Стюарт Льюис - У вас семь новых сообщений

– Ты пригласила того парня из арт-класса?

– Да, а что?

– Он неплохо бы подошел на освободившееся место.

Я отмахиваюсь:

– Сегодня речь об искусстве, а не о мальчиках. К тому же после окончания школы я хочу съездить к дяде Ричарду в Италию. Мне надо как-то обдумать все случившееся, понимаешь?

– Естественно.

– И, понимаю, звучит странно, но меня туда тянет.

– Притяжение, дорогая моя, – это страшная вещь.

Платье сидит идеально.

– Ну… – Жанин осматривает меня со всех сторон. – Думаю, ты не только покажешь свою работу, но и неплохо ее дополнишь.

Я улыбаюсь, радуясь дружбе с Жанин. У нее самое доброе сердце в школе, даже не верится, что о ней болтают такие гадости. Такие они, стереотипы. Первый любовник моего дяди был автомехаником. Не каждый гей носит шарфики и ходит танцующей походкой. Когда я была маленькой, мы часто ходили в парк с маминой подругой Джой – чернокожей моделью. Все принимали ее за мою няню, при этом ее фото было на обложках журналов, которые читают богатые белые люди. Так мало можно узнать, если смотреть только на то, что снаружи.

Всегда нужно заглядывать глубже.

Жанин уходит. Где-то через час я понимаю, что стою у окна и смотрю на крыльцо Оливера. Наверное, я должна быть счастлива, ведь сегодня моя выставка, но внутри – пустота, и заполнить ее могут только мягкая улыбка и блестящие глаза Оливера. Я скучаю по нему и не могу понять причину произошедшего. Что случилось с Оливером, с моими родителями, что такое со всей этой любовью, от которой, по-моему, одна боль?

Подъезжает черная машина. Я надеюсь, что это он, но из автомобиля выходит мужчина в идеально сшитом костюме, седые пряди в его черных волосах невозможно ни с чем спутать. Это дядя Ричард.

Я выбегаю ему навстречу.

– Как моя большая девочка? – спрашивает он, и я кидаюсь ему на шею.

Он называет меня «большой девочкой» с двух лет. Одно время – где-то с восьми до десяти – мне это не нравилось, но сейчас эти слова звучат так же очаровательно, как и всегда.

Дядя Ричард единственный человек из всех, кого я знаю, кто гладит свои пижамы. Кроме того, он знает три языка и может приготовить суфле из ничего. У дяди правильные черты лица, большие темные глаза и обаятельная улыбка. В карманах у него всегда лежат мятные пастилки.

– Что ты тут делаешь?

– Приехал на свадьбу друга в Массачусетсе. Скорее всего там будет невероятно скучно. Странно, правда? Я романтик, который ненавидит свадьбы. Но знаешь, что? У меня есть кое-что для тебя…

– Правда? Ну ладно, давай входи.

Мы болтаем на кухне, пока он варит кофе. Дядя начинает все переставлять на кухне, но я отвлекаю его, приглашая подняться и посмотреть видео, которое мы с Тайлом сделали в память о маме. Я смотрю запись, и на секунду меня охватывает странное чувство, будто я научилась жить без мамы. Но потом понимаю, будь она здесь, я могла бы рассказать ей, как Оливер завоевал, а потом разбил мое сердце, и она бы нашла слова, которые бы сначала принесли боль, но потом облегчили страдания. Такой была мама.

К концу видео дядя Ричард промокает глаза платком.

– Тайл это снял?

– Да. Правда свежо?

– Да. Добудь ему подходящий сценарий, пусть начинает работать оператором.

Я хочу рассказать дяде Ричарду все, что случилось, но прежде чем успеваю начать, он протягивает мне коробку с надписью красным маркером «большой девочке». В ней три предмета: фотоаппарат «Полароид», бордовый шарф и маленькая ракушка.

– Они принадлежали твоей матери, – поясняет он. – У нас в Тоскане остались ее вещи, и я решил начать с этих.

Я обнимаю дядю, от него знакомо пахнет чистотой и мятой.

– Послушай, я тут всего на несколько дней, хотел сделать сюрприз в честь открытия твоей выставки, но не могу остановиться в лофте – там снимают кино и платят нам хорошие деньги за возможность им пользоваться. Так что я бы приткнулся здесь, если ты не против. Твой отец не против.

– Разумеется, – со смехом отвечаю я, – если ты будешь мыть посуду или что-то в этом роде.

– Как насчет окон?

– Пойдет!

После отдыха мы идем на встречу с владельцем галереи. Мои снимки висят на стене в металлических рамках и смотрятся потрясающе.

На дверь уже повесили табличку:

Мне больно, но я люблю тебя.

Фотографии Луны.

Галерея просто идеальная. Одна стена – голый кирпич, другая – белоснежная. Через стеклянную дверь пожарного выхода виднеется Вильямсбургский мост. На кирпичной стороне висит только мой автопортрет, который я забрала из папиного кабинета.

Лес одет во все черное, за исключением зеленой оправы винтажных очков. Мы сидим в зале позади галереи, он подносит взрослым вино в маленьких стаканчиках, а мне бутылку какой-то дорогой минералки. Я никогда бы не подумала, что окажусь в подобной ситуации, а потому стараюсь запомнить это ощущение во всех деталях. Эти люди обсуждают мои работы! ДжейДжей ведет переговоры в решительной и быстрой манере, которой я не заметила во время нашего первого разговора. Там он был спокойным и мягким, а здесь как взведенная пружина, его взгляд будто пронзает Леса. В конце концов ДжейДжей договаривается о прибыли с продаж в мою пользу и исключении пункта о репринтах. Мы пожимаем друг другу руки, и я еще раз решаю взглянуть на фотографии.

Все они в какой-то мере отражают мою суть. Посторонний, взглянувший на Рейчел. Загадка безликой женщины – Дарии – на скамейке. Рука художника, пытающегося принести в мир немного волшебства. Мисс Грей и ее глаза, из которых смотрит Правда. Мальчик у окна, прячущийся в тенях. И наконец, маленькая девочка, вцепившаяся в подол бледно-розового платья.

Мы идем по Бедфорд, звонит телефон Ричарда. Судя по спокойному, веселому голосу, это его любовник Джулиан. Я тут же вспоминаю похороны, когда он играл на пианино, а я, как загипнотизированная, смотрела на его длинные пальцы.

Дария перечисляет, кто придет завтра, но я ее не слушаю. Она говорит, что Орландо не придет, я не обращаю на это внимания и перехожу к сути:

– Можно вопрос?

– Разумеется, – соглашается она, копаясь в сумочке.

– Почему ты все это делаешь?

Ричард просит нас подождать и заходит в магазин. Дария серьезно смотрит на меня и наконец спрашивает:

– В каком смысле?

– Это из-за отца или…

– Детка, не обижайся, но твой отец меня совершенно не волнует, просто… – Она закуривает, выдыхает дым в сторону реки и снова поворачивается ко мне: – Я тоже рано осталась без матери, и у меня не было… как это сказать женщин, которые могли бы поделиться опытом, и…

Мне стыдно, что я в ней сомневалась.

– …а твои фотографии, они сами за себя говорят.

Я улыбаюсь и обнимаю ее. Она такая худая, что, кажется, вот-вот переломится.

– Спасибо.

Ричард выходит из магазина с предложением:

– Ну что, девочки, хотите присоединиться ко мне у Питера Люггера за старым добрым стейком?

При упоминании мяса Дария хмурится.

– Мне надо на вечеринку, а вы идите. Уверена, вам есть о чем поговорить. – Она треплет меня по волосам и произносит: – Увидимся завтра вечером.

Ричард хватает меня за руку и говорит:

– Я даже не представлял, что у тебя такой талант. Я пригласил на твою выставку всех своих нью-йоркских знакомых. То есть всех четверых.

Я смеюсь. Естественно, у него тут больше знакомых, но я уверена, что те четверо, кого он выбрал, окажутся весьма примечательными. Ричард предпочитает окружать себя именно такими.

Зал ресторана обставлен просто, но со вкусом. Рядом с Ричардом в льняной рубашке я чувствую, что недостаточно хорошо одета. Он заказывает мартини, я – колу. Еще рано, и заняты всего несколько столиков. За салатами мы говорим о всякой ерунде, и только потом я решаю поднять вопрос о смерти мамы.

– Мама вела дневник для меня.

– Правда? Ее книга тоже была в виде дневника.

– Надеюсь, не такого же.

– То есть?

– Такое чувство, что его писала не она. Думаю, это как-то связано с влюбленностью в Коула. – Я упоминаю его имя как бы между прочим, будто он мой банковский консультант или кто-то в этом роде. Ричард пытается скрыть свое удивление. – Расскажи мне про историю с Коулом.

Он слегка кашляет, но не отвечает. Я знаю, что он в курсе, мама всегда ему все рассказывала.

Приносят наши стейки – средней обжарки. Они выглядят очень аппетитно, но мне внезапно расхотелось есть.

– Ну что ж, тогда я, пожалуй, вылью все на тебя. Я нашла мамин телефон, в котором было семь непрослушанных сообщений. Я слушала их, следовала туда, куда они меня вели, и многое узнала. К сожалению, я потеряла телефон прежде, чем услышала последнее сообщение. Давай так: я расскажу тебе все, что знаю, а ты – все остальное. Я знаю, ты в курсе.

– Мне надо еще выпить, – произносит Ричард, поднимая свой мартини.

– А еще я помню, как ты на повышенных тонах говорил с отцом на следующее утро после похорон.

Он допивает свой стакан и смущенно улыбается.

– Не уверен, что имею на это право. Почему бы тебе не поговорить с отцом?

– Его здесь нет, и меня уже тошнит от вранья.

Ричард аккуратно отрезает от стейка кусочек жира и отодвигает его на край тарелки.

– Знаешь… Ты заслуживаешь того, чтобы все услышать. И, судя по глубине твоих фотографий и тому, как ты научилась отвечать за себя, боюсь, ты к этому готова.

– Я просто хочу знать всю правду.

– Хорошо, расскажи, что ты уже знаешь.

Я рассказываю ему, и аппетит постепенно ко мне возвращается. Он внимательно слушает, глядя на меня с уважением.

– Ты должна понять, большая девочка, что Марион не изменяла твоему отцу. Они были скорее духовно близки с Коулом. Да, она хотела уйти, но это ее убивало. Понимаю, звучит странно, но ей никогда не хотелось предавать твоего отца или причинять ему боль.