Стюарт Льюис - У вас семь новых сообщений

– Эта книга здесь. – Она положила руку на мое сердце.

– Да, но почему люди выдумывают разные вещи?

– Им скучно, или они не уверены в себе. Однажды на каком-то сайте опубликовали глупую сплетню обо мне. Я жутко разозлилась, так же, как и ты на этих ребят. А потом, помню, я пошла на презентацию, кажется, каких-то духов… не важно! В любом случае там были все эти знаменитости, и никто из них не смотрел на меня косо, никто из них не поверил слухам. И я поняла, что о многих пишут сплетни, но они выше этого, понимаешь? Они уверены в себе.

– То есть?

Она повернулась ко мне и провела по моей щеке кончиками пальцев.

– Помнишь, как ты хотела надеть ту огромную зеленую шляпу? Ты нашла ее на студии у папы.

– Помню.

– Мы попытались отговорить тебя надеть ее в школу, но ты была непреклонна в своей решимости. Это и есть уверенность в себе.

– Скорее глупость.

Она опять рассмеялась, и сквозь ее черты проявился ангел. Затем она сделала серьезное лицо:

– Выбор не бывает глупым, если это твой собственный выбор. А ты… Ты самая прекрасная девочка на свете, и внутри и снаружи. Не позволяй никому отнимать у тебя свободу выбирать сердцем. Твой выбор и делает тебя единственной в своем роде.

Она меня немного запутала, но основной смысл я поняла.

– То есть если искренне хочешь выглядеть как лягушонок Кермит – пробуй!

На этот раз рассмеялась я. Тут послышался шорох гравия. Приехал наш водитель. Я помню, как мы с мамой побежали навстречу машине. Я надеялась, что он привез Тайла, но это приехал отец. Он сбежал со съемочной площадки, чтобы побыть с нами. У него с собой был большой букет цветов для мамы и огромный леденец на палочке для меня. Я схватила сладость и забралась в гамак.

Звезды казались мириадами светлячков, и я помню это чувство безопасности, будто никто и никогда не сможет причинить мне вред. Отец и мама танцевали. Он выглядел как влюбленный мальчишка: в нем было столько надежды, его глаза так открыто смотрели на мир, и мне захотелось, чтобы меня полюбил кто-то похожий на него.

В зоопарке сегодня много посетителей, и животные явно устали от шума. Но сколько бы людей на них ни смотрело, они не станут вести себя напоказ. Как мама. Она была моделью, но не потому, что ей нравилось, когда на нее смотрят. Это просто способ заработать много денег за короткое время для того, чтобы она могла заняться тем, что ей действительно нравилось, – писать книги. Фильм по ее книге решил снять мой отец, так они и познакомились. Сначала она не желала иметь с ним дела. Даже после того как фильм был снят, она редко отвечала на его звонки. Только через несколько лет, заметив маму на вечеринке, устроенной журналом «Пейпер», отец решил, что больше ни перед чем не остановится, лишь бы завоевать ее. В течение месяца каждый день он посылал ей цветы.

И теперь, глядя, как отец стоит с тающим мороженым в руках перед клеткой с печальными львами, мне становится жаль его. Тайл сует руку под струю фонтанчика, и, пока никто не видит, я смахиваю с папиной рубашки кусочки синего колотого льда.

Когда я вернулась домой из лагеря – после того ужасного дня на причале – мы с отцом толком не понимали, как нам быть. Мы мало разговаривали, но находили утешение друг в друге. И до сих пор находим. Пожалуй, больше, чем когда-либо.

– Уже почти год, как мама умерла.

– Правда? – спрашивает он, поправляя очки.

– Ты не думаешь, что, может быть, тебе бы стоило попробовать начать с кем-нибудь встречаться? – Я чувствую себя ужасно, произнося эти слова, будто предаю свою мать. Но мне почему-то кажется, что я права, и ему, возможно, этого бы хотелось.

– Забавно, что ты об этом заговорила. – Он касается пальцем моей щеки. – У меня свидание во вторник.

– Правда? – Теперь я жалею о том, что вообще подняла эту тему. Сейчас мне хочется, чтобы сердце отца оказалось за кирпичной стеной.

– Даже не знаю, что мне делать.

– Будь собой, – даю я совет. – Как ее зовут?

Он поднимает стаканчик с мороженым, чтобы проглотить остатки, и сминает его в руке. Мы идем к клетке обезьян, и отец вдруг начинает смеяться.

– Не помню… Как-то на «Э»… Элла?

Тут я понимаю, что в первый раз за год слышу, как отец смеется. Мне отчаянно хочется, чтобы он так и не вспомнил это имя.

– Ну, думаю, тебе стоит это выяснить до свидания.

Он улыбается, и у меня появляется надежда. Может быть, женщина на «Э» окажется такой же веселой, доброй и сильной, какой была мама. Или, может быть, ей хочется попасть в один из его фильмов. Это было бы еще более печально, чем зрелище накачанных транквилизаторами львов.

Зал птиц меня не впечатляет. Они едва могут летать под этим белым навесом. Мне больше нравятся птицы на свободе. Однажды в лагере я видела, как над озером плавно и легко летели четыре гагары. Закат казался огромной раной в небе, и можно было различить их силуэты на поверхности воды. Они приземлились одновременно, как будто долго репетировали.

Отец покупает Тайлу большого бумажного орла в магазине сувениров, и мы идем в кафе, в котором у всех официанток хитро заплетены косички. Администратор гладит меня по голове, показывая нам столик. Папа заказывает пиво, и я вижу что-то новое в его глазах – свет, которого там давно не было. С тех пор как мама умерла, его глаза были всегда серыми и затуманенными, а сейчас они снова голубые и ясные. Я делаю глубокий вдох и кладу ноги на пустой стул. Вот и проблема. Стоило начать думать, что все будет хорошо, мне тут же напомнили, что матери здесь нет и она не сидит на стуле, на который я положила ноги. Мы трое – это что-то незаконченное, не как те гагары.

– Луна, не клади ноги на стул.

Отец зовет меня Луной, потому что это первое, произнесенное мной слово. Они с мамой каждый вечер носили меня на крышу посмотреть на луну, и, если ее не было видно, я плакала, пока не засыпала.

Я спускаю ноги на пол и протираю стул своей салфеткой. Пока мы обедаем, я постоянно бросаю взгляды на пустое место, ожидая увидеть ее длинные ресницы, ее нос с горбинкой, ее хрупкие руки.

В метро, по дороге домой я думаю о том, чтобы написать Оливеру письмо. Если бы мне удалось сочинить что-то столь же красивое, как музыка, которую он играет, это могло бы означать, что нам суждено быть вместе. Несмотря на то что я по своему опыту знаю: жизнь – это не романтическая комедия, что-то в его кудрявых волосах, в его плавной походке и виолончели заставляет меня чувствовать себя девушкой, которая идет по улице под титры фильма.

Каждый четверг по утрам вывозят мусор. Мне всегда кажется, что грузовики – это огромные чудовища, ревущие вдалеке. Я просыпаюсь, как только слышу эти звуки, выкатываюсь из кровати и плетусь в ванную. Там нет ни ручки, ни блокнота, так что я пишу на туалетной бумаге карандашом для глаз:

Дверь ванной открывается, и, протирая глаза, входит Тайл со взъерошенными волосами.

Он берет бумагу у меня из рук и, прочитав, издает звук одобрения. Он мой самый верный поклонник. Я забираю у него листок и ухожу, чтобы он мог спокойно сделать свои дела.

Сегодня я решаю сходить в квартиру-студию, принадлежавшую моей матери. Она оставалась нетронутой со дня смерти хозяйки. Кажется, будто там есть нечто, что поможет мне почувствовать себя ближе к ней. По дороге в школу я прошу водителя проехать мимо, чтобы у меня появилась возможность подготовиться. Студия находится на верхнем этаже узкого каменного здания рядом с парком. Две стены стеклянные, и кажется, что это зимний сад. Студия небольшая, но обладает особым очарованием, как говорят агенты по недвижимости. Отец один раз ходил туда, через несколько недель после ее смерти, но так и не смог заставить себя что-то передвинуть. До сегодняшнего дня квартира выглядит такой же, какой ее видела моя мать. Мы туда больше не заходили.

В школе «зеленая» неделя, и все ведут себя так, будто им есть дело до окружающей среды. Когда неделя закончится, большая часть людей вернется к пластиковым стаканчикам, снова будет ездить на море на огромных внедорожниках и оставлять воду включенной во время чистки зубов. Но все равно приятно вести себя так, будто тебе есть до чего-то дело. Я пытаюсь быть скорее заинтересованной, чем почти ничем не интересующейся.

Отца нет дома, так что я иду в его кабинет и заглядываю в ящик с ключами. На самом дне лежит большой ключ, к которому приклеен кусок липкой ленты. На нем красным маркером написано «Студия». Мое сердце сбивается с ритма, когда я вижу плавный почерк мамы. Минуту я смотрю на ключ, держа его на раскрытой ладони, а потом сжимаю в кулак.

Консьерж улыбается, когда я прохожу мимо. Мне позволено выходить одной, пока на улице светло. Через пятнадцать минут я дохожу до нужного дома и понимаю, что вся взмокла. Я делаю глубокий вдох и поднимаюсь по лестнице.

Я не хочу ехать в лифте, потому что он не больше телефонной будки. На площадке пятого этажа я встречаю уборщицу. Она слушает старый кассетный плеер… Не думала, что они еще существуют. Она улыбается и кладет руку мне на плечо. Не могу дождаться дня, когда все окружающие перестанут гладить меня, будто я какое-то животное.

Я подхожу к двери. На ней написано «6b», но буква «b» сломана и висит так, что напоминает «q». Я медленно поворачиваю ключ и открываю дверь.

Первое, что бросается в глаза, – это нечто, похожее на яблоко. Сейчас оно больше напоминает старый чернослив, покрытый зеленым покрывалом плесени и наполовину съеденный жучками. Я открываю окно, смываю остатки яблока в канализацию и иду к холодильнику. К моему облегчению, там нет ничего за исключением приправ и бутылки белого вина. Я возвращаюсь к уборщице и прошу одолжить тряпку и моющее средство. Она не понимает по-английски, но я показываю ей, что мне нужно, словно мы играем в игру. Наконец она улыбается и дает мне тряпку, бутылку и метелочку из перьев. Следующий час я провожу, убирая слой пыли толщиной в полдюйма. Я открываю мамин ноутбук и вздрагиваю при виде заставки на рабочем столе. Это моя фотография, сделанная на пляже в Нантакете. Я не улыбаюсь, выгляжу холодной и раздраженной, с острым взглядом.