потому что ей посчастливилось сидеть рядом. — Я ужасный человек, если жду от них, что они будут обращаться со мной как обычно? Я имею виду, следует ли мне быть более внимательной к их чувствам?

Полли смотрит на меня так, будто это самая тупая вещь, которую она когда-либо слышала, чтобы кто-нибудь говорил, и когда я повторяю это в своей голове, я понимаю, что все примерно так и есть.

— Не смей, черт возьми, — говорит она. Если честно, не припомню, чтобы Полли так много ругалась. Может, я сверхчувствительна. — Даже не смей.

— Полли права, — говорит Мэлори. — Ты ничего им не должна.

— Моя мама говорит, что отступление — это естественный инстинкт, но ты не обязана следовать ему, если можешь справиться со всем, — говорит Карен. Ее мама — психотерапевт, к которой я никогда не пойду, и не потому, что не доверяю ее профессионализму, а потому, что не хочу, чтобы моим психотерапевтом был человек, в дом которой я приходила дюжину раз на пижамные вечеринки.

— Карен имеет в виду, — поясняет Челси, — что тебе следует выйти во внутренний двор и выбить все дерьмо из своего парня, а затем, возможно, бросить его, а мы в это время будем прикрывать тебе спину.

— О, и Кларенс с нами в этом деле, — добавляет Мэлори. — Он сказал, что мы без проблем сможем найти другого парня на место Лео в команде.

— Ладно. Эмм, присмотрите за моей едой? Полли, я крикну, если ты понадобишься мне.

Когда я ступаю на внутренний двор, вокруг становится тихо. В прошлом году, после Национальных соревнований и начала наших отношений с Лео, я обедала здесь несколько раз вместе с ним и другими парнями. Хотя мне и не нравился фрисби, и я обычно скучала и мечтала вернуться внутрь, сесть рядом с Полли и другими девочками. Лео не очень это нравилось, но довольно скоро школа закончилась, и это перестало быть проблемой, или, по крайней мере, я перестала ее замечать. Внимательность к некоторым вещам явно не была моей сильной стороной.

Сейчас они играют, или играли до того, как я появилась. У Кларенса в руках фрисби, и он беспокойно крутит ее в пальцах, пока ждет. Лео стоит спиной ко мне, но он знает, кто вышел. Каждый, кто может видеть меня, смотрит на меня, как на парию. Впервые за все эти дни я чувствую себя такой. Думаю, прежде всего, именно поэтому я так ненавижу его.

— Гермиона, — говорит Лео, медленно повернувшись. Он практически всегда зовет меня Винтерс. Между нами уже все кончено. Теперь это просто гонка к финалу.

— Я подумала, что нам следует расстаться, — произношу я. — Потому что тебе явно некомфортно в этих отношениях.

— По крайней мере, я уважал их, пока они продолжались, — отвечает он. Кларенс прищуривается, и хотя Тиг выглядит ошеломленно, никто не произносит ни слова. Это тот разговор, который бы желал подслушать любой сплетник.

— Если ты думаешь, что я собираюсь извиняться за то, что меня опоили и изнасиловали, то тебе следует подумать об этом еще раз, — говорю я. Я удивлена и впечатлена тем, что смогла контролировать свой голос.

— Ага, — говорит он, и нрав, который он по большей части сдерживал в лагере, слишком накаляется и вырывается наружу. — Потому что до этой минуты ты была чертовой святошей. Твое общение с соперниками, чтобы шпионить за ними, и твои улыбки на тренировках. Перед тем, как мы уехали из Палермо, ты практически сказала мне, что я для тебя не имею значения, но я не замечал этого, пока не стало слишком поздно.

Это секреты маленького городка, с которыми ты знаешь, что делать.

Есть миллионы вещей, которые я могу сказать ему. Могу умолять и просить его понять. Могу впасть в безудержный гнев. Могу распасться на миллион частичек. Каждый из этих вариантов по отдельности разумен, это то, что все поймут и, скорее всего, поддержат. Также, вероятно, я могу сбежать, перед этим нанеся ему значительные телесные повреждения, если выберу этот вариант.

— Лео, — говорю я, решив не выбирать ничего из вышеперечисленного и впадая в детство, и это не самый лучший момент в моей жизни, — ты задница.

Я возвращаюсь назад в кафетерий с высоко поднятой головой. Бренда меняет тему разговора, как только я сажусь, но моя еда безвкусная, а шепот вокруг меня только усиливается.

Я как бы игнорирую своих родителей. Если честно, они позволяют мне это. Они позволяют мне откладывать визит к психотерапевту. Они позволяют мне выбирать себе еду каждый вечер без единого комментария. Они позволяют мне пропадать в своей комнате и все время смотреть в потолок. Я знаю, что они разговаривают обо мне — они мои родители — и я совершенно уверена, что отец наблюдает за мной спящей, но, не считая этого, они ждут, пока я выкарабкаюсь. Я желаю, чтобы они опять стали моими родителями и приказали мне чем-нибудь заняться. Я не мою посуду, не стираю белье, не вытираю пыль с тех пор, как вернулась из Пэрри Саунд, и ничего. Я думаю, что сломала какую-то часть и в них.

В пятницу за ужином я решаю, что с меня хватит. Мои одноклассники могут притворяться, что ничего не случилось, и это мне на пользу. Но мне нужно, чтобы мои родители делали что-то еще. Хоть что-то. Они могут попытаться завернуть меня в вату, и тогда я взбунтуюсь. Они могут драться друг с другом, а я буду сидеть в слезах в углу. Мне все равно. Просто хоть что-нибудь.

— В школе все по-настоящему хорошо, — говорю я, перемешивая свой суп. — Я переживала, что буду среди отстающих, пропустив неделю, но я справляюсь. Мне нравятся мои занятия.

— Это хорошо, — говорит мой отец. Я скучаю по времени, когда он смеялся, разговаривая со мной, и задавал вопросы о команде черлидеров. Не каждый отец относится к черлидингу с тем уважением, которого тот заслуживает, но мой отец всегда относился ко мне как к атлету. До этого времени.

— Что, в конечном итоге, ты выбрала? — спрашивает мама.

— У меня все предметы, — говорю я ей. — История, химия, математика и физкультура в этом семестре, драматический кружок, английский и пара по географии после Рождества.

— Я думал, ты хотела взять две пары? — вступает в разговор папа.

— Я думала об этом, — признаюсь я. — Но единственный предмет, от которого я могу отказаться, это физкультура, а я не хочу этого делать.

— Ну, это пока ты не перегружена работой, — говорит мама.

Это мог быть любой вечер, любой разговор, который когда-либо у нас был. Хотя он о том, чтобы прогуляться.

— Могу я завтра одолжить машину? — спрашиваю я.

— Конечно, — отвечает папа в тот же самый момент, когда мама произносит «Зачем?».

Это весьма типично для них. Папа всегда предполагает, что все, что я прошу, в порядке вещей, в то время как маме нужны причины. Он не просто потакает мне. На самом деле, сейчас он в наиболее нормальной форме с того вечера, когда не смог обнять меня.

— Я подумала, что надо съездить в больницу, — говорю я. Я не собиралась быть дерзкой, но прозвучало это абсолютно ужасно, и они оба застыли.

— Хочешь, чтобы мы поехали с тобой? — спрашивает мама, после быстрого и безмолвного разговора с моим отцом.

— Вы хотите поехать со мной? — спрашиваю я. Я на самом деле сомневаюсь, что мой отец хочет ехать, но, если честно, в данный момент он выглядит менее взволнованным, чем мама.

— Милая, ты знаешь, мы здесь для тебя, — произносит мама. —Когда бы тебе это ни понадобилось.

— Я, правда, ценю это, — говорю я. — Если вы оба поедете вместе со мной, доктор сможет поговорить со всеми нами одновременно, и это избавит нас от неловкого разговора позже.