Стюарт Льюис - У вас семь новых сообщений

Глядя на загар Мэрайи, я чувствую себя альбиносом. Занятие очень сложное, к концу пот льет градом. Мэрайя не узнает меня, пока я не представляюсь.

– Луна! Я тебя уже сто лет не видела. Ты совсем взрослая!

Я улыбаюсь в ответ. Тренер переводит взгляд на Оливера. Его кудри промокли от пота и прилипли к лицу.

– Вы молодцы. В первый раз занимаетесь?

– Здесь да. Но у меня к вам вопрос.

Вот опять это выражение лица. Сочувствие, которое я, наверное, должна ценить, но по большей части от него только хуже. Она знает, что я буду спрашивать о матери.

– Разумеется. Все что угодно.

– Вы были с моей мамой в ресторане «Баттер» тем вечером, когда она умерла?

Какой-то длинноволосый потный парень обнимает тренера. Оливер делает брезгливую гримасу.

– Нет, милая, не была.

Время, кажется, замедляется. Сердце проваливается куда-то вниз, горло перехватывает спазм, и мне хочется закричать: «Вы там были! Были!» Но нет, ее там не было, и это значит, что отец солгал. Оливер увлеченно изучает собственные босые ноги и шевелит пальцами.

– А почему ты спрашиваешь?

– Просто интересно, – пытаюсь спокойно ответить я, но невольно всхлипываю. Мне себя жалко.

– Я не видела твою маму с благотворительной вечеринки на яхте, она сделала перерыв в занятиях. Мне так жаль, Луна.

Пожалуйста, пусть она не пытается обнять меня и измазать смесью пота всех, кто ее только что обнимал.

– Спасибо, – отвечаю я и быстро отворачиваюсь.

Мы выходим на улицу, и Оливер говорит:

– Я знаю, что тебе нужно.

Он отводит меня в маленький французский блинный ресторанчик и – я не шучу – делает заказ по-французски.

Как только я вонзаю зубы в тонкий блинчик с бананами и шоколадом, покрытый растаявшим ванильным мороженым, моя злость на отца испаряется.

– Так с кем она ужинала в тот вечер? – спрашивает Оливер, когда мы доедаем блинчики.

– Ну, думаю, с кем-то, о ком отец не мог мне рассказать.

– Верно. Коул?

– Это бы объяснило запонку. Ты не поможешь мне его отыскать?

– Это явно интереснее, чем мои гаммы, – отвечает он, оставляя на столе новенькую двадцатку.

Мы вливаемся в поток пешеходов, и я спрашиваю:

– Это было свидание?

– Можешь считать так, если хочешь.

На подходе к дому Оливер смотрит на меня с искренним беспокойством.

– Думаешь, у твоей мамы был роман с этим парнем?

– Не знаю.

– Понимаю. У моего отца был роман на стороне, поэтому родители развелись. С моей тренершей по теннису. Смешно вспоминать, каким наивным я был. Она с ума по нему сходила. Как думаешь, твой отец имеет отношение к несчастному случаю?

Странно, но вместо того чтобы возмутиться, я расслабляюсь. Некоторое время он держит меня за руку, а потом медленно отпускает.

– Я даже не думала об этом, но все возможно.

На крыльце пожилая дама что-то обсуждает с двумя сотрудниками «Юпиэс». Оливер останавливается на углу и серьезно смотрит на меня.

– Что бы в итоге ни выяснилось, я думаю, ты все делаешь правильно, Пятнадцать. Ты должна знать правду.

Дальше мы идем молча, и он опять берет меня за руку. Я стараюсь дышать глубоко, наслаждаться каждым вдохом. У моей двери мы почти целуемся, но в последний момент слишком смущаемся. Вместо этого он берет меня за подбородок, и в этот момент я чувствуя себя красивее всех Рейчел на свете.

Я стараюсь не встречаться с отцом этим вечером, опасаясь того, что случайно могу произнести слишком жестокие слова. В дверь стучат, я напрягаюсь. К счастью, это всего лишь Тайл.

– Разве тебе не пора спать?

– Элиза здесь, так что правила больше не работают, – улыбается он.

– Разве ты не чувствуешь запах? Что-то вроде лука или чего-то такого… фу…

– Это называется пачули.

– Па… что?

Мне хочется оказаться его ровесницей, чтобы было не так тяжело. Смерть нашей матери станет для него серьезной потерей в сознательном возрасте. Особенно когда он узнает, что я сейчас пытаюсь раскопать. А хочу ли я знать больше? Есть ли другая причина, по которой отец не сказал мне, с кем тогда ужинала мама?

Я прошу Тайла уйти и пытаюсь расслабиться. Некоторое время я слушаю свой айпод – музыка всегда помогала мне отвлечься – и наконец засыпаю.

На следующее утро я собираю все фотографии Дарии и складываю их в большой конверт. Отец все еще с Элизой, и – Тайл прав – правила больше не действуют.

На этот раз я еду в Гринпойнт на такси, водитель которого очень громко разговаривает по телефону, кажется, на суахили. Его речь похожа на пение и немного успокаивает меня.

Я прошу таксиста подождать, взбегаю по лестнице и стучу в квартиру номер четыре. Дария открывает дверь в халате. Кажется, она только проснулась. Девушка закатывает глаза, и я решаю зайти в другой раз.

– Это они? – хрипло спрашивает она.

– Да.

Дария делает приглашающий жест. Я отдаю конверт, и девушка достает из него мою лучшую фотографию, ту, где она сидит в парке на скамейке. Она хихикает и просматривает остальные, раскладывая их на полу. В какой-то момент ее халат соскальзывает, обнажая сосок. Я отвожу взгляд и изучаю комнату. Изрядную ее часть занимают тренажеры.

– Надо же. Да у тебя, моя дорогая, настоящий талант.

Я не знаю, что на это ответить кроме «спасибо».

– Слушай, мне бы надо еще поспать, но у меня есть мысль. Могу я их пока оставить?

– Ммм… Ладно.

– Позвони мне во вторник, а сейчас езжай домой. Я знаю, что сама тебя пригласила, но тебе же нельзя сюда, верно?

– Да. Внизу меня ждет такси.

Она целует меня в обе щеки, обдав запахом яблок, исходящим от волос, и идет обратно в спальню, почесывая на ходу зад.

Спускаясь к такси, размышляю, зачем ей понадобились мои снимки и почему я так легко согласилась их оставить.

Мы едем обратно на Манхэттен, и меня окутывает чувство, что во всем происходящем есть смысл. Единственное, чего я не могу понять, – ложь отца. Я прошу водителя высадить меня у блинного ресторанчика, заказываю апельсиновую газировку и говорю себе, что готова услышать следующее сообщение. Отец врет мне, а у мамы был роман с мужчиной, который носит вычурные запонки. Что может быть хуже? Я так сержусь на них, что мне хочется разбить телефон об пол. Но вместо этого я, как учила мисс Грей, делаю глубокий вдох.

Я сразу узнаю Ричарда – маминого брата, который живет в Италии. О чем это он?

На похоронах… я сидела у пианино и, завороженная движениями тонких пальцев, смотрела, как играет его любовник Джулиан. Думаю, Шопена, мелодия была невероятно красивой, но очень грустной. Утром мы втроем завтракали на кухне, и Ричард перешептывался с Джулианом. Я помню его слова: «Это ее и убило». Когда мужчины заметили меня, время, казалось, остановилось на секунду, а потом они попытались как-то увести разговор от этой темы. Мне это показалось странным, но тогда я не обратила внимания. Мне было о чем подумать. Например, о том, как прожить всю оставшуюся жизнь без мамы.

Зайдя домой, я сразу почувствовала какое-то напряжение в воздухе. Отец сидел на лестнице, растерянно держа в руках фотографию Коула.

– Луна, какого черта происходит? Откуда это у тебя?

– Ты заходил в мою комнату?

Он встает и дрожащими руками протягивает мне снимок.

– Повторяю. Откуда это у тебя?

Я выхватываю фото у него из рук со словами:

– Ты его знаешь?

Его трясет, мне немного страшно. Он молчит и смотрит на меня так, будто не узнает.

– Это с ним мама была в тот вечер?

Он отворачивается, и я понимаю, что он старается сдержать слезы.

Весь вечер я сижу у себя в комнате, глядя на фотографию мамы. Отец заперся в кабинете, а мы с ним так и не поговорили. В голове крутятся возможные ответы, но мне не хочется размышлять над ними. Достаточно того, что мамы нет рядом.

Чтобы отвлечься, я листаю журнал «Нью-Йорк» с Дрю Бэрримор на обложке. Однажды я встретила ее на пробах к одному из фильмов отца. Она опоздала, чем все были недовольны: продюсеры, их помощники, даже мой отец, который обычно очень спокоен. Думаю, потому, что они уже не верили в успех фильма. Две студии отклонили сценарий, несмотря на участие многих звезд. Но, как выяснилось, человек, с которым Дрю должна была пробоваться, тоже не пришел, так что ей пришлось ждать в той же комнате, где я пыталась играть на пианино. На улице стеной шел дождь, и Дрю стояла у окна, положив руки на стекло, как будто пытаясь что-то вспомнить. Тогда я толком не знала, кто она такая. Дрю села на пол и принялась пролистывать сценарий, потом призналась, что всегда хотела поработать с моим отцом. Я спросила почему, и она ответила:

– Трудно сказать. Мне нравится фильм «Ленивая дорога», в нем есть что-то особенное.

Мне было всего восемь, однако я уже успела привыкнуть к тому, как люди льстят отцу. Но Дрю говорила правду. Она сказала это не для того, чтобы привлечь меня на свою сторону. В любом случае я не имела никакого отношения к выбору актеров.

Мы сидели там, пока дождь не кончился. Дрю сказала, что у меня загадочные глаза. Мне это запомнилось, потому что никто раньше не делал подобных комплиментов.

Большая часть актеров, которых я встречала на пробах, изрядно нервничали. На самом деле я не любила там бывать, потому что их мандраж передавался мне. Дрю вела себя так, будто пришла к дантисту на профилактическую чистку. Казалось, все это ее совершенно не трогает. Я спросила, почему она так спокойна, и Дрю, улыбнувшись, ответила, что в шоу-бизнесе с детства, а потому ей пришлось быстро повзрослеть.

«Ты хочешь столько всего узнать, столько всего пережить, но лучше пусть это происходит постепенно. Мне же пришлось многому слишком быстро учиться».