Мама всегда была со мной довольно откровенной, но как мало мы на самом деле знаем о тех, кого любим? Странно, что она написала это мне, но ничего не сказала. Такое чувство, будто мама знала о скорой смерти.

Я смотрю на быстро темнеющее за окном небо и думаю об отце. Мне бы пригодилась эта забота в будущем, но он всегда находился далеко. В честь моего четвертого дня рождения мама устроила вечеринку, на которой присутствовали в основном взрослые. Она находилась на последнем месяце беременности, а отец по какой-то причине не смог приехать. Конечно, я была совсем маленькая, но помню свое отчаяние, потому что толком и не общалась со своими друзьями. Когда тебе четыре, дети приходят на твой день рождения, чтобы поесть вкусного, а подарки все равно выбирают родители. Мама была почти счастлива, что папа не приехал. Она находилась на последнем триместре, но все же позволила себе бокал шампанского. Я задула свечи на торте, и мне стало совсем грустно.


…твой отец остался таким же, но я, боюсь, изменилась. Когда мы познакомились, мне было почти все равно. Но он делал все правильно. Он заставил меня почувствовать себя единственной в своем роде. Я наконец стала центром чьей-то вселенной. Но все это было иллюзией. Просто тогда этот мираж меня захватил…


Интересно, она сейчас говорит о том, что я чувствую с Оливером? Когда мы рядом, я испытываю странное, почти болезненное чувство, что-то ноет внутри, и это сводит меня с ума. Может быть, из-за этого люди и режут себе вены? Возможно, за этим переживанием и гнался папа Жанин, которого она застала с женщиной в костюме, как у Халли Бери в «Бэтмене» и с плетью в руках. Я, кажется, начинаю понимать, как можно получать удовольствие от боли.


…а теперь отпускает. Что-то меняется, и я не в состоянии ничего с этим поделать. Меня будто тянет вниз, и я падаю все быстрее с каждым днем. Есть человек, с которым меня многое связывает уже очень давно. Он заставляет меня выходить за границы, которые я себе установила. Он любит меня, да. Он желает меня, да. Он хочет, чтобы я была счастлива. Ему это доставляет удовольствие. Твой отец делал меня счастливой очень долго, но я не знаю, может ли кто-то делать это всю жизнь. Люди – живые существа, и чем глубже уходят наши корни, тем более сложным и странным будет цветок. Я не думаю, что твой отец понимает, кем я стала…


Я не уверена, что понимаю сама. Не уверена, что узнаю ее. Ум моей матери всегда был ясным и острым, а здесь я чувствую какую-то мягкость и расплывчатость. Я замечаю, что у меня вспотели ладони. Я мою руки над крохотной раковиной, беру из холодильника бутылку «Пеллегрино» и наливаю себе в стакан, но не пью, отставив его в сторону и продолжив чтение.


…это не его вина, тут нет виноватых. О, Луна, надеюсь, я пишу доступно. Понимаешь, он уверен, что у меня роман на стороне. На самом деле это не так. Но я чувствую, как скольжу куда-то вниз. Конечно, ты еще слишком юная, чтобы это понять, поэтому я и пишу, вместо того чтобы просто рассказать. Большая часть моих друзей решила бы, что я свихнулась, а другие выслушали бы меня только для того, чтобы посплетничать. Все, кого я знаю, за исключением Ричарда, осудили бы меня, расскажи я им все, или разболтали бы мой секрет.


Я плачу. Где ты теперь, мама? Почему не ты пошла со мной в магазин за первым бюстгальтером? Почему я вынуждена просить совета у Жанин? Я так злюсь на нее, что мне хочется выкинуть ноутбук в окно. Я жадно глотаю воду и тут слышу, что в замке поворачивается ключ. Сердце едва не выпрыгивает у меня из груди, и я резко выплескиваю остатки «Пеллегрино» в горшок с засохшим цветком.

– Ой, привет, – здоровается со мной слишком уж разодетая женщина. За ее спиной я вижу молодую пару в одежде от «Гэп».

– Здравствуйте, я не думала…

– Ты, должно быть, дочь Жюля.

– Да, привет.

– Я Кит Лэнгли из агентства по недвижимости «Сити-хэбитэт». Твой отец вчера выставил квартиру на продажу. Нам подождать?

– Нет, все в порядке. Я в любом случае собиралась уходить.

Кажется, я еще вся в слезах. Я хватаю сумку и выхожу, пытаясь делать вид, что все нормально. Спустившись на четвертый этаж, слышу, как Кит наверху описывает квартиру: «Уютная. Залитая светом». Мне срочно нужно поговорить об этом с отцом. Почему он со мной не посоветовался? Неужели он боялся, что я там что-то найду? Поздно.

Улицы уставлены черными пакетами для мусора. Мойщики окон свистят мне вслед, и я понимаю, что пусть грудь и меньше, чем у Жанин, но тоже вполне заметная. Распустив волосы я вполне могу сойти за восемнадцатилетнюю. Дома я тут же иду к отцу.

– Ты выставил на продажу мамину квартиру?

– Луна, она же пустует. Надо было давно ее продать. Чего ты от меня хочешь?

– Я хочу после школы заходить туда. Делать домашнюю работу и заниматься своими делами.

Он понимает, что теперь сила на моей стороне. Чем больше я узнаю о нем, тем меньше он может от меня скрыть. Я постепенно пробиваюсь сквозь его защиту.

– Ее содержание обходится мне больше чем в тысячу долларов в месяц, мой бухгалтер…

– К черту твоего бухгалтера. Я не могу смотреть, как ты продаешь мамину квартиру, будто это просто… недвижимость, за которую можно выручить деньги, и все.

Я в бешенстве и не слежу за тем, что говорю. Я злюсь на маму за то, что она вот так меня оставила, на отца – за ложь, на Рейчел – за гипертрофированное самомнение и на себя – за то, что не смогла всего этого предвидеть.

Звонит сотовый отца. На дисплее я вижу «Бирнбаум, Алекс» – это его агент.

– Мне надо ответить.

– Хорошо, тебе придется много работать, чтобы оплатить содержание квартиры.

Он удивленно смотрит на меня, я улыбаюсь, будто это была шутка, и ухожу.

Глава 20

Сообщники?

Я возвращаюсь домой из школы, и консьерж передает мне записку:

Пятнадцать,

5:30, у меня на крыше.

Приходи.

О.

Я смотрю на часы: пять двадцать восемь. Забегаю домой, бросаю сумку, по дороге убирая записку в карман джинсов. Когда я взбегаю на седьмой этаж дома Оливера и поднимаюсь на крышу, он приветствует меня с миской поп-корна в руках и указывает на шезлонги.

– Как ты сумел их сюда затащить?

– У меня есть связи.

Я улыбаюсь, медленно иду к шезлонгу и сажусь. Думаю, вторую попытку отыскать Коула придется отложить.

– Жди здесь, – говорит Оливер.

Сзади раздается жужжание проектора, на стене соседнего здания появляется большой прямоугольник света и – следующим кадром – золотые поля под голубым небом. Это мой любимый фильм.

– «Свидетель», – объявляет Оливер, – твои «Поющие под дождем».

Я чувствую себя самой счастливой девушкой во всем Верхнем Вест-Сайде.

Мы смотрим кино, Оливер подливает мне спрайта и время от времени берет за руку.

– Как ты сумел все это устроить?

– Айзек – парень из пентхауса – иногда крутит там кино. Я учу его сына математике, так что решил воспользоваться связями.

– Жесть. – Вот опять. Я говорю как тусовщица.

Как всегда фильм меня захватывает. Я так счастлива, что даже не возмущаюсь, когда Оливер засыпает. Впрочем, во время финальных титров я замечаю, что он смотрит на меня, улыбаясь. Я краснею и тянусь к нему, и вот это происходит опять: его бледные губы, мягкие, как облако, касаются моих, и все остальное больше не имеет значения. Я погружаюсь в ощущение, и мне хочется, чтобы оно никогда не заканчивалось.


На следующий день мы с Оливером встречаемся в блинном ресторанчике. Я без конца благодарю его за вчерашнее кино, но он отмахивается, будто это какая-то мелочь. Ему звонит отец, Оливер тут же весь напрягается. Странно видеть, как за долю секунды человек может совсем измениться. Он кладет трубку, и я выдыхаю:

– Господи, зачем же он тебя так мучает?

– Ты не представляешь, он звонит мне по три раза в день. С тех пор как мы с тобой познакомились, мой распорядок дня изменился, и отец от этого не в восторге.

Я тут же мрачнею.

– Он не хочет, чтобы у тебя была личная жизнь?

– Не слишком. Его волнуют только моя виолончель и учеба. Предполагается, что я смогу расслабиться потом. Странно, отец даже не живет с нами, но при этом у меня такое чувство, что он везде следует за мной как тень. Он так же строг со мной, как и его отец.

Мы выбираем имбирный эль и жареную картошку, и он снова делает заказ на идеальном французском.

– Надо поговорить с этим Коулом, – говорю я.

– Ты уверена, что готова к этому?

– А что может быть еще хуже?

Он улыбается, и на секунду я забываю обо всем, как во время того поцелуя на крыше. Думаю, лицо у меня напоминает спелый помидор. Я чувствую себя романтичной дурочкой.

Мы едем в центр на метро, и Оливер держит меня за руку. В глубине души мне хочется встретить Рейчел. На секунду в поезде гаснет свет, и он целует меня. Неожиданно для себя самой я издаю стон удовольствия.

Однажды Рейчел-один стащила у брата DVD с порнухой и принесла его в школу. Мы на перемене смотрели фильм с ее ноутбука. Девушка-азиатка сидела верхом на упитанном белом парне и чуть не пела от притворного наслаждения. Я чувствую себя на грани, интересно, та азиатка когда-нибудь такое испытывала? Зажигается свет, и я смотрю на Оливера. Наверное, он никогда не смотрел порнуху. Мне хочется, чтобы он был только моим и именно я научила его плохому.

Мы опять устраиваем засаду напротив дома Коула. Мимо нас проходит трансвестит. Он/она просит у нас сигарету.

– Мы похожи на курящих? – спрашивает Оливер.

Он/она презрительно фыркает и уходит.

– Ты ей понравился, – дразню его я.

– Правда? Я всегда испытывал слабость к трансвеститам.

Мы съедаем «Снеппи» и шоколадку. У меня такое чувство, что мы на очередном свидании, а не просто ждем, пока любовник моей матери выйдет из дома.

– Можешь представить, что ты другого пола?