Стюарт Льюис - У вас семь новых сообщений

– Как оно?

– Потрясающе. Он потрясающий.

– И?

Я кладу сумку на пол и беру из мини-бара бутылочку спрайта.

– И что?

Я вкратце пересказываю ей события вечера, и она спрашивает:

– Так что, простишь его?

– Думаю, да. Подумай, сколько всего я потеряю, если не прощу его. Ты бы видела моего дядю и Джулиана вместе. Звучит как фраза из слащавого фильма, но они действительно дополняют друг друга. И даже мои родители. Большая часть их жизни была наполнена любовью. Я знаю, я это видела. Они не притворялись для того, чтобы меня успокоить. Ну, большую часть времени. Я была слишком невинна, чтобы искать скрытый смысл, понимаешь. Я их так обожала, что не могла даже подумать о том, чтобы в них усомниться.

Дария закуривает и говорит:

– Да, девочка, ты сильно изменилась, и уже не похожа на того испуганного ребенка, который пришел к Бенджамину.

– Да. Такое чувство, что с тех пор прошла целая жизнь.

Я снимаю платье от Марка Джейкобса и думаю, могла ли мама когда-то представить, что я в Париже повешу его в шкаф другой модели. Я любила маму – она была милой, доброй и умной. Она не умела готовить, но это ничего не значило. Она могла одним взглядом сделать так, чтобы ты почувствовал себя в безопасности.

Некоторое время мы смотрим дурацкие программы по телевизору, а потом я ложусь спать и очень хорошо высыпаюсь. Утром Дария говорит, что кое с кем встречалась в Париже по поводу моих фотографий. Я рада, что теперь у меня есть ДжейДжей для решения этих проблем.

После завтрака Дария целый час проводит в ванной, чтобы выйти оттуда всего лишь в джинсах на бедрах и легкой футболке, почти без макияжа. Она выглядит пугающе красивой.

Я звоню Ричарду и говорю, что схожу на Пон-Нёф, а потом поеду обратно. Он обещает, что Джулиан меня встретит.

Сначала мы с Дарией отправляемся в Булонский лес – парк, где туристы вперемешку с парижанами сидят вокруг небольшого озера, читают газеты, курят и кормят уток. Парк окружают здания, такие пышные и величественные, что кажутся нереальными. Можно подумать, будто они вырезаны из картона и могут упасть, если к ним прикоснуться. Интересно, почему красота так обманчива?

Дария смотрит плей-лист в моем айподе, трудно поверить, сколько из того, что я слушаю, она знает. Мы с ней соглашаемся: Имоджен Хип – богиня, а Кейт Нэш намного лучше Лили Аллен. К моей радости, она тоже считает, что Леди Гагу все переоценивают.

– Так что там с этим Пон-Нёф? – спрашивает она.

– Это любимый мост моей матери, – отвечаю я, – и я хочу сбросить с него ее телефон.

– Semble raisonnable[10], – произносит она.

– Я думала, ты из Латвии.

– Ехала оттуда через Париж. Ну давай, пошли.

Мы берем напрокат один из маленьких серебристых велосипедов, которые тут повсюду. Ты просто прокатываешь кредитную карту, берешь велосипед и возвращаешь его в другом месте. Мне кажется, что круче этого еще ничего не придумали. Так хорошо ехать с Дарией вдоль Сены и греться на солнце. Такое чувство, будто к этому меня вела вся жизнь.

Мост действительно потрясающий. Он больше и лучше, чем можно представить, глядя на открытки. Там на тротуаре сидит женщина и просит милостыню. Она улыбается мне так, будто я единственный человек на этом свете. Я даю ей десять евро, Дария корчит гримаску, но ничего не говорит. Мы доходим до середины моста, где облокачиваемся на парапет и смотрим на темную реку. Мимо проплывает несколько катеров с туристами, а за ними – будто так и должно быть – белый лебедь, кажущийся еще белее на фоне черной воды.

– Может, это она в следующей жизни, – говорит Дария.

В другой ситуации я бы решила, что это глупость, но сейчас все по-другому.

– Если бы она стала каким-то животным, то, думаю, именно таким.

Дария улыбается и отбрасывает назад волосы.

– Ты знаешь какую-нибудь молитву по-французски? – спрашиваю я.

– Нет, но по-латышски знаю.

Я бросаю телефон в воду, и Дария произносит молитву, которая больше похожа на песню. Я не имею ни малейшего представления, о чем в ней говорится, но она звучит красиво, как мелодия, доносящаяся издалека. Я плачу, и Дария тоже. Мы стоим там еще немного, ветер треплет наши волосы. Телефон с плеском уходит под воду, оставляя после себя круги – поначалу заметные, но вскоре и они исчезают.

«Я люблю тебя, мама. Мне больно, но я всегда буду тебя любить».

Мы садимся на велосипеды и едем в кафе. Там мы заказываем колу, и я вспоминаю, как Оливер впечатлил меня, сделав заказ по-французски в том блинном ресторанчике в Нью-Йорке. Мне бы хотелось провести с ним больше времени, но, наверное, так лучше. Папа часто говорит слово «мариноваться». Надо, чтобы наши отношения получше промариновались.

Мы возвращаем велосипеды, Дария помогает мне собраться и провожает на поезд. Мы договариваемся встретиться в Нью-Йорке. Она целует меня в обе щеки – всего три раза – но это не кажется неприятным.

Всю дорогу я сплю.

Джулиан встречает меня на платформе, и мы идем в булочную без вывески. В переулке, рядом с gellateria[11]. Мы садимся на пыльный бордюр, и я рассказываю, как съездила: об Оливере и его отце, о мальчике-скейтере, о латышской молитве и о Дарии с ее загадочной красотой.

– Судя по всему, поездка удалась, – подводит итог он.

– Понимаешь, есть одна проблема: думаю, я люблю Оливера, но понимаю, что слишком мала для этого.

– Милая! Если у тебя есть сердце, значит ты можешь влюбиться.

– Может быть, но я думаю, не стоит торопиться.

– Маленькими шажочками, – советует он, выскребая ложечкой остатки йогурта из своей чашки.

– Кстати, думаю, я наконец отпускаю ее. В смысле маму.

– Что ты имеешь в виду?

Мимо нас проходит пожилой человек с пакетом булочек из пекарни. Он широко улыбается мне.

– Я бросила ее телефон в Сену. С моста, который она так любила.

Он странно смотрит на меня.

– Я оставлю вещи, которые дал мне Ричард, и со временем прочитаю ее книгу, но мне хочется избавиться от этого груза, понимаешь?

– Хорошо сказано, я тебя понимаю.

– Хреново, что ей пришлось умереть. Что она врала отцу, что она больше никогда не посмотрит на меня так, будто я единственный человек на свете. Но сейчас я просто хочу жить. Я хочу фотографировать, проводить время с Оливером, путешествовать, учить Тайла хорошему и помогать отцу в его творчестве, потому что он счастлив, когда занимается своими фильмами.

Мы встаем и отряхиваем штаны.

– Кстати, я хочу чтобы ты знала: я горжусь тобой. И Ричард тоже.

– Честно говоря, эта поездка открыла мне глаза на многое. Мне понравились ваши друзья, ваш дом, все. Вы оба так добры ко мне, и, что еще важнее, вы говорите со мной, как со взрослой.

– Ну да, – говорит он и обнимает меня за плечи, – тут в Европе нравы посвободнее.

Тем вечером Джулиан и Ричард идут в гости, а я расслабляюсь, глядя европейское MTV и поедая темный шоколад. Прежде чем лечь, я иду в кабинет к Ричарду и пишу письмо отцу.

Папа!

Поездка была потрясающая. Ричард и Джулиан такие милые, их друзья тоже. Я не хотела тебе говорить, но я ездила в Париж, чтобы увидеться с Оливером и бросить мамин телефон с Пон-Нёф. Там я видела белого лебедя и думаю, это была она, хоть и не верю в такие вещи.

Я поняла, что отношения – это сложная штука, и в жизни есть не только черное и белое, и иногда выбрать серое – не так уж плохо. Не думаю, что так было для тебя. Знаю, мама разбила тебе сердце, и это было несправедливо. Но в моих воспоминаниях вы с ней постоянно смеетесь.

Не знаю, можно ли по-настоящему простить того, кто умер, но я стараюсь. Я знаю, что ей никогда не хотелось причинить тебе боль. Она просто была сама собой. И я знаю, ты не хотел, чтобы она выбежала на дорогу тем вечером. Хочу сказать, я поняла все это. Мы потеряли часть нашей семьи, но в этом никто не виноват. Так вышло, и сейчас нам надо обходиться тем, что осталось, а осталось не так мало. Люблю тебя, папа.

Луна

PS. Скажи Тайлу, что я прочитала его сочинение. Оно замечательное.

Прощаться с Ричардом и Джулианом нелегко, но я говорю им, что надеюсь вернуться. Битл дает мне свой электронный адрес и дарит пояс. Пусть не совсем то, что я ношу, но это не повод отказываться. В эконом-классе перелет до Нью-Йорка дается мне несколько труднее, чем в первом, но у меня есть мой айпод и мысли об Оливере, помогающие отвлечься. Когда я наконец оказываюсь дома, отец ведет меня ужинать и задает миллион вопросов. За десертом, своим любимым тирамису, он сообщает мне кое-что, что я не в состоянии понять сразу.

– Я договорился для тебя о встрече с Энни.

Господи. Энни Лейбовиц? Я поперхнулась своим шоколадным тортом.

– Что?

– Она прочитала статью в «Таймс» и позвонила мне среди ночи.

– Жесть.

– Это потрясающее знакомство. И наверное, она самый легендарный фотограф своего поколения. Да любого поколения, честно говоря.

Я вспоминаю, как маленькая вырезала ее фотографии и делала из них коллажи. Ее портреты, как окна в души людей.

– Она потрясающая. На самом деле я тоже хочу начать снимать портреты.

– Ну, ты сможешь помучить ее на эту тему. Мы поедем к ней домой, в Хэмптон.

– Круто.

Когда мы выходим из ресторана, он кладет руки мне на плечи.

– Кстати, Луна. Это я положил рекламку концерта в посылку. Так что я не удивлен твоей поездкой в Париж. Надеюсь, Ричард поехал с тобой.

– Конечно, – отвечаю я и добавляю: – На вокзал.

Он смеется и треплет меня по волосам.

– Папа!

– Да?

– Спасибо.

Я не могу расспрашивать его насчет актрисы. Не сейчас. Может быть, Битл права, некоторых вещей лучше не знать. Я знаю своего отца и уверена: это был обычный дружеский поцелуй. Я спрошу его когда-нибудь, но теперь я научилась понимать, что и когда уместно.